Ясная ночь

— Я.

— А лежал на земле — восстанавливался?

— Угу.

Односложные ответы, но мне пока и этого достаточно. Только открыла рот спросить дальше — и заткнулась. Андрей как раз в это время поднял глаза к зеркальцу.

— Что-то ещё? — и улыбнулся.

— Пока нет. Я подумаю.

Ой-ой... Чуть не ляпнула. Вот бы сказанула! По инерции — обрадовалась, что всё разрешил спрашивать, — хотела спросить, почему он поехал к Араму узнавать про меня. Но ведь Андрей не знает, что я подслушала его разговор с Женей!.. Впрочем, на этот вопрос у меня есть ответ. Просто я хотела услышать его от Андрея. Убедиться. А так... Всё правильно: он, истинный хозяин дома, съездил узнавать, почему или за что выгнали среди ночи работницу, что она такого натворила, что хозяин даже не стал дожидаться дня. Вдруг воровала? Или чего не так делала?

— Андрей, останови.

— Зачем? Нам ещё немного, и... Понял. Выйдешь?

Я даже отвечать не стала. Только джип остановился, я выскочила из машины и помчалась смотреть на место, зрительно так и оставшееся отмеченным, после того как Андрей поднял землю. На асфальте нет ничего. Чисто. Может, ветром разметало, а может, и ливнем смыло... А вот по обе стороны дороги — взрыхленная земля неровными тёмными полосами среди пестровато-зелёных лугов. Жалко... Я вздрогнула: лёгкое прикосновение к ноге — Барон встал рядом. И сразу вослед жалости — неуёмная гордость. Я даже кулачки сжала: и всё это — ради меня! И тут же отчаянно захотелось топнуть ногой: узнать бы, ради чего именно!! Что Андрею — так! — нужно?! Я сама или... Пусть. Лишь бы оставил меня с собой после той ночи...

Потрогала носом летних шлёпок рыхлую, ещё влажную землю. Андрей такой сильный... Зачем ему ещё? Может, сила — наркотик? Он сильный, но хочется быть сильней? А тут так легко взять ещё...

Солнце припекает на коже рук. Тепло и мягко. После страшенного ливня, казалось, оно не слишком сильно жарит... Я вздохнула, ненужно взялась за ошейник Барона и пошла с ним к машине, осторожно ступая среди размокших комьев и кисельной грязи впитавшихся в землю луж. Поднялась по обочине, а Андрей сидит на моём месте, раскрыв дверцу нараспашку, и лихорадочно рисует на большом листе, положенном на что-то вроде большой же папки.

Я от неожиданности остановилась, а Андрей, быстро взглядывая на меня, продолжал рисовать. Удивлённая — впервые вижу, чтобы он занимался рисованием — мало ли что он говорил о себе! — я заколебалась, не зная, идти ли дальше, или выждать.

А он снова глянул в лист и кивнул самому себе, после чего поднял голову.

— Едем дальше?

Я обиженно скривила рот, глядя, как лист исчезает в папке, но ничего не сказала.

Но, садясь рядом с ним, уже с трудом удерживалась от улыбки: он рисовал меня! Меня, а не мою силу!.. Всё так же стараясь не улыбаться, я сообщила ветровому стеклу:

— Он жадина!

Джип ещё не тронулся с места, поэтому изумлённый Андрей обернулся ко мне, и уголок его рта дрогнул в усмешке. Согласился:

— Жадина! Но романтичный жадина! Разницу чуешь?

Я презрительно шмыгнула носом и ничего не ответила. Тоже мне — разницу нашёл! И... Будет случай — вытащу его папку и посмотрю! Без спроса! Он же меня рисовал. И меня спрятал! Ну-у... Как в старом мультике: "Меня сосчитали! А-а! Мама, меня сосчитали!" Кажется... Если правильно вспомнила.

Между тем машина набрала скорость, и мы проехали околицу, обозначенную странным забором: на корявых столбах держались добротные, толстые и тоже корявые от необтёсанности жерди. Наверное, деревенские ребятишки с удовольствием висят на таких по вечерам, когда делать нечего и можно собраться своей компашкой...

Правда, на скорости ехали недолго. Уже возле шестого дома от околицы Андрей затормозил, разворачиваясь к воротам.

— Сиди здесь, — бросил он мне и пошёл открывать ворота. Интересно. Сам.

Но въехали в небольшой двор, густо заросший сорняками. Кажется, здесь скотины нет. И вообще — чувствуется одиночество, хотя кругом порядок и чистота. Даже тропка к крыльцу — к трём высоким ступенькам и трём доскам к двери — выложена битым кирпичом. Даже после дождя всё аккуратно. Не считая сорняков.

Андрей снова вышел, открыл дверцы мне и Барону, после чего повёл нас обоих в дом. Мы одолели высокие ступени, скрипнула щелястая дверь. Сени — высокие потолки с просветами на крыше, здесь пахнет мукой и сыростью. Сыростью, может, от недавней грозы? Андрей открыл низкую дверь и впустил в избу меня и собаку первыми.

Пахнуло странным куревом — ароматным, даже каким-то вкусным.

Слева — печь, занавески — скрывающие, кажется, кухню, и ближе к окну — шкаф. Справа образа в углу, ближе к входной двери — две кровати углом и тумбочка между ними. На тумбочке — бело-серая кошка. Сидит собранно. На Барона глянула равнодушно. Тот только покосился. Наверное, в чужом доме — признал не то за хозяйку, не то за принадлежность дома. У меня от сердца отлегло: зазря не облаял, не дурак — пёс-то мой. У стола, крепко стоящего на резных ножках в простенке между двумя окнами передней, на сундуке, сидел старик, попыхивающий куревом. Рамы окна, у которого он сидел, слегка растворены, и отчётливо сизый дым уходил на улицу.

— Добрый вечер, дядь Ваня, — поздоровался Андрей.

— Здравствуйте, — стеснительно сказала я, от странной неловкости немедленно хватаясь за ошейник Барона.

— Здрасьти, здрасьти вам, — отозвался старик. — Ну, чё встали? Проходьте, гостями будете. Садись-ка, красавица, напротив, хоть разгляжу я тебя. Что ж ты, Андрюшка, хозяюшку свою не кормишь? Совсем заморённая она у тебя — кожа да кости.

— А чего это мне её кормить? — насмешливо ответил Андрей. — Она у меня повариха, при продуктах состоит, неужто я ей в чём отказывать буду? Сама ж хозяйка в этом деле, да и продукты в доме не переводятся.

— Да разве ж это повариха — така худосочна-то? Повариха — это когда пышечка-кубышечка, подрумяненная-зарумяненная у плиты, а твоя что ж?.. Одни глазища сверкают. Да и меня с толку-то спроворил. Ну-кось, налей-ка чайку нам, а сам иди — погуляй малость, пока мы тут про тебя лясы точить будем.

— Ну, командир, — пробормотал Андрей и велел мне: — Если этот что про меня скажет — всё враки. Не слушай!

— Иди-иди! Погуляй! — самодовольно сказал дядя Ваня и затушил окурок самокрутки (по газетным буквам поняла) в консервной банке.

Перед нами, на столе, покрытой клеёнчатой скатертью, появились два стеклянных стакана в высоких металлических подстаканниках с вырезанными на них, от старости потёртыми чёрно-малиновыми узорами. А посередине стола Андрей выставил сахарницу с кубиками сахара вперемешку с песком, кувшин с молоком и огромную пластмассовую (именно пластмассовую — не пластиковую!) вазу с кучей пряников и печенья. Ого, он, наверное, часто бывает здесь, раз знает, что и где находится.

— Повариху мою не пугай, дядь Вань, лады? — серьёзно сказал Андрей и вышел, оставив Барона в избе.

Пока дядя Ваня накладывал в стакан с чаем сахар, я потихоньку, изображая, что дую на чай в попытках его остудить (и правда — горячий), рассматривала старика. Лет за семьдесят — если сравнивать с нашим соседом по площадке. Так-то годы определять не умею. С меня ростом, то есть не очень высокий, но кряжистый такой, как будто физически тяжёлая работа его когда-то придавила. Короткие, слегка кучерявые тёмные волосы почти без признака седины, зато с рыжиной, что заставило меня задуматься: а нет ли той рыжины у Игоря, которого Андрей признал за "своего"? И Дарья Петровна рыжая. Может, это отличительный признак всех деревенских? Нос у старика прямой, но толстый, в заметных вмятинах, как от оспы или краснухи. Такие же вмятины хорошо просматриваются и на левой стороне лица. Глаза небольшие, блёкло-синие, кажутся тяжёлыми из-за набрякших век. Кустистые брови то и дело хмурятся, зато крупный рот — насмешник. Несмотря на летний день, когда после ливня снова вокруг парная жарынь, одет в ветхий ватник и в толстые штаны, низ которых упрятан в валенки.

— Ну, рассмотрела? — насмешливо сказал дядя Ваня.

Я покраснела и уткнулась в стакан с чаем.

— Бери пряники-то. Небось, в городе всё пирожно едите, а пряники вам в диковинку. А вещь хорОша, ой, хорОша... И давай, Зоенька, спрашивай. Андрей сказал: спросить ты что-то хочешь, а он и ответить не может.

Я и выпалила:

— Почему Андрей сразу не увидел во мне, что я... ну... что у меня...

— Про дар, что ли, спросить чего хочется? — пожал плечами дядя Ваня. — Дык, ведь здесь какая ситуёвина, милушка? Андрей-то в тебе другое видит, и это другое ему весь белый свет застит. Только на это и смотрит. Только сказать я про то тебе не могу. Личное это, Андрея-то, дело...

Любопытство обдало меня жаром. Что же видит во мне Андрей? То же, что невольно подсказала ему Таисья в магазине? Спросить бы!! Но ведь не ответит!

— Ладно... Почему он никогда не говорит того, что сделает или нужно? Отговорился что-то про сглаз. И всё.

— Эх, милушка... В нашей деревне почитай что все так промалчивают, пока дело не сделано. Да, есть у нас сглаз. И сильный очень. С довоенных лет тянется. Чёрных колдунов здесь много было, а белых — раз-два, да и обчёлся. А наособицу бабы ярились. Чего только ни понаделали — особливо постарше которые, матёрые самые. Пока за старшинство дрались, чуть полдеревни не спалили. А молодым-то теперь расхлёбывай, из-за чего те-то, помершие по сегодня, грызлись. Ай, поможешь ты нам в том? — уже встревоженно спросил старик.

— Я ведь не умею, — растерялась я.

— Да тут, милушка, уметь ничего не надо. Нас до сих — двое было, да ведь я еле-еле хожу — на ладан дышу. Да и Андрюшка вон... Три года как приехал — а туточки разве ж больно разберёшься с лёту, что сызнова начинается да что по сейчас происходит? Да и приехал он только из-за тебя. И слушать недавно совсем не хотел, чтобы деревне своей помочь... Ты, Зоенька-милушка, помоги нам. Трое ведь нас стало, пока что я живой. Эта ж ситуёвина — на вес золота! Не прошла б только дуриком да зряшно.

Не совсем поняла, но кивнула. Может, дядя Ваня имеет в виду, что нас (ой, точно ли — нас?) сейчас трое, а это число — одно из магических? Про числа я мало чего знаю, слышала только про семёрку, что магическое. Ну, и про остальные слышала кое-что, да только не знаю, как их применять.

А в душе — опять любопытство непомерное: Андрей в деревню приехал из-за меня?! Как это?

— А что от меня потребуется? — с любопытством спросила я. — Или об этом тоже нельзя спрашивать заранее? Не сбудется?

— Ну, пока одно могу сказать: встать тебе, милушка, завтра придётся пораньше, чем вы, городские, привыкли вставать. Аль ты просыпаешься рано?

— Ну, люблю чуть до шести утра встать.

— Ну-у! Совсем хорошо! Значит, не утрудишься — легко встанешь. А уж потом Андрей отвезёт тебя куда надо, а там и меня встретите. Вот и всё, что пока от тебя требуется. Ежели в такой малости не откажешь.

— В такой — нет, — смешливо ответила я, и он меня понял — тоже засмеялся.

— Ты — иди, — сказал он. — Я уж провожать не пойду — ноги тяжёлые. Но во дворе тебя Андрей ждёт. Не потеряешься, небось.

— До свидания, — выходя из-за стола, сказала я, с недоумением глядя на Барона: тот немедленно, едва я встала, подошёл ко мне и чуть наклонил большую башку.

— Ишь... — сказал дядя Ваня. — Сторожит тебя. Хорошая псина.

Я вспомнила, как старательно влезал Барон между мной и Таисьей, и подтвердила:

— Хорошая.

Ухватившись за подставленный ошейник (сдерживая улыбку: держись, хозяйка, а то потеряешься!), я пошла за потянувшим вперёд Бароном. По дороге к двери он только мельком отвлёкся — на бело-серую кошку, которая всё сидела на тумбочке, но не дремала, а приглядывала за нами, беседующими, полуоткрытыми жёлтыми глазами. А вот интересно, думала я, перешагивая порог в сени, эта кошка не сторож самого дяди Вани? И почему в таком случае сторожа нет у Андрея?

Последний как раз сидел на высоких ступенях крыльца.

— Поговорили? — рассеянно спросил он, склонив голову — рассматривая огромный тополь за забором, в огороде.

— Поговорили.

— Успокоилась?

— Нет.

Теперь он встал и озадаченно заглянул в мои глаза. А у меня руки так и дёрнулись обнять его. Хорошо, одной держалась за Барона. Сразу напомнило, что так себя лучше не вести. И вообще. Не слишком ли я быстро решила, что он мне настолько... по нраву?

— Ладно, — со вздохом сказала я. — Поехали домой?

Он подал мне руку, и так — одной рукой цепляясь за ошейник собаки, другую изысканно (хихикнула) вложив в надёжную лапищу Андрея, я спустилась и была препровождена к джипу.

— А дядя Ваня — кто? Он очень старый? — уже в машине, выехавшей за пределы стариковского двора, полюбопытствовала я.

— Ну, ему чуть за девяносто. На войне был полковым поваром, мотался между ротами — чаще в самый разгар боёв. И ни разу не ранен. Его солдаты на войне считали заговорённым. Это его однополчанин так смеялся. Он-то знал.

— Он сильный?

— Был. Здесь, если землю не почистить, очень тяжело жить. Последствий много — после того что раньше натворили. И деревня-то чуть не умерла, когда, начиная уже с послевоенных лет, молодёжь начала уезжать. А уезжали, потому что гнали отсюда. Если человек не понимал, что его гонят, или болел сильно, или попадал в какую-нибудь аварию или ещё во что-то, сильно калечился. Дядя Ваня сначала своё хозяйство восстанавливал, семью заводил, тут ещё работы колхозные... Не слишком вникнешь в происходящее, а потом уже, как начались по всей деревне неполадки, стал вспоминать многое да поправлять положение дел. Но один разве справится?

— А кто сильней: ты или он?

— По отношению к нам с дядей Ваней — постановка вопроса смешная, — задумчиво сказал Андрей. — Я, может, и сильней. Но дядя Ваня свою силу получил вместе со знанием. А я только начал учиться у него... Так что конкретно ответить на этот вопрос вряд ли получится.

Я примолкла, глядя на дорогу к холму. На языке вертелся ещё один вопрос, но Андрей наверняка промолчит: как он мог приехать в деревню три года назад — из-за меня? Я ведь тогда его ещё не знала. Да и он меня тоже...

13.

У подножия холма мы вспомнили, что хотели заехать в магазин, посмеялись над собой, и Андрей развернул джип назад, в деревню. Потом Андрей задумался о своём, да и мне хотелось осмыслить то, что я уже узнала. Но осмысления не получалось — с момента, как я подумала о том, что где-то через час мы будем дома, а там нас встретит орава студентов... В то время как мне хотелось бы тишины — причём, чтобы рядом был Андрей. Хотелось взять какую-нибудь колдовскую метлу и повымести всё, что мне мешает оставаться с ним вдвоём. К примеру, до сих пор неясное мне положение при нём.

В этом отношении с Валентином было даже проще. Я знала, что на мне он поставил печать "Моя невеста" и твёрдо решил не трогать меня до свадьбы. От меня требовалось быть при нём на всех светских и не очень светских тусовках, чтобы все видели, какой он солидный и дальновидный человек. На людях он относился ко мне очень деликатно. Только без посторонних глаз мы могли позволить себе орать друг на друга. Как игра... В общем, отношения, если смотреть на них со стороны, можно назвать полудружескими. Но... Было... В прошлом.