Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Да, он силен, твой Господин, — вдумчиво, но и с некоторым сомнением произнес Иттобаал, — и слова твои сладки, как медовый сот. Я тоже сотворю хвалу владыкам моря и луны, и демонам ночным воздам славу. Кто знает, смилуются ли боги над нами в эту ночь?
Я не стал ничего отвечать на это. Такой уж у меня был в эту ночь спутник, и что бы я без него делал?
Они появились, когда зарозовел край неба, когда в неверном сумраке стали видны человеческие фигуры — но нас, лежащих за камнями, им не могло быть видно. К тому моменту затекло и замерзло всё, что только могло затечь и замерзнуть, ночь была ясной и холодной, и не спасал даже глоток доброго вина, припасенного как раз на этот случай.
Их было всего двое, на той тропинке, которая вела к морю. Третья фигура — это действительно была Юлька! — белея всем, чем только можно (признаться, этого я не ожидал) резво побежала к воде, холодно ей, наверное, было. Но провожать ее глазами было некогда. Я показал Иттобаалу на правого, себе выбрал левого (чему-то и я мог его научить, язык жестов у нас в Голани хорошо был разработан), и...
О чем только ни приходиться думать перед боем, а точнее, в тот момент, когда прыгаешь, пригнувшись и придерживая снаряжение, за борт вертолета или боевой машины... Но тут не вспоминалось ничего. Была только долгожданная радость движения, холодная, расчетливая ярость. И подогретое воспоминание о том дне перед храмом Владычицы Библа, когда нож жреца полз по детскому горлу и отчаянный крик "мама, мама!" угасал, захлебывался кровью, и кровь текла перед алтерем, и жрецы пели, а толпа гудела, ревела, и я накидывал на голову свой плащ — вроде от дождя, а на самом деле, чтобы не увидели они в тот момент моих глаз. Я буду вас убивать, читалось в них безо всякого перевода.
Мне хотелось — именно по горлу, как они резали того мальчишку. И еще мне хотелось взглянуть ему в глаза прежде, чем нанести удар. Ничего не объяснять, а просто взглянуть в глаза, как и они смотрели в глаза своим жертвам. И еще... ну не мог я ударить в спину, как сделал со своим Иттобаал, просто и безо всяких затей. Он, похоже, попал в область сердца — тот рухнул сразу с тихим стоном, и забился на земле.
А я выскочил прямо перед своим, с мечом наизготовку, и взглянул-таки ему в лицо. "Не убивай!" — завопил он, отшатываясь, роняя факел, судорожно хватаясь за свой короткий меч. Это, конечно, было ошибкой. Моей ошибкой, не надо было давать ему кричать — рядом могли быть другие. Я ударил наотмашь слева, но он подался назад, удар вышел скользящим, только разодрал ему предплечье, и он повалился на землю — а второй, колющий удар я направил в горло, и попал точно.
Это только в кино они падают красиво и умирают сразу. На настоящей войне ты видишь, если уж оказался рядом, как толчками из него выходит кровь — ее довольно много в человеке. Видишь его агонию, синеющие губы, скрюченные руки, слышишь последние слова или булькающие хрипы... и если ты нормальный человек, не маньяк, ты трижды попросишь у Бога, у судьбы, у командира взвода, чтобы никогда больше такого тебе делать не пришлось. А вот порой приходится.
— Он закричал, — резким шепотом, и не без укора, бросил мне Иттобаал, — бежим наверх, там наверняка другие. Никто не должен о нас знать до рассвета!
— А Юлька... Владычица? — переспросил я.
— Не маленькая, — ответил он и припустил вверх по склону.
А и правда, не была она маленькой. И точно — если сразу прознают в городе, что двух жрецов погубили на берегу морском, нам не уйти от погони. Небо уже розовело вовсю, а через час мы будем на море как на ладони. Даже полчаса лишних до тревоги — огромный бонус в нашем положении. И я поспешил за Иттобаалом.
Их было двое, они были растеряны, один держал факел, а другой — меч. Явно не жрецы, слуги какие-то, и не из самых важных. "Демоны ночи, демоны!" — завопил тот, что с факелом и постарался отмахнуться от нас, словно свет должен был нас испугать. Теперь уже Иттобаал показал мне на того, который с факелом — и сходу ударил другого, тот даже не успел ничего сделать, и перебитая рука, выронив меч, повисла, как плеть. А второй удар он нанес в горло, как и я. Правильно, так меньше шума.
Мой слуга постарался отбить удар меча факелом, и факел полетел оземь, зашипел, умирая на холодных камнях.
— Не мешкай, — бросил мне Иттобаал и, развернувшись, побежал к морю. Осталось нанести только один, последний удар...
Не сцена жертвоприношения стояла у меня перед глазами сейчас, когда я глядел в перекошенное от ужаса молодое лицо, видел кривящийся рот, распахнутые глаза. Нет, отчего-то совсем не она.
Я вспомнил своего первого... Это было давно. Три тысячи лет тому вперед. Обыденный выход в арабскую деревушку обернулся богатым уловом, наши ребята нарыли там немало всякого шахидского добра. А меня, совсем еще зеленого, поставили сторожить троих парней — они стояли лицом к стене, руки за головой, их уже обыскали и что-то, видимо, нашли, но вести в машину пока не стали. Сначала надо было обыскать дом.
"Дернутся — стреляй". Приказ был ясен, да и без приказа понятно: это война, и пленные остаются пленными, лишь пока стоят смирно. И они стояли. А потом невдалеке что-то бабахнуло (наши саперы взрывали мастерскую для шахидских поясов, как оказалось), и один из троих, то ли от страха, то ли в надежде, что я отвлекся — рванул вдоль по улице. От угла, за которым можно было скрыться, его отделяли секунды две или три, но... стрелять нас учили хорошо. Не меньше трех пуль попало в цель, его отбросило к стене дома, он жил еще минут десять — и говорил, говорил по-арабски, всё жаловался, как больно, и звал маму, и просил дядю передать что-то младшим братишкам, и дать ему таблетку от боли, и перенести его под старую оливу, и еще какой-то бред... Никто к нему так и не подошел. А я стоял и следил за двумя остальными, пока из него выходила жизнь. Я выполнял свой приказ. Я не думал и не чувствовал тогда ни-че-го.
Потом были другие выходы, и я стрелял, и, видимо, иногда попадал. Но всегда можно было подумать: это не моя пуля, его убил или ранил другой. И в меня тоже стреляли пару раз, один раз даже попали, но на излете и в бронежилет. А этот... этот был мой, без сомнения. Молодой и совсем не похожий на шахида. Он не сразу стал приходить ко мне во снах, и вообще, я был во всем прав — я исполнил, что было должно, я защищал свой народ, свою землю, жизнь и безопасность своих товарищей, в конце концов. И потому я убил паренька лет двадцати, который, может быть, ни в чем и не был перед нами виноват. А по-своему, так был даже прав...
Чем, чем храмовый слуга напомнил мне того палестинца — я не знаю. Но я толкнул его на землю левой рукой, острие меча поднес к самому горлу, и сказал:
— Лежи. Молчи. И будешь жить!
А потом развернулся и побежал к морю, вслед за Иттобаалом. Юльку все-таки надо было предупредить...
— Свои, свои, — закричал я, — не бойся! Теперь все свои.
Иттобаал уже цеплял свой меч к надутому воздухом бурдюку, сбросив тяжелый от влаги плащ. Метрах в двухстах от берега нас ждала большая рыбачья лодка, и я был почти уверен, что уже могу различить ее контуры на фоне предрассветного моря.
36.
Сыграть перед жрецами роль властной и уверенной в себе Вестницы оказалось несложно. Но буквально после трех-четырех шагов по темной тропке, стоило мне пару раз запнуться и набить синяк-другой о торчащие камни, весь нарзан из меня вышел, как говаривала бабушка. Да и время года было уже не то, чтобы разгуливать ночью голышом, так что меня била крупная и противная дрожь. Скатившись к самому берегу, я оглянулась назад, чтобы понять, не следят ли за мной сверху. Наверху явно шла какая-то непонятная возня, мелькали черные тени, и лучше было во все это не вмешиваться. Только вот где же Венька, что с ним? Неужели он там, в этой непонятной и грозной тьме?
Закусив ладонь, чтобы не взвыть от ужаса и тревоги, я беспомощно озиралась, не понимая, что же мне теперь делать. Внезапно там, откуда я прибежала, раздался резкий, полный ужаса крик, и сердце мое дернулось и заныло в ответ ему.
— Венька, Веня, Венечка, только не умирай, только живи, пожалуйста, только уцелей, — твердила я как заведенная, — Не забирайте его у меня, очень прошу, не забирайте, пусть он будет жив.
Я сама не знала, кого просила, кого умоляла, , чтобы Венька выбрался целым и невредимым из этой передряги, но я всем своим существом чувствовала, что есть Кто-то или Что-то, огромное, могущественное, перед кем мы только маленькие слабые беспомощные дети. И Оно или Он может спасти и сохранить, только надо Его хорошенечко об этом попросить.
Стоять на берегу было холодно, да и неловко я себя ощущала вот так, совсем без ничего, хотя в этот рассветный час любоваться моими красотами было совершенно некому. Поэтому я свернулась клубочком за одним из валунов, щедро раскиданных в прибрежной полосе, и только по-прежнему повторяла раз за разом: "Спаси его, ну пожалуйста, ну что Тебе стоит! Не убивай, сохрани его, верни мне его живым и здоровым!" Так в детстве просят: ну пусть в этот раз к доске вызовут не меня, пусть мама раньше вернется с работы, пусть найдется любимое цветное стеклышко! Но насколько теперь всё было серьезнее...
Я вся обратилась в слух, тревожно ловя мельчайшие звуки, доносившиеся с откоса, но когда почти над самым ухом протопали чьи-то тяжелые шаги, и следом раздался такой родной и знакомый голос "Свои!", я вздрогнула от неожиданности. В следующую секунду, сама от себя не ожидая такого, повисла у Веньки на шее, всем телом впечатавшись в него и повторяя только одно слово "Живой!".
Венька, по-моему, тоже совершенно ошалел. Но он был еще весь такой горячий, не вышедший из боя, что от избытка чувств стиснул меня так, что я невольно взвыла "Больно", а Венька вдруг закрыл мне рот поцелуем. Мир вокруг звертелся и погас, чтобы буквально тут же взорваться от чьего-то чуть недовольного голоса:
— Эй, бросайте, корабль ждет.
— Вень, кто это? — охнула я, соображая, что прикрыться мне совершенно нечем. И даже волос у меня куда меньше, чем у легендарной леди Годивы, а, стало быть, представать перед незнакомцем в подобном виде совсем ни к чему. Да и перед Венькой тоже, откровенно-то говоря...
— Иттобаал это, — буркнул Венька, кажется, тоже испытывая неловкость от моего вида. — Мы с ним вместе пришли отбивать тебя.
— Ээээ... Приятно познакомиться. Я вам очень признательна... — забормотала я, на всякий случай прячась за Венькину спину, чтобы не очень светиться перед незнакомцем.
— А платье мое вы случайно не принесли? — вдруг брякнула я. — Не могу же я в таком виде...
— Можешь-можешь, — неожиданно фыркнул Венька, — тебе так даже очень идет.
Он ловко увернулся от подзатыльника, который я была готова ему отвесить, в свою очередь награждая меня звонким шлепком по неназываемой части тела.
— Будешь знать, как в плен попадать, — назидательно произнес Венька, а потом серьезным тоном продолжил, — Платье тебе сейчас совсем не поможет, даже наоборот. Нам до лодки плыть надо, оно тебе мешать будет, ноги связывать. А потом в мокром сидеть — ты только хуже простудишься. Так что давай, плыви, а потом разберемся, во что тебе завернуться.
— Тогда не смотрите на меня, — неуверенно попросила я, — А то мне неловко.
— Давай-давай, шуруй вперед, — напутствовал меня Венька, — нам сейчас совсем не до того.
— А то нет! — запальчиво возразила я, входя в воду вслед за Иттобаалом. Он уже бодро плыл вперед и толкал впереди себя надутый воздухом бурдюк с каким-то грузом.
Вода показалась обжигающе холодной, и мне не оставалось ничего другого, как грести изо всех сил, чтобы не окоченеть и не пойти ко дну прямо тут же. Пережить все то, что мы прошли, и утонуть — это было бы как-то совсем уж глупо. Море словно сдирало страхи жесткой и одновременной нежной губкой: некогда было думать о всякой гадости и ерунде, только: далеко ли еще до лодки, до сухости и тепла?
Но сухости особой не оказалось и там. В лодку меня втащили, перекинув через скользий и неожиданно высокий борт сразу после того, как Иттобаал мощным рывком забрался внутрь, чуть не потопив суденышко. Чьи-то незнакомые руки тянули меня вверх, Венька бесстыдно подталкивал сзади, и в конце концов я перевалилась внутрь и сжалась на корме, обхватив руками коленки.
Мы заполнили небольшую рыбацкую лодку до отказа, бортами она почти что черпала воду, а мужчины немедленно навалились на весла. чуть не задевая меня при каждом взмахе. Лодка тяжело развернулась и пошла прочь от Библа, набирая скорость и слегка покачиваясь на мелкой волне.
Так странно было сидеть среди этих разгоряченных боем, бегом и греблей мужчин, слышать их хриплое дыхание, немногословные реплики — но это были свои! На плечи мне набросили что-то шерстяное, пахнущее овечьим стадом, стало чуточку теплее, и тут меня вновь заколотило и от холода, и от прошлых переживаний.
— Спасибо, спасибо, спасибо... Мы вместе, делай теперь что хочешь, — мне казалось, что я твержу это про себя. Но над плечом раздался встревоженный голос Веньки:
— Юлька, что там, ты с кем разговариваешь? С тобой все в порядке?
И я, ткнувшись лбом не то в плечо Венькино, не то еще куда-то, разревелась как маленькая.
— Не до того, Юля, — услышала я сквозь вату голос, — грести мешаешь. Сиди ровно, всё это потом. Мы уходим от погони.
Но погони никакой не было. Время тянулось, небо розовело, море билось о борта, только протяни ладонь, и мир был по-прежнему чужим, огромным и страшным. Но теперь со мной был Венька.
Наконец, надвинулась черная громада другого берега, лодка втянулась в узкую бухту, ткнулась носом в прибрежный камень. Меня, почти как мешок, вытянули на берег, и только тут я заметила, что с Венькой рядом стоит его верный ординарец.
— Ой, Петенька, — поздоровалась я с ним по-русски, и он радостно улыбнулся в ответ. Кажется, он уже немного понимал наш язык. И смотрел, между прочим, слишком уж как-то заинтересовано!
Лодка немедленно отчалила обратно, а мужчины так же молча и сосредоточенно полезли вверх по камням — первым шел этот странный финикиец, которому Венька, похоже, доверял полностью. Он уверенно прыгал в рассветном сумраке с камня на камень, показывая дорогу.
Мокрые сандалии то и дело норовили соскользнуть с неровных камней, и я даже подумала, не разуться ли мне, но Венька строго рыкнул "Не выдумывай, ноги собьешь моментом" и крепко ухватил меня за руку. С его помощью взбираться было куда проще, хотя дурацкая накидка то и дело норовила распахнуться самым неподобающим образом, заставляя меня исполнять сложные цирковые трюки по скалолазанию вкупе с высокохудожественным драпированием в подобие римской тоги.
Через какое-то время, то ли пять минут, то ли полчаса — я не в силах была разобрать — мы сидели в укромном месте среди скал и деревьев. Финикиец разводил огонь, Венька с Петькой рубили поодаль вехие ветви на топливо, а я свернулась на том самом шерстяном плаще, прикрывшись другим таким же. Это, кажется, мальчики отдали мне свою запасную одежду — но мне было уже все равно.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |