Взгляд василиска Iii

3.

Рассказывать свою историю в третий раз оказалось гораздо проще. И сама история в голове как-то утряслась, и основная композиция, так сказать, определилась. Так что Реутов вполне связно изложил Эккерту не только суть произошедших событий, какими они представлялись ему теперь, после полученных от Шуга и Стеймацкого документов, но и свои недоумения по поводу тех или иных странностей и несуразностей, торчавших из его "истории болезни" как занозы из необструганной доски. Но и Пауль Леонардович, надо отдать ему должное, слушал его со всем вниманием, ни разу во все время рассказа не перебив не только что каким-нибудь уточняющим вопросом, но даже и междометием или случайным звуком, демонстрирующим его отношение к содержанию этого рассказа. Он только слушал, внимательно глядя на рассказчика, и время от времени делал какие-то пометки в блокноте, лежавшем на его остром колене, обтянутом безупречно черным сукном.

Расположились они, как и следовало ожидать, в кабинете Эккерта, который был именно таким, каким и должен был быть, по представлениям Вадима, кабинет маститого ученого старой школы. Обставленный не старой даже, а старинной, красного дерева, мебелью, с ордынским темным ковром, устилавшим пол, с бронзовой люстрой под высоким потолком, просторный, с эркером от пола до потолка, в котором, собственно, и стоял рабочий стол профессора, и множеством книг, занимавших бесчисленные полки вместительных застекленных шкафов, он производил сильное, но вполне ожидаемое впечатление, которое только усиливала царившие здесь идеальная чистота и тевтонский порядок. Даже карандаши на письменном столе, как успел заметить Реутов, лежали в строгом порядке, выровненные по нижнему краю и разложенные в порядке убывания их длинны. И сам Эккерт, высокий худой старик с совершенно лысой головой, блеклыми, но когда-то, по-видимому, голубыми глазами за толстыми стеклами очков в тонкой металлической оправе, и большим прямым носом, нависавшим над тонкими, "в ниточку" губами, и своей осанкой, и своим консервативным костюмом производил точно такое же впечатление. И уже трудно было сказать, является ли этот кабинет слепком с личности профессора Эккерта, или за долгие годы, проведенные в нем, изменился в соответствии с требованиями окружающей обстановки сам Пауль Леонардович. Однако, как бы то ни было, и Вадим, и Полина, едва войдя в квартиру старого ученого, почувствовали себя как бы не в своей тарелке, и неловкость эта только усилилась, когда предводительствуемые прямым, как указка, стариком, они прошли в его рабочую комнату и уселись в кресла, расставленные вокруг маленького журнального столика, стоявшего в самом центре помещения, прямо под помпезной — бронза и хрусталь — люстрой.

— Могу ли я, уважаемый Вадим Борисович, ознакомиться с упомянутыми вами документами? — Спросил Эккерт, когда рассказ был окончен.

— Полноте, господин профессор, — без тени улыбки ответил Эккерт на недоуменный взгляд Реутова, который, разумеется, из одних только соображений безопасности, представился профессору под вымышленным именем. — Лично, насколько я помню, мы не знакомы, но видеть вас мне приходилось неоднократно, так что не обессудьте. Инкогнито ваше, так сказать, разоблачено, однако смею вас заверить, опасаться распространения столь интимных сведений, коими вы со мной поделились, вам не стоит. Ad notam1, я человек старого закала, а в наше время, такие вопросы даже не обсуждались.

# 1К сведению (лат.).

— Благодарю вас, Пауль Леонардович, — сдержанно, в манере, заданной стариком, поклонился Вадим и, вытащив из кармана, передал Эккерту записку Шуга и листы своей не состоявшейся истории болезни.

— Тэк-с, — Пауль Леонардович внимательно прочел оба документа и, возвратив их Вадиму, заглянул в свой блокнот. — Ad rem2, я вижу три вопроса, на которые нам следовало бы ответить, и, a posteriori3, должен заметить, что они не обязательно между собой связаны. Совпадение феноменов по времени и месту, как вы, Вадим Борисович, разумеется, знаете и сами, не есть доказательство их внутренней связи. Тем не менее, и отметать с порога наличие таковой связи, я бы не стал. Итак, что мы имеем.

# 2По существу дела (лат.).

# 3Исходя из опыта (лат.).

Старик перелистнул страницу блокнота, и остро отточенным карандашом аккуратно вывел цифру "один", заключив ее в идеальный круг.

— Ранение в голову, — сказал он, одновременно записывая эти слова под цифрой. — Здесь мы имеем два независимых свидетельства. Во-первых, офицера, видевшего вас в момент получения раны, и, во-вторых, врача, проводившего предварительный осмотр в госпитале. Врач осматривал безымянного пациента, однако личность вашу удостоверяет другой свидетель. Таким образом, хотя вероятность врачебной ошибки полностью исключить нельзя, в целом, приходится согласиться с тем, что во всех трех эпизодах, на поле боя, при осмотре, и на госпитальной койке, присутствовали именно вы. И, стало быть, проникающее ранение в голову так же имело место быть. Однако поскольку в нашем распоряжении нет ни рентгеноскопических снимков, ни данных нейропсихологического обследования, а вы, по крайней мере, с 1963 года демонстрируете полную сохранность не только высших психических функций, но и всех прочих мозговых функций, мы можем допустить, что или ранение было действительно проникающим, но без поражения мозга — и в этом случае, пуля должна до сих пор находиться в вашей черепной коробке — или имела место лишь контузия, ошибочно оцененная свидетелями, как ранение. Правда, при таком предположении, свидетельство военного хирурга должно быть приписано его небрежности и, я бы сказал, некомпетентности. В последнем случае, шрама могло и не остаться, хотя верится в это с трудом. Какой-то след ... Впрочем, это вы понимаете и сами. Следовательно, de facto1 интересовать нас должен шрам. Вернее, его отсутствие.

# 1На деле, фактически (лат.).

Эккерт замолчал и поджал губы, отчего они, казалось, и вовсе исчезли с его лица, оставив лишь узкую черту, похожую на одну из горизонтальных морщин, избороздивших лоб старика.

— В литературе, — сказал он через минуту. — Отмечено несколько подобных случаев, однако везде речь идет о природной регенерации, которая, если судить по наличию шрамов на теле, в вашем случае, должна быть исключена. Тут уж, или — или. Или регенерация, но тогда везде, или нет. А избирательная регенерация тканей это, согласитесь, нонсенс.

— Согласен, — кивнул Вадим. — Я, знаете ли, Пауль Леонардович, этот вопрос для себя именно так и определил.

— Не сомневаюсь, — в свою очередь, кивнул Эккерт. — Но тогда volens-nolens1 нам остается предположить лишь то, что к вам была применена некая нетрадиционная терапия, что как будто согласуется с фактом изъятия из госпиталя.

# 1Волей не волей (лат.).

"Нетрадиционная терапия?" — Записал Эккерт в блокноте и снова поднял взгляд на Реутова.

— Если позволите, — сказал он ровным голосом. — Свои предположения я изложу несколько позже. А пока, второй вопрос. Ваше общее состояние на момент поступления в госпиталь.

— Совершенно верно, — согласился Вадим, начавший испытывать раздражение от чугунной основательности Эккерта, тем более что его тревожило душевное состояние Полины, которая сидела в кресле, напряженная и бледная настолько, что Реутов опасался, как бы она от всех этих неаппетитных подробностей сознание не потеряла.

— Тут все еще хуже, — продолжил между тем развивать свою мысль профессор Эккерт. — Мы не знаем и не можем знать истинных масштабов поражений, нанесенных вам осколками мины и пулями. Если допустить, что доктор Зинченко был при исполнении своих обязанностей небрежен, то ранения эти и вовсе могут оказаться легкими.

— Позвоночник, — счел необходимым напомнить Вадим.

— А если это были всего лишь поверхностные ранения? — Возразил старик. — Вы же сами говорили, что провели в госпиталях больше года. Контузия, ушиб позвоночника, поверхностное нарушение кожного покрова с большой кровопотерей ... За год вполне можно компенсировать. Что же касается остальных внутренних повреждений, то о них мы и вовсе можем судить только на основании записей доктора Зинченко, не так ли?

— Так, — вынужден был согласиться Реутов. А что ему еще оставалось делать? В логике Эккерту было не отказать. Однако, положа руку на сердце, в такое объяснение произошедшего с ним, Вадим не верил.

Впрочем, как тут же выяснилось, Эккерт был готов допустить и другой вариант.

— Однако, — сказал он своим надтреснутым стариковским голосом. — Если Николай Евграфович говорит, что доктор Зинченко являлся опытным хирургом, нам придется принять данную им оценку вашего состояния, как медицинский факт. Что из этого следует? Во-первых, снова приходят в голову два самых простых объяснения. Первое, раны были все же не столь тяжелыми, как показалось хирургу при первичном осмотре, и за год интенсивной терапии врачам удалось с этим справиться. Или, скажем, ваш организм сам по себе обладает высокой, возможно даже, необычайно высокой способностью к самовосстановлению. Такие случаи медицине известны, и ваша нынешняя явно хорошая физическая форма это как будто подтверждает. Вы ведь сами мне только что рассказали, что плаваете и бегаете, как молодой.

— Да, пожалуй, — пожал плечами Реутов.

— Тут слабое звено, коллега, один лишь ваш позвоночник. — Эккерт поставил в своих записях галочку и написал рядом с ней одно только слово, "позвоночник".

— Да, — согласился Вадим. — Позвоночник это да.

— Если, конечно, имело место его поражение, — поднял взгляд Эккерт.

— Вы правы, — кивнул Реутов.

— Скажите, Вадим Борисович, — неожиданно спросил Эккерт. — А что было написано в той справке, с которой вы выписались из госпиталя? И в каком именно госпитале вы были?

— Госпиталь? — Переспросил Реутов, с удивлением обнаружив, что, во-первых, вопрос этот в своих размышлениях полностью опустил, а, во-вторых, ничего об этом не помнит.

— Не помните, — неожиданно усмехнулся старик. — Очень у вас интересная амнезия, Вадим Борисович. Очень!

— Госпиталь был где-то на Урале, — неуверенно сказал Реутов, уже успевший осознать, что отчетливо помнит только последний день пребывания в госпитале, сборы, беседу с врачом ... Следующее, что он помнил, было купе поезда, в котором он ехал в Новгород. — А справка ... Что в ней было, убей бог, не помню. Она в шестьдесят шестом пропала вместе с моей медицинской карточкой.

— Вот как! — Казалось, Эккерт этому сообщению даже обрадовался. — И при каких же обстоятельствах это произошло?

— Ремонт в университетской поликлинике делали и потеряли.

— А инвалидность?

— Какая инвалидность?

— То есть, инвалидности у вас не было?

— Нет, — Реутов был не просто удивлен, он был ошеломлен. В самом деле, раненый офицер, который провел в госпиталях — Каких? — больше года, и едва стоит на ногах, да и то при помощи костылей, приезжает в Новгород и ...

"Должны были, по идее, определить инвалидность и пенсию выдать ... Но я ведь был убит!"

— Не было инвалидности, — сказал он вслух. — И пенсии не было.

— Естественно, — кивнул старик. — Какая же пенсия покойнику? Это же ведь надо было через Военное Министерство проводить, а там вы числились "павшим на поле брани".

— Да, — снова вынужден был согласиться Вадим, начавший, впрочем, понимать, что старый хрыч хоть и зануда, но отнюдь не дурак.

— И что из этого следует?

— Что кто-то мою память редактировал, как хотел, — невесело усмехнулся Реутов, который и сам так считал, вот только не мог понять, как это возможно было сделать на самом деле. — Вопрос, кто и как?

— Ну, на часть этого вопроса я, пожалуй, ответить могу, — старик сделал еще несколько пометок в своем чертовом блокноте, а потом остро посмотрел на Реутова. — Курить надо бросать, — сказал он противным "учительским" голосом. — Но коли еще не бросили, курите. Пепельница на столе. Выньте из нее скрепки и используйте по назначению. Это и к вам, мадмуазель, относится. Хотя, имейте в виду, никотин портит не только легкие, но и влияет на цвет кожи.

Реутов благодарно улыбнулся старику и пошел к письменному столу, в левом углу которого действительно стояла массивная пепельница, выточенная, судя по всему, из куска оптического стекла.

— Так кто это мог бы сделать? — Спросил он, возвращаясь с пепельницей в руке к журнальному столику.

— В вашем вопросе, Вадим Борисович, переплетены два разных вопроса, — Эккерт с неодобрением проследил, как Реутов дает прикурить Полине и закуривает сам, и сокрушенно покачал головой. — Если рассматривать лишь внешние обстоятельства вашей истории, то ответ на первый вопрос очевиден. Государство. Разумеется, в лице отдельных и не самых лучших его представителей. Изъяли вас из госпиталя, что-то сделали, и поместили в другой, из которого вы вышли с филькиной грамотой, по которой даже временной инвалидности не получили ... И ведь это я еще не знаю всех подробностей вашей одиссеи. Вы же мне, наверняка, не все рассказали, не так ли?

— Так, — кивнул припертый к стенке Вадим.

— Ну, и бог с вами, — неожиданно улыбнулся старый профессор. — Я, Вадим Борисович, ad nomanda1, с некоторых пор телевизор вечерами смотреть стал. Так что, о вашем "растворении в нетях", так сказать, уже несколько дней, как знаю. И вот теперь тоже. Вы мне записку эту показали, а кто согласно сему писанию присутствовал при изъятии вашего не слишком живого тела? Полковник Шуг. А про генерала Шуга борзописцы наши как раз позавчера упоминали. Совпадение?

Ну, что сказать? Судя по всему, у Пауля Леонардовича аналитические и дедуктивные способности были ничуть не хуже, чем у Джозефа Белла2, и Реутов об этом отнюдь не жалел.

#1Следует заметить (лат.).

#2Профессор Эдинбургского университета, прообраз знаменитого Сыщика Шерлока Холмса.

— Не совпадение, — сказал он вслух. — Но мне бы не хотелось впутывать вас в мои нынешние неприятности.

— Спецслужбы?

— И да, и нет, — Реутов решил все же чуть-чуть приоткрыть перед Эккертом запертую дверь. — Похоже на спецслужбы, но не понятно, кто за этим делом стоит конкретно. И при всем том, действуют они как бы неофициально, и не ясно, чего они добиваются. Но по ощущениям ... По моим ощущения, — поправился Вадим. — Это как-то связано со всей этой историей, — и он кивнул на лежащие на столешнице бумаги.

— За кого вы больше опасаетесь? — Спросил Эккерт. — За себя, за нее, — посмотрел он на Полину. — Или за меня?

— За вас.

— Тогда, рассказывайте ab ovo1, я свое давно уже отбоялся.

#1От яйца, т.е., с начала (лат.).

4.

— Любопытно, — сказал Эккерт, когда Реутов закончил рассказ. — Весьма любопытно.

— Да, уж ... — Невесело протянул Вадим.

— Не обижайтесь, — Эккерт чуть приподнял руку, как будто хотел успокоить собеседника. — Я понимаю, вам сейчас несладко приходится. Но вы же пришли ко мне не сочувствия искать, а за помощью, не так ли?

— Так, — согласился Реутов.

— Ну, вот и давайте думать, чем вам можно помочь.

— Давайте.