Взгляд василиска Iii

Когда-то, когда они с Комаровским были еще студентами Новгородского университета, их отношения без преувеличения можно было назвать дружбой. Сближало их многое, хотя Алексей учился на юридическом факультете, а Вадим в медицинской школе. У них и вкусы были похожие, и на жизнь они смотрели одинаково, но главное, оба они были офицерами-фронтовиками, пришедшими в университет прямиком из госпиталей. И все было бы хорошо, но, в конце концов, подвела их именно общность вкусов. За три месяца до получения дипломов, Вика Турчанинова, которую Реутов уже почти привык считать своей невестой, объявила ему, что выходит замуж за Комаровского. Как ни странно, никакой жизненной трагедии не произошло. Вадим информацию воспринял хоть и тяжело, но по здравом размышлении, считать случившееся катастрофой не стал. Однако Комаровский отнесся к этой истории иначе. Он был страстно влюблен в Вику и, разумеется, отказываться от своего счастья не собирался, но при этом вбил себе в голову, что поступил по отношению к другу некрасиво и даже подло. Насколько он в этом мнении был прав, сказать, на самом деле, трудно. Жизнь штука сложная, а любовь, как теперь смог убедиться Реутов, и того сложнее. Но, так уж вышло, что Комаровский сохранял в себе убеждение в своей неправоте и связанные с ним чувства вины и неловкости перед Вадимом уже без малого четверть века.

Друзьями они быть, естественно, перестали, хотя, видит бог, Реутов давным-давно не таил на Комаровского обиды. Однако вечное чувство вины, которую испытывал Алексей, продолжению дружеских отношений не способствовало. В результате, живя уже много лет в одном и том же городе, виделись они редко, а общались, как теперь принято было говорить, и того реже. Но телефон и адрес Комаровских Вадим знал, и решил — его просто принуждали к этому сложившиеся обстоятельства — сделать сейчас нечто, что еще неделю назад счел бы для себя неприемлемым. Он решил использовать слабость Комаровского себе на пользу, принудив того достать для него засекреченную часть отчета сенатской комиссии. Однако делать это на глазах Полины, Реутову было, разумеется, неудобно, не говоря уже о том, что появление его в доме Комаровских с такой молодой и красивой девушкой, могло разом стереть всю ту "неловкость", которую, как убедился Реутов во время их последней встречи, Алексей испытывал к нему до сих пор.

— Понимаешь, — Сказал Вадим. — Я, кажется, знаю, как нам добыть неопубликованную часть доклада Ширван-Заде. Но вдвоем идти туда, не стоит. Сама понимаешь, дело весьма щепетильное, и при свидетелях человек может и не захотеть на эту тему разговаривать.

— А кто это человек, тоже секрет? — Насупилась Полина.

— Нет, — улыбнулся Вадим, пытаясь смягчить свой отказ. — Какие от тебя могут быть секреты? Это заместитель директора Государственного Архива.

— Ну, у тебя и знакомые, Реутов, — улыбнулась Полина.

— Ну, у тебя и родственники, — ответно поддел ее Реутов, видя, что она уже не сердится.

— Ладно, — кивнула Полина. — Езжай, а я тогда тоже загляну к одному человеку.

— А стоит рисковать? — Сразу же посерьезнел Вадим.

— Никакого риска, — отмахнулась Полина. — Этот парень взломщик сетей, и меня с ним ничего не связывает. Никому и в голову ...

— А зачем он тебе понадобился? — Удивился Вадим.

— Ну, ты же не пойдешь в архив университета узнавать про профессора Зимина?

— Не пойду, разумеется, но какая связь?

— Архив университета в прошлом году закончили оцифровывать.

— И?

— Я попрошу этого парня, взломать сервер и вытащить нам всю информацию на Зимина. За деньги, разумеется.

— А, что, — оценил ее идею Реутов. — Вполне. Где он живет?

— На Заневской перспективе, — снова улыбнулась Полина. — Я возьму извозчика, а ты меня на обратном пути подхватишь. Идет?

— Идет, — кивнул Вадим и тут же шагнул к обрезу тротуара. — А вот как раз и извозчик.

7.

Визит к Комаровскому оказался намного более неприятным, чем Вадим представлял себе, отправляясь на эту встречу. Причем неловкость чувствовали все трое, и Комаровский, и Виктория, и сам Реутов, который по своему характеру не мог оставаться безучастным к их состоянию, тем более, что в душе он прекрасно понимал, что сейчас делает. Даже взрослые сын и дочь Алексея и Виктории, которые пока еще жили с родителями, почувствовали напряжение, возникшее между неожиданным гостем и их родителями, и поспешили ретироваться. Пикантности встрече старых друзей добавляло и то, что Комаровские, разумеется, смотрели телевизор и читали газеты и, следовательно, были уже осведомлены в том, что Реутов — который уже день — числится пропавшим без вести. Ну, и вообще, пришел-то он к ним нежданно-негаданно, без договоренности, и даже без предварительного звонка. Просто, как снег на голову свалился, да еще и в десятом часу вечера, когда все нормальные люди начинают уже подумывать об отходе ко сну.

Тем не менее, приняли его хорошо. Усадили за стол, в спешке — буквально на бегу — накрытый Викторией, и забросали вполне очевидными вопросами. От объяснения обстоятельств своего исчезновения Вадим уклониться не мог, поэтому вынужден был бессовестно врать, но другого выхода, если подумать, у него просто не было. Ну, не в молчанку же играть, в самом-то деле? Однако и правды сказать он не мог. Пришлось сочинить историю о том, как, выпив на радостях от известия, что его работа высоко оценена научной общественностью, Реутов утопил машину в реке, чудом оставшись при этом в живых, и, добравшись до одного своего знакомого — ночью, мокрый до нитки и страшно расстроенный — напился уже с горя. Причем — ну, врать, так по крупному — выпивка незаметно перешла в трехдневный запой, и теперь у него серьезные неприятности, как с полицией, так и с руководством университета.

— Э ... — Это было единственное, что смог выдавить из себя Комаровский, выслушав "печальную повесть" Реутова, а Вика при этом посмотрела на своего мужа с таким выражением, как если бы говорила ему сейчас что-нибудь вроде той сентенции из старого анекдота, "Не выйди я за тебя замуж тогда, сейчас эту историю рассказывал бы ты". А посему, чувство вины, испытываемое Алексеем Комаровским достигло такого градуса, что, когда, оставшись наедине, Вадим попросил его об одолжении, означавшем, на самом деле, служебное преступление, Комаровский отказать ему уже не мог.

— Ладно, — сказал он, обдумав просьбу Реутова. — Хорошо. Но ты, Вадик, надеюсь, понимаешь, на что я иду? Только для тебя, и только из моих рук. Согласен? И, разумеется, без распубликования.

— Согласен, — сразу же согласился Вадим. — Когда, где?

— Завтра, — снова с минуту помолчав, ответил Комаровский. — В Архиве, в моем кабинете.

— Идет, — Реутов боялся поверить в такую удачу. В самом деле, не прошло еще и двух часов, как он узнал о существовании секретной части доклада Ширван-Заде, а доклад этот уже, считай, в его руках. — В котором часу?

— В обед, — предложил Алексей.

— А когда у тебя обед? — Уточнил Реутов, всю жизнь проживший без точного расписания.

— В час дня.

— А как я попаду в здание? Меня ведь, вероятно, просто так внутрь не пропустят?

— Позвонишь с проходной, — объяснил Комаровский. — 22-43, и я выйду. Я тебя сам проведу. Не нужно, чтобы охрана записывала твои данные.

— Спасибо, Алеша, — едва не "прослезившись", сказал Реутов, вставая из-за стола. — У меня сейчас, сам понимаешь, очень непростое время, так хоть в работе что-то сдвинется. Может быть.

8.

От Комаровского он вышел в двенадцатом часу, а к сто семнадцатому дому на Заневской перспективе подъехал в начале первого. Как назло поставить машину прямо около дома оказалось невозможно, и парковаться пришлось на боковой улице. Но нет худа без добра, как говорили русские люди еще тогда, когда до изобретения самодвижущихся повозок было далеко, как ...

"До луны ... раком ... "

Хотя, по идее, визит к Алеше Комаровскому следовало считать более чем удачным, настроение у Вадима испортилось настолько, что даже получасовая поездка по ночному городу исправить его не смогла. Всегда тягостно говорить с людьми, которые считают себя перед тобой виноватыми, даже если сам ты их таковыми не считаешь. Но еще пакостнее на душе у Реутова было оттого, что он эту человеческую слабость только что использовал в самой что ни на есть извращенной форме. И никакие утешения не помогали, потому что и невооруженным глазом было видно, что и Алеша, и Вика, как были славными людьми, так ими и остались. Любили его по-своему, помнили давнюю уже дружбу, и даже через двадцать пять лет не забывали, что счастье их построено на "несчастье" другого, пусть даже этот другой несчастливым себя давным-давно не считал. А его нынешние обстоятельства, были его, и только его, личным делом, и не давали ему никакого права, совершать аморальные поступки. Возможно, и даже, скорее всего, приди он к ним с Полиной и объясни, что нет между ними — во всяком случае, давно уже нет — никакого "конфликта интересов", Комаровский помог бы ему точно так же, как взялся помогать теперь. Но сделанного не воротишь. Это была еще одна житейская мудрость, пришедшая в голову Реутова, пока он плелся от машины к дому номер сто семнадцать.

"Ну, ничего, — решил Вадим, поворачивая за угол. — Даст бог, разберемся с супостатом, и я к ним с повинной приду. Повинюсь и ... "

И в этот момент, Реутов думать о всяких глупостях перестал, потому что осознал, наконец, то, что увидел, вывернув с боковой улицы на Заневскую перспективу. У сто семнадцатого дома, въехав колесами прямо на тротуар, потому что все парковочные места были заняты, стояла полицейская машина с выключенными мигалками, и у той самой парадной, в которую ему предстояло войти, паслись двое в форменных плащах с капюшонами. Конечно, это могло быть простым совпадением, а пуганая ворона, как говорится, и куста боится. Однако с некоторых пор Реутов весьма подозрительно относился к таким вот совпадениям, потому что ни разу еще за последнюю неделю подобные "случайности", таковыми, на самом деле, не оказывались.

Перспектива была хорошо освещена частыми с желтоватым светом уличными фонарями, да и неоновые рекламы вместе со светом из окон домов вносили свою лепту. Но как раз, минут за десять до появления здесь Вадима, пошел дождь, и стражи порядка, почему-то не оставшиеся в машине, раз уж решили не входить в дом, набросили на головы капюшоны плащей, и, вероятно, поэтому Реутова не увидели. Зато он, едва осознав, что за зрелище открылось его глазам, тут же спрятался за припаркованными автомашинами и, стараясь не привлекать своим поведением внимания водителей проезжающих мимо машин, начал осторожно приближаться к полицейскому "Запорожцу". Сейчас он досадовал только на то, что не захватил из "Дончака" спрятанный под водительским сидением "чекан", но, с другой стороны, не маньяк же он, в самом деле, чтобы разгуливать по городу с автоматом. Тем более, что "марголин"-то был при нем. Но мысли нет-нет да сворачивали в привычную колею. Оно и понятно, нервы при виде полицейских напряглись, а с автоматом, как ни крути, было бы куда, как надежнее.

— Ну, скоро они там? — Спросил между тем один из стражей порядка, закуривая сигарету, что сделать, было, учитывая усиливающийся дождь, совсем не просто.

— А черт их знает, — пожал под плащом плечами второй. — Ты, Петрович, другое мне объясни. За каким хером они нас прямо тут, у парадного, оставили. По идее, засаду надо было ставить, и брать этого маньяка тепленьким.

— Да, не придет он сюда, — ответил первый, выдыхая из-под капюшона плотное облако табачного дыма, перемешенного с паром от дыхания. — Слышал, что Кузьмин сказал. Хитрый он, сам в капкан не полезет. А вот если мы его девку возьмем ...

Слушать дальше Вадим не стал. Ему уже и так сказочно повезло, что те, кто планировал операцию по захвату Полины — а уж как они вышли на этот адрес совсем другой вопрос — то ли перемудрили, то ли не продумали до конца свои действия, но, в любом случае, они предоставили Реутову великолепный шанс переиграть ситуацию в свою пользу.

"В поддавки играют?" — Но по ощущениям никакого подвоха здесь не было, а было обычное головотяпство используемых в темную полицейских. Во всяком случае, инстинкты, взведенные тревогой за Полину на "товсь", молчали, и Реутов, не раздумывая более о причинах выпавшей на его долю удачи, начал действовать. Он только подумал вскользь, бесшумно просачиваясь между плотно стоящими у тротуара автомобилями, что очень вовремя вернулся от Комаровских, но в следующее мгновение все мысли уже вымело из головы волной адреналина, и он "пошел".

"Проходами" такие пробежки под огнем назвал как-то в самом начале войны хорунжий Титов, служивший до призыва в армию актером в Саркельском Русском драматическом театре. Показалось смешно, особенно, если учесть, что разговор происходил ночью после боя, в котором каждому из них пришлось выполнить по нескольку подобных "проходов", и при этом удалось уцелеть. Но слово запомнилось, а потом и прижилось, и, если бы Реутов был сейчас способен оценивать свои действия со стороны, он обязательно назвал бы свой рывок "проходом". Но он на такое способен не был, и времени на рефлексии у него не было тоже.

Полицейских Вадим "отключил" сразу и самым радикальным способом. Ударом по голове. Он тенью возник за их спинами, так что они даже среагировать не успели, ударил — левого голым кулаком, а правого рукоятью "марголина", что, впрочем, на результат никакого влияния не оказало — и стремительно бросился к парадному, но только за тем, чтобы уже здесь остановиться, и открыть тяжелую, подпружиненную дверь максимально осторожно, так чтобы наверху, на третьем этаже, его не услышали. Впрочем, первый встреченный им полицейский, оказался все-таки этажом ниже. Оставленный прикрывать лестницу, он идущего "спокойным" ровным шагом Реутова, разумеется, услышал. А затем, когда Вадим, миновав очередной марш, вышел на лестничную площадку, и увидел. Увидел, узнал — вероятно, перед выездом на задание им фотографию Реутова на всякий случай показывали — и вскинул руку с зажатым в ней пистолетом. Вернее, попытался вскинуть, потому что Вадим оказался быстрее. Боевой рефлекс сработал так, как будто с войны и не прошло тридцати лет. "Марголин" выстрелил, а Реутов, как снаряд, выпущенный из пращи, рванул вверх, успев на лету подхватить рушащееся вниз тело с аккуратной дыркой, как раз там, куда, по словам Греча в свое время пуля попала и самому Реутову. Впрочем, спешил он напрасно. Даже пистолет с глушителем производит при выстреле некоторый шум, тем более, ночью, в тишине, на гулкой пустой лестнице. И если жильцы дома, в большинстве своем уже отошедшие ко сну, ничего такого из-за плотно закрытых дверей не расслышали, то те, кто находился в сорок пятой квартире, не услышать выстрела не могли. И на непонятный шум отреагировали. Но реакция их была в корне неверной, ну да у них и времени на размышление было слишком мало. По хорошему, им следовало запереться в квартире, вызвать по рации подкрепление, и отстреливаться, что называется, до последнего патрона, стараясь удержать Реутова на расстоянии. Трудно сказать, помогло бы им это или нет, но шанс сохранить жизнь у них все-таки был. Однако они рванули на шум и, хотя действовали вроде бы по инструкции, были это все-таки не бойцы спецназа, а обычные полицейские. И результат оказался для них именно таким, какого и следовало ожидать. Через минуту все они — а было их общим числом трое — были убиты или ранены, а Реутов уже сжимал в объятиях смертельно бледную Полину, руки которой оказались скованы наручниками.