Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— По последним данным, — осторожно сказал Реутов, просто чтобы разрядить обстановку. — Активная интеллектуальная деятельность препятствует развитию деменции.
— Это статистика, — махнул рукой Стеймацкий. — И много вам будет счастья, Вадим Борисович, если вы вдруг не попадете в те самые 15 или 20 процентов счастливцев? Я вам таких статистических казусов, если пожелаете, сколько угодно могу предложить, да толку что? Вы ведь Нуриева, Святослава Аликперовича, знаете?
— Лично не знаю, — ответил, несколько растерявшийся от этого вопроса, Реутов. — Видел, кажется, пару раз. А что?
— А то, что он как-то сказал во время лекции о вреде алкоголя, что, на самом деле, процентов пятнадцать мужчин, относящихся к кавказской расе1, могут совершенно безболезненно для своего здоровья пить водку хоть литрами. Беда в том, что иди, знай, к какой группе относишься именно ты. К этим пресловутым пятнадцати процентам, или к другим восьмидесяти пяти?
#1Кавказская раса, в классификации немецкого анатома и антрополога Н. Блуменбаха (1776) — большая раса, соответствующая европеоидной расе.
— Любопытно, — улыбнулся Реутов, которому приходилось сейчас изо всех сил держать себя в руках, чтобы не начать ненароком торопить старика, никак не желавшего переходить к делу. — Но, между нами говоря, я пью не потому, что надеюсь, что на мой организм алкоголь вредного воздействия не оказывает, а потому, что мне это нравится.
— Правильный подход, — кивнул Стеймацкий. — Мне вон доктор мой домашний такую диету прописал, что хоть в Даугаве топись. Ан, нет. Не на того напал. Я его диету в клозете на дверь повесил, чтобы всегда знать, за что мучаюсь. Уважаю, знаете ли, искренность.
— Так что там с моей смертью? — Спросил, наконец, Реутов, уставший ждать, пока профессор перейдет к делу, и кивнул на бумаги.
— Любопытная история, — повторил Стеймацкий, кажется, совершенно не обидевшийся на то, что его поторапливают. — Это, как вы, Вадим Борисович, верно, уже догадались, ваша, с позволения сказать, история болезни. Вернее, данные предварительного осмотра, проведенного доктором Зинченко в ночь с семнадцатого на восемнадцатое апреля 1962 года. И вот, что характерно. Возможно, Виктор Герасимович был, так сказать, не в лучшей своей форме. Мы все тогда едва с ног от усталости не валились. Тем более ночь, очередной транспорт ... Но! — Поднял вверх палец Стеймацкий, как бы призывая Вадима быть особенно внимательным. — Не до такой же степени, чтобы записать вам пулевое проникающее ранение черепа? А он вот тут — ну, да сами сейчас посмотрите — все точнехонько описал, и куда пуля вошла и откуда, по идее, должна была выйти, но не вышла. Рентген вам, Вадим Борисович, не делали. Не обессудьте! И не потому, что ранение смертельное, а по совокупности, так сказать, обстоятельств. Позвоночник перебит осколками в двух местах, легкое разорвано, вообще внутри — по ходу движения осколков — все порвано и побито ...
— У вас сигареты есть? — Неожиданно спросил Стеймацкий.
— Папиросы вас устроят? — У Реутова во рту было кисло, как после рвоты, но просить чаю, он не стал. Не до того было.
— Давайте! — Махнул рукой старик и подвинул к Реутову листы из его истории болезни.
Почерк у доктора Зинченко был скверный, как и вообще у большинства врачей. К тому же, писал он ночью, да еще на фоне хронической усталости ... Вадим с трудом разбирал его каракули, и к тому времени, когда закончил читать, в пепельнице перед ним лежали четыре окурка. Один принадлежал Стеймацкому, три — ему.
— Ну? — Спросил профессор.
— Не жилец, — коротко ответил совершенно опустошенный Реутов.
— Тем не менее, вы живы, если, конечно это были вы.
— Я. — Реутов чувствовал себя опустошенным, усталым, как после тяжелого боя.
— А где, простите, шрам на лбу? — Спросил Стеймацкий.
— Нету, — согласился Реутов с очевидным. — Но все остальные шрамы на месте. Хотите посмотреть?
— На слово поверю, — махнул рукой старик. — И на спине? Я имею в виду, на позвоночнике тоже?
— Да.
— Чудны дела твои, господи! — Старик взял у Реутова еще одну папиросу, но так и не закурил. — Вы не то, что ходить, вы, уж извините, Вадим Борисович, за такие подробности, даже ходить под себя с такими увечьями не должны. Это если не брать в расчет череп, легкие, печень ...
— Но я жив, — возразил Вадим, понимая, как глупо все это звучит.
— Вижу, — хмуро ответил Стеймацкий, как будто был недоволен этим фактом.
— Как это может быть? — Спросил Реутов, понимая, впрочем, что если не знает ответа он сам, то вряд ли получит его от старого профессора. — У вас есть какое-нибудь предположение?
— Нету у меня никаких предположений! — Старик так разволновался, что даже треснул ладонью по столешнице. — Это нонсенс! Такого не может быть, потому что не может быть никогда!
— Ну, извините.
А что еще он мог сказать?
— Не обижайтесь! — Буркнул старик. — Это я не на вас. Так вы точно знаете, что это были вы?
— У меня есть свидетели, — кисло, усмехнувшись, объяснил Вадим. — Тот офицер, который отправил меня на геликоптере в тыл. Он присутствовал при ранении. И полковник Шуг, он теперь генерал, тоже подтверждает. Сам я, как вы понимаете, ничего не помню. Но из госпиталя я вышел только в 1963 году ...
— Понимаете ... Да, нет, вы-то как раз понимаете. — Стеймацкий, наконец, вспомнил о папиросе, которую все еще крутил в пальцах, и посмотрел на Реутова.
— Да, да, сейчас, — Вадим достал зажигалку и дал старику прикурить.
— Мы и сейчас такого делать не умеем, — сказал Стеймацкий, выпуская дым. — А уж тогда ... Но, допустим! Допустим, рана в голову была без поражения мозга ... Но не сидит же у вас там пуля до сих пор? Или сидит? Надо бы сделать томографию ... С другой стороны, шрам. Регенерация тканей? Какой-то феномен? Но почему, тогда только на голове?
Он помолчал, о чем-то размышляя, потом снова посмотрел на Реутова.
— Я после войны, — сказал он. — Попробовал выяснить, что за человек был тот штатский, что приезжал с генералом Уваровым. Ничего определенного, разумеется, узнать мне не удалось. Но в Главсанначупре мне назвали одну фамилию. Людов. И звали этого Людова, вроде бы, как раз Петром Григорьевичем. Может быть, это он? Людов был из 3-го Главного Управления Императорской Канцелярии, и занимался там чем-то, связанным с медициной, поэтому и контактировал с военными медиками. И еще одно ... — Стеймацкий поморщился, как будто разговор на эту тему был ему крайне неприятен. — В сороковых годах, в Пскове, у 3-го управления был институт медико-биологических исследований. Называли его почему-то "Шарашкой", и был он страшно секретный, но слухи о том, что там творилось, ходили самые невероятные. Начальствовал над институтом генерал-майор Духов, но, на самом деле, главным там являлся не он, а некто Нестеров. Фамилия, скорее всего, вымышленная, поскольку называли его профессором, но о профессоре Нестерове никто в медицинских кругах никогда не слышал. Вот, собственно, и все, что приходит мне в голову. Может быть, ерунда, а, может быть, и нет. И вот еще что, — старый профессор тщательно затушил папиросу в пепельнице и поднял взгляд на Реутова. — В Петрове живет мой старый знакомый, Пауль Леонардович Эккерт. Приходилось слышать это имя?
— Это тот Эккерт, который написал учебник латинского языка для медицинских факультетов? — Спросил Реутов, лихорадочно пытавшийся сейчас переварить сказанное Стеймацким.
— Тот самый, — кивнул старик. — Но он не латинист, на самом деле, а историк науки.
И тут Вадим вспомнил, что видел — и не однократно — статьи Эккерта в "Вестнике естественных наук", в "Следопыте" и других журналах, хотя сам их, вроде бы, никогда не читал.
— Вот к нему я бы вам и рекомендовал обратиться, — продолжил между тем свою мысль Стеймацкий. — Если кто-то и сможет вам что-нибудь рассказать про "Шарашку" и прочие связанные с медициной истории, так только он.
6.
Реутов вышел из дома профессора в состоянии легкой прострации, вызванной двойственностью ощущений от состоявшегося там разговора. С одной стороны, как это ни странно, учитывая возраст собеседника, визит к Стеймацкому оказался совсем не бесполезен. Старик пребывал, что называется, в здравом уме и твердой памяти. И как бы не оценивать то, что рассказал ему Николай Евграфович, слова его однозначно подтверждали то, что Вадим успел узнать о своей несостоявшейся на самом деле смерти. Однако, с другой стороны, конец разговора со всей определенностью уводил Реутова туда, куда он идти вовсе не желал. И дело было даже не в грязных тайнах прошлого царствования, копаться в которых Вадим, как человек интеллигентный, не желал из вполне понятной брезгливости. Дело было в другом. В том, что гипотеза — если, конечно, предположение, сделанное Стеймацким, вообще можно было назвать гипотезой — прямиком вела в такое болото антинаучных и, следовательно, противных самому духу науки, "теорий", а, попросту говоря, околонаучных мифов, что Вадиму даже думать об этом было противно. Но и не думать об этом он не мог тоже.
Реутов прошел по улице Кроми и по памяти свернул налево. На глаза попалась табличка с названием улицы. "Розена". Латышское слово ему ничего не говорило, но, опускаясь, его взгляд упал на витрину аптеки, и Вадим увидел в зеркале, на фоне которого были выставлены какие-то баночки с кремами, отражение улицы за своей спиной. Увидел, и его неожиданно обдало холодной знобкой волной, потому что он узнал лицо мужчины в застегнутом на все пуговицы темном плаще, неторопливо шедшего по улице Кроми. Это лицо он уже видел сегодня утром, когда искал дом профессора.
"Он сидел в кафе ..."
Так все, на самом деле, и было. Когда Реутов нашел, полагаясь только на зрительную память, эту улицу, он хотел, было, зайти в единственное открытое в этот ранний час кафе и спросить, не знают ли здесь проживающего поблизости старого профессора ...
Вадим свернул на улицу Розена, прошел, не ускоряя шаг — торопиться ему теперь было просто нельзя — до Дома, затем свернул направо, на улицу Скупу, и снова увидел мужчину со стриженными коротким ежиком русыми волосами и сухим — каким-то никаким — лицом. Ошибки быть не могло. Человек совершенно очевидным образом шел за ним.
Чувствуя спиной чужой взгляд, Реутов прошел по Скупу и снова свернул направо, — на улицу Тригони, которая по ощущениям должна была опять вывести его на Кроми, и почти сразу увидел темную арку подворотни, ведущей куда-то в глубину массива тесно сгрудившихся старинных домов. Он задержался на минуту, неспешно закуривая очередную папиросу, и позволяя тем самым шедшему за ним "шпику" — а то, что это именно "хвост", Вадим уже не сомневался — увидеть, куда он пойдет дальше, и вошел в подворотню. Все дальнейшее произошло, как в плохом кино — или, наоборот, хорошем — и даже ощущения Реутова были вполне "киношными". Сознание его как бы раздвоилось, и одна его часть, погруженная в холодное спокойствие боевого транса, совершала "на глазах" у другой части, которая с каким-то удивительным равнодушием наблюдала за происходящим как бы из "зрительного зала", вполне ожидаемые от героя триллера действия.
Реутов быстро прошел по погруженной в полумрак узкой кишке подворотни, миновал маленький двор-колодец, свернул направо в очередной открывшийся перед ним проход и, миновав его, затаился за углом в еще одном крошечном дворике. Остальное было делом техники. "Хвост" оказался плохо подготовленным или слишком самонадеянным, что сути дела не меняло, потому что Реутов в свое время не просто набил руку на бесшумном взятии языков, а буквально собаку съел на этом деле. К слову, и собак съедено было в этих рейдах тоже не мало. Так что неизвестный даже охнуть не успел, как оказался лежащим на спине в положении, исключающем не только возможность к сопротивлению, но даже и возможность дышать по собственному усмотрению.
— Отвечать быстро и только правду, — сказал Реутов, наклонившись к самому лицу лежащего на земле человека. — Но если ты готов принять смерть ради идеи, не таись, скажи. Я не злой, чик, и ты уже там.
— Готов? — Спросил он через секунду и, увидев в ответ утвердительное моргание, чуть ослабил хватку на горле беспомощного пленника.
— Имя, фамилия, воинское звание, часть? — Перечислил он автоматически, ощущая себя не здесь и сейчас, а там и тогда.
— Юрис Ирбе, поручик, губернское жандармское управление, отдел контрразведки, — задыхающимся голосом произнес мужчина, в серых глазах которого появилось выражение страха, если не ужаса. Еще бы, он ведь был жандармом мирного времени, и его, наверняка, не предупредили, чем может кончиться это "простенькое" задание.
— Кто приказал за мной следить? — Спросил Вадим, одновременно чуть нажимая на болевую точку под ухом, являющуюся проекцией тройничного нерва. Не то, чтобы он собирался мучить этого Ирбе, но и дать понять, что церемониться не будет, тоже следовало.
— Полковник Имант Лаготкис, — слабо охнув от боли, прошептал несчастный поручик.
— Кто он?
— Заместитель начальника отдела.
— Задание официальное? — Спросил Вадим.
— Секретное, — выдохнул Ирбе, дышать которому в полную силу, Реутов по-прежнему не позволял.
— Что значит, секретное? — Вадим попытался скрыть свое удивление, надеясь, впрочем, что поручику Ирбе не до того.
— Это операция Центрального Штаба.
— Откуда это известно?
— Господин ... — Ирбе поперхнулся. — Господин полковник сказал.
— Суть задания.
— Следить за домом профессора Стеймацкого.
— И? — Реутов снова, но уже чуть сильнее нажал под ухом.
— Не надо! — Взмолился жандарм. — Проследить за объектом разработки, если таковой появится.
— Кто этот объект? — Спросил Вадим, обдумывая услышанное.
Их предположение, кто бы ни были эти они, что он появится у дома Стеймацкого, косвенно подтверждало правильность направления его собственных поисков. Над этим стоило подумать, но, разумеется, не сейчас.
— Вы. У меня в кармане ваша фотография.
— Сообщить успел?
— Нет.
— Есть второй?
— Нет, — снова сказал поручик и поспешил объяснить. — Из-за секретности ... Лаготкис не хотел привлекать лишних людей.
— Вокзал? Порт? Аэропорт? — Спросил Вадим, решив, что убивать этого контрразведчика не будет. Не потому что пожалел, а потому что понял, что не сможет. В бою другое дело, а так ... Не фронт, не война ...
— Я думаю, что, как обычно, — сразу же ответил Ирбе. — Аэропорт, дороги ... Но вряд ли большими силами.
— Я тоже так думаю, — кивнул Вадим, отправляя поручика в "объятия Морфея", часа, как минимум, на три.
— Приятных сновидений, — добавил он, начиная обыскивать бесчувственное тело.
Глава 7. На ловца и зверь ...
Аспид - ядовитая змея, распространенная обычно в Южной Азии, Африке и тропической Америке.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |