Нечего бояться

Мой провожатый остановился, едва переступил вход в лагерь.

— Ну и куда тебя девать? — полюбопытствовал он. — Приказ был доставить. Я доставил?

— Доставил, — подтвердила я.

— Тогда удачи, доктор.

Отсалютовал и спешно завернул за ближайший угол. Я не успела даже рта открыть для праведного гнева. Перспектива вырисовывалась мрачная: мерзнуть под дождем с оттягивающей плечо сумкой и промокшими ногами.

Повезло. Очевидно, караульные сообщили обо мне по передатчику, потому что из дома-вагончика степенно вышел седовласый мужчина. Пузатый и коротконогий, с тонкой бородкой, но ощущалось в нем нечто такое, из-за чего хотелось затаить дыхание и подобострастно кивать. Я машинально выпрямилась.

— Здравия желаю, — поприветствовал он и с ходу преступил к разъяснению: — Доктор, вы — персона неожиданная и, скажу прямо, обременительная для нас. Ваше присутствие несет дополнительные проблемы. Тем не менее, сегодня вы останетесь в лагере, завтра же вас отправят на участок. Свободной койки не обещаю, но тарелку похлебки — обязательно.

Его тон не предвещал хорошего. Словно военный мечтал избавиться от меня, поскорее спровадить в зараженный город. Его милый, даже смешной вид не вязался с ледяными интонациями, жалящим взглядом и поджатыми губами.

— Спасибо, но... — я замялась. Вопросов скопилось слишком много; с какого бы начать. — Я совершенно не представляю, что должна предпринять, когда прибуду в лабораторию. Куда идти, чего ждать? Мне обещали объяснить...

— Объяснить? — переспросил он, покрутив бородку. — Обратитесь к любому.

— А вы?

— А я — не любой, — гаркнул и, попрощавшись, ушел.

Спорить было бесполезно, да и ни к чему. Рановато я назвала встречу с ним везением. Ничего не изменилось, разве что мне пообещали жилье и ужин. Я покорно побрела вдоль бараков, выискивая другого, более благожелательного солдата. Можно было обратиться к караульным, но они не вселяли доверия, тем более — уселись за новую партию.

Не без труда я добралась до явно жилого помещения. Изнутри доносились мужские голоса. Я опасливо приоткрыла дверь и заглянула в образовавшуюся створку. Не спальня, скорее "комната отдыха", если в подобных лагерях существуют такие. Стол, стулья, и шестеро человек. Двое борются на руках, остальные окружают их, улюлюкают и выкрикивают имена соперников, напоминают о каких-то ставках.

Я стряхнула капли воды и деликатно постучалась. И опять взгляды, кричащие: "Откуда она здесь?!" Да-да, женщины в лагере — новинка. Это и коту понятно. Но столько внимания у меня не было за все семнадцать лет жизни. Точно диковинное животное в зоопарке.

— Извините, что отвлекаю. Я приглашенный врач... И вынуждена до завтрашнего дня жить с вами. Но мне не объяснили, где можно разместиться, — протараторила, закрыв дверь за собой, чтоб не оставалось пути к отступлению. Следом скинула с сумку, выпрямилась до хруста позвонков.

Один солдат благосклонно кивнул, другой почесал подбородок.

— Ларка?! — то ли с удивлением, то ли с недоверием воскликнул кто-то.

В сердце застучало. Вдруг это Ник?! Голос отдаленно знакомый, словно откуда-то из прошлого. Картавое "Ла-ака". Нет, оно принадлежало не Нику. Я отыскала говорящего взглядом и на мгновение онемела.

Одним из борющихся военных был Грин. Коротко стриженный, возмужавший и... обалдевший. Густые брови вздернуты, глаза навыкате. Смешной. Как же он вымахал за годы расставания! Сейчас я едва доставала ему до подбородка, и то — на цыпочках.

Я подлетела к нему и вжалась в рубашку. Мокрая одежда хлюпнула. Грин, отпустив руку соперника, неуверенно приобнял меня за талию.

— Вот кого не ожидал увидеть, — с сомнением начал он, но его перебили остальные.

Разнеслось многоголосое:

— Вы знакомы?

— Грин, ты её знаешь?

— А почему нас не обнимаешь, красавица?

Я заалела, отстранилась. Друг освободил стул и усадил меня туда, шикнул на переговаривающихся товарищей; те не замолкли, но шуточки отпускали тише. Ошеломление сменилось суровостью в интонациях. Грин кратко рассказал, что мы дружили в подростковые годы, а после вопросил со строгостью:

— Что ты тут делаешь?

Стоило бы рассказать о Нике и его распределении в Косс, но тогда перед чужими людьми раскрылось бы слишком много карт. Да и Грин. Доверять ли ему? Если он служит в войсках Единства, то где гарантия, что не сдаст властям? Любой бы так и поступил, а уж тот, кто давал клятву верности правительству, — непременно. Думается, его данные засекречены не просто так.

— Я вызвалась добровольцем, — выдавила слабую улыбку. К чему утаивать правду? Достаточно не обозначать деталей.

И поведала о путешествии из Со-На, о недружелюбном приеме и полнейшем непонимании: куда теперь? Военные замолчали, когда услышали о моей профессии. Неужели зауважали? Или изумлялись девчачьей глупости?

— Схожу за ужином, — подумав, сказал Грин. — Хоть поешь по-человечески с дороги.

— Тебе ведь надо где-то спать, — задумался темноволосый низенький солдат. — У нас с койками беда. Может, на полу приляжешь или к кому-нибудь? Вроде худенькая, не помешаешь.

— Пойдет, — спешно согласилась я. — А что насчет завтра? Мне обещали подробности. Как обстановка в городе? Вы часто бываете там?

Военные переглянулись. Или мне показалось, или в выражениях лиц появилось сожаление.

— Будут тебе подробности, — первым сдался Грин, взяв меня за руку. — Идем, прогуляемся. Там и поужинаешь. Парни, не против, я отлучусь?

Его отпустили без пререканий. Впрочем, почему бы и не отпустить, раз уж военные заняты чем угодно, кроме службы? Играют в карты, борются, прохлаждаются. А за стеной из колючей проволоки — город умирающих, теряющих надежду на спасение.

Настроение опустилось до отметки "Хуже некуда". Если бы не Грин, я бы взревела от отчаяния. Но друг, ведущий меня за бараки, дарил веру в лучшее. Сама по себе встреча с ним — чудо. Разве так бывает: через столько лет, в крайне неправильной ситуации?

"Вдруг он знает о Нике?" — пронеслось в голове, и я почувствовала жар. Узлом скрутило желудок, в горле пересохло. Вероятность мизерная, но если уж я повстречала Грина, что мешало ему увидеть Ника? Ладно, об этом позже. Придется ступать аккуратно, чтобы не спугнуть везение.

Глава 2.

Ливень стих, уступив власть пронизывающему ветру. Тот шатал хрупкие лагерные строения; казалось, вот-вот, и он повалит их. Я опасливо косилась на бараки и вслушивалась в натужный скрип, но они держались. Ветер завывал, ударял и отступал для нового наскока. Он подгонял нас в спины, ударял под лопатки.

Грин подвел меня к дощатой стене, огораживающей лагерь, и усадил на приваленное бревно. Судя по вытоптанным следам рядом, полным дождевой воды, оно служило сидением для многих. Друг попросил подождать и убежал к баракам. Обратно он вернулся с тарелкой, полной похлебки. Жидкой, мутной, но невероятно вкусной. Вытащил из кармана два ломтя хлеба. Я жадно вцепилась в мякиш и, бесстыдно чавкая, спросила:

— Ты не пострадаешь за отсутствие? И за вынос еды из столовой?

Мне было стыдно. Дружба дружбой, но дисциплина превыше всего. Первейшее правило, которое я уяснила с детства: нет ничего важнее порядка.

— Не беспокойся, — он лукаво подмигнул. — Пока нет восстаний, мы прохлаждаемся без дела.

— А они случаются? — Сердце остановилось.

— Жуй, — приказал Грин, — и не переживай по пустякам.

Он так повзрослел. В этой строгой форме, с нашивками и в высоких ботинках смотрелся совершенно иначе. Не тем грустным мальчишкой, который боялся перемен и отъезда из А-02.

— В общем, так. — Грин оторвал от бревна кусок коры прочертил им на земле прямоугольник. — Кратко введу в курс, что тебя ожидает за этими стенами.

Он обозначил семь квадратов — пункты, куда каждый четверг поступала гуманитарная помощь. Город был огорожен и имел ограниченную связь с внешним миром. Работы там велись, заводы не стояли. Косс конструировал Единству детали для кораблей, а тот, в свою очередь, не позволял людям умереть голодной смертью. Провизии поступало ровно столько, чтобы всем зарегистрированным в Коссе хватило на неделю. Ни больше, ни меньше. Медиков было катастрофически мало. Они гибли вместе с остальными, переставали трудиться, опускали руки от бессилия, сходили с ума. Город нуждался в любой поддержке извне.

План действий уместился бы в пять строчек. Завтра меня довезут до лаборатории, совмещенной с квартирой. А дальше — не их дело. Солдатов там нет, оберегать лекарей некому. Медикаменты будут доставлять в один из пунктов. Любой — на мое усмотрение. Каким образом я довезу их до дома — мои проблемы. Как выживу — тоже.

— А, и запомни, — мрачно окончил Грин. — Не вздумай заразиться.

— Почему? — Наивный вопрос. Разумеется, понятно, почему. Иначе я умру.

Грин хмыкнул:

— Когда нашим станет известно, что лекарь подцепил заболевание, они передадут информацию властям. И на нем ставится крест. Он из добровольца превращается в больного. Ему высылают паек, но результаты его исследований больше никого не волнуют, из лаборатории его выгоняют. На контакт с ним не выходят. Он перестает существовать для Единства. Если же посмеет противиться или вести какую-либо деятельность против согласия верхов — его расстреляют за ослушание. Усекла?

— Мамочки... — я дернула щекой.

— Угу. На моей памяти подобное случалось четырежды. Не сомневайся, возиться с зараженным не станут. Так, не кисни. Не заболеешь — никаких последствий. И вообще, почему ты здесь оказалась? Меньше всего ожидал увидеть в добровольцах девочку, которая боялась крови.

Можно ли ему довериться? Честно признаться, откуда знаю про Ника? Или он — верный сын Единства — выдаст меня властям? Мы выросли. Дружба осталась в прошлом. Нынешний Грин подавляет мятежи умирающего города, а я нарушаю законы. Наши пути разошлись. И всё же я сказала неоднозначное, близкое к правде:

— Из-за Ника.

— Он попросил тебя переехать в Косс? — Грин подался вперед.

Холодный ветер лапал шею, щупальцами заползал за воротник. Небо, заволоченное темным, набухло перед новым ливнем. Сама погода не располагала к честности. Я поерзала на бревне. И обманула. Выдумала приятельницу, которая по чудесной случайности познакомилась с Ником в день его приезда. И помнила о назначении, чем поделилась со мной. Ну а я...

Что "а я", придумать сложнее всего. Грин выжидающе разглядывал меня, и слова застряли посреди горла. Появился логичный вопрос: на кой я двинула сюда? Да, дружила с мальчиком. С ним же была знакома некая приятельница из Со-На. Приятная случайность. И что? Ради этого стоило пожертвовать здоровьем или жизнью?

— У меня недавно появилась идея, как победить мор... — я сглотнула; ложь скребла нёбо. — Но проверить её получится только тут. Я решила совместить приятное с полезным: помочь людям, а заодно повидаться с Ником. Если повезет, конечно.

— Ты уверена в своих силах? — Брови Грина взметнулись ко лбу.

Нет. Я не представляю, куда попала. Но кивок за кивком. Да, уверена. Увы, не поделюсь — формула сырая. Но надеюсь на лучшее; прогнозы оптимистичные.

Друг застыл, словно выражая крайнюю степень удивления или восторга. Его не смутила явная лживость истории. Про каких-то знакомых и гениальную девочку, вознамерившуюся совершить то, на что были неспособны ученые умы Единства. Или он сдерживался, чтобы не засмеяться?

— Во-от, — я облизала ложку и спешно перевела разговор, пока Грину не понадобились уточнения: — Ты случаем не общался с Ником?

Он задумался. Даже почудилось, что напрягся. Неужели припоминал или обдумывал, как бы получше объясниться?

— С чего ты взяла, что я встречаюсь с горожанами?! — вдруг рявкнул Грин.

— Эй, успокойся... — Я отстранилась. — В чем дело?

— Неужели ты думаешь, что я, увидев друга, оставил бы его погибать там? — ударил кулаком по стене. — Я, по-твоему, бездушная тварь?

Его крик напугал. На секунду показалось, что он отвесит мне пощечину — от Грина исходил жар и ярость. Я шутливо выставила тарелку, как щит, загораживаясь ею.

— Прости-прости. Не злись. Я надеялась, что если его нашел ты, то смогу и я.

— Ничего ты не сможешь, — сквозь зубы прошипел Грин. — Не майся ерундой. Ищи лекарство, а не пылинку в полном мусора чулане. Там заперты тысячи людей. И ты вот так запросто встретишь Ника? Ларка, ты как была бестолковой девчонкой, так и осталась.

К щекам прилила кровь. На глазах выступили слезы обиды. Что значит "бестолковой девчонкой"?..

— Ой, ещё изобрази непонимание. Кто из нас вечно болтался хвостиком за Ником и в рот ему заглядывал? Своего мнения — ноль, — ответил на незаданный вопрос Грин. — Единственный раз заартачилась, когда мы подумывали конны набрать. Помнишь? А до этого: Ник-Ник-Ник. И теперь, спустя столько лет, опять слюной исходишь от одного его имени. Не выросла ты, Ларка.

— С чего ты взял? Через полчаса общения собираешься копаться в моем взрослении? — я ощетинилась.

— Да мне плевать, честно. Я тебе по дружбе рассказал такое, за что увольняют. Думаешь, всем врачам известно о последствиях заражения? А ты что в ответ? Вместо спасибо и обещания остерегаться строишь неисполнимые планы. Очень надеюсь, что ты способна хоть кому-то помочь. А то сказки о лекарстве похожи на плод твоей фантазии.

К сожалению, я с самого начала была права. Дружба кончилась, затерялась за бетонными стенами А-02. Что ж, отчасти так проще: незачем оправдываться или переводить сказанное в шутку. Лучшее, что я способна сделать, — гордо уйти. Неважно, куда.

— Завтра ты проводишь меня к лаборатории или кто-то другой? — отстраненно, буравя взглядом землю.

— Могу и я, — без эмоций ответил Грин.

Я кивнула, передала ему пустую тарелку и поднялась с бревна. Важнее всего не оглядываться, не спотыкаться и не опускать подбородок... Двигаться легко, изящно, распрямив спину.

— Ты куда?

— Погуляю.

Догонять не стал. А я повертелась ещё с полчаса возле бараков, попыталась сговориться о ночлеге. Своей постелью делиться никто не хотел, да я и не осуждала: всё верно. Кому охота терпеть неудобства? Нет, жалостливые были, но в их предложениях не звучало решимости, скорее — обреченность.

Спала в проходе. Кто-то скинул верхнее покрывало, другие поделились куртками, которые я использовала вместо простыни и подушки. Грин лежал через две койки от меня; он видел, как его бывшая подруга ютится на холодном деревянном настиле, укутываясь в тонюсенькое одеяло. И не сказал ни слова, не предложил помощи. Лишь пожелал доброй ночи товарищам.

Солдаты храпели, сопели, безостановочно вертелись. Я дремала, но от любого шороха просыпалась. Окончательно встала с рассветными лучами, выбралась наружу и остаток утра провела около казармы, укутываясь в одежку, которая ночью служила постелью.

Не люблю ранние подъемы: кости ломит, отекают пальцы, сознание туманное. Ник наоборот обожал встать пораньше, когда на траве только-только осела роса, да сбежать подальше от зданий. Прогуляться возле озера или в лесу. И утренний морозец, от которого по коже выступают мурашки, ему нравился.