У меня руки опускаются, невозможный народ. У них дикие какие-то представления. Всё спрашивают меня, что можно, а чего нельзя по вере в Единого. В смысле, еды там, одежды и прочего. И когда можно трахаться. С кем, главное, не уточняют, а только: когда. С кем — это они сами разберутся. Ну, я полез в Ветхий Завет, я вообще-то не читал этого прежде, а там путано очень... Сказал, что морепродукты нельзя, которые без чешуи и раздвоенных копыт, вроде так по Библии — а у нас в тот день на обед были осьминоги. Ну и как им объяснишь?

Они поняли так: в волшебной стране Ам-Арике бывают осьминоги с копытами, их варят в материнском молоке и едят. В священной книге об этом написано. А боги, когда видят, что угаритяне едят бескопытных осьминогов, очень злятся. Поэтому нам с Жюли можно, мы посланцы богов, а остальным нельзя. Такая, надо сказать, буча была на рынке в рыбном ряду по этому поводу! Меня не только гончары, но и торговцы морепродуктами теперь не жалуют, но открыто выступать бояться, конечно. С нас тройную цену теперь за них просят, и не только за осьминогов, а и за всё морское.

Я, между прочим, не проповедник ни разу. Я бизнесмен, яхтсмен и чуточку художник, для удовольствия просто. По их понятиям, торговец и мореход, только галеры у них совсем другие, и я бы на таких дальше двух миль от берега не отошел.

Звали сплавать в Египет за папирусом, но я не решаюсь. Тут-то еле привык..."

И внизу страницы тем же почерком, но совсем с другим настроением:

"Как меня все это за...ло! Жюли пере...сь со всей деревней на почве коммунизма, местные м...ки тупы как пробка, дырку обратно ни ... не могу найти. За...сь на яхте покатались!"

Иттобаал ждал от меня ответа. И что я мог ему ответить?

— Это о богах, кто кому приносил жертвы. И еще о том, кто с кем ложился. Запутано у них там всё вышло... Я подробнее тебе завтра расскажу, во время плавания, хорошо?

— Хорошо, — серьезно сказал Иттобаал, — прежде, нежели взойдет солнце, я буду на твоем корабле. Предупреди охрану, чтобы мне не пришлось перерезать ничье горло, когда я буду тайно всходить на него.

Охраны у нас, кстати, никакой и не было. И зря, между прочим, так у них тут всё непросто... А мой собеседник, поднявшись, снова замурлыкал что-то про пиво — и я не даже не заметил, как он растаял в ночной мгле.

31.

Более отвратительного путешествия в моей жизни не было, и, надеюсь, не будет никогда. Качка, вонь, тесный собачий ящик, куда меня запихнули вместо хоть какой-то каюты, отсутствие минимальных бытовых удобств, подозрительная, условно съедобная, пища и затхлая вода — все это по одиночке могло вывести из себя человека и более терпеливого, чем я, а уж в совокупности... Короче говоря, когда корабль пристал к скрипучей и "поигрывающей" под ногами пристани Библа, я была в состоянии, мягко говоря, неуравновешенном, а попросту — злая, как фурия. Подозреваю, что внешний вид у меня тоже был соответствующий, ибо встречавший нас какой-то местный не то чиновник, не то жрец скептически скривился при виде меня и пробормотал нечто вроде "отмывать надо".

В ответ на это мои сопровождающие лица согласно закивали головами и быстро залопотали что-то малопонятное. Я сумела уловить всего несколько слов, среди которых я разобрала нечто типа "омыть", "купальня" и тому подобных. Интересно, что они задумали? Отведут меня прямо сейчас в храм с купальней или дадут окунуться в море? В любом случае, мне было совершенно безразлично, где и как, лишь бы добраться до воды, я уже больше не могла терпеть ощущение немытости.

Однако мужики почему-то не спешили отвести меня к водоему. Вместо этого они довольно плотно окружили меня и повели куда-то вглубь города, подальше от пристани. Сначала мы шли по широким и сравнительно прямым улочкам, вдоль которых плотно стояли довольно крепкие и внушительные с виду дома. Гомонила малышня, перекрикивались женщины, одуряюще пахло жареным мясом и специями, короче, шла нормальная восточная жизнь.

Потом улицы постепенно стали все уже и кривее, дома, соответственно, беднее и обшарпаннее. Здесь уже не было веселой атмосферы центра города, чувствовалось, что живут здесь люди бедные, и, к тому же, не слишком жалующие чужаков. Во всяком случае, взгляды, которые на меня бросали редкие встречные прохожие, выражали, скорее, страх пополам с презрением, нежели приветствие и интерес. Я с недоумением оглядывалась по сторонам, пытаясь понять, где же тот самый пресловутый храм, но ничего, на него похожего, и в помине видно не было.

Наконец, дома расступились и дорога уперлась в весьма внушительную скалу, образовывавшую внизу пещеру, подозрительно напоминавшую виновницу наших с Венькой неприятностей. У меня невольно сработал уже вполне сформировавшийся рефлекс — нужно обследовать пещеру, а вдруг это еще один портал в наш мир. Но как же я его буду обследовать без Веньки? Нет, так нечестно. А вдруг меня в какую-то другую эпоху закинет, пусть даже и нашу? Нет, я не хочу без него, это не по правилам!

В замешательстве я застыла у самого входа, но тут крепкий тычок в спину недвусмысленно дал понять, что идти надо вперед, в смысле, туда, вглубь. Слегка пригнув голову, я шагнула в знойную темноту, и тут же увидела, что из пещеры вглубь горы ведет довольно просторный лаз или коридор, неплохо освещенный светом, проникавшим через трещины в камнях. Просто перед самой пещерой этот лаз изгибался, поэтому ни его, ни света снаружи видно не было. За моей спиной раздался непонятный шорох. Оглянувшись, я увидела крепкого бронзоволицено мужика, по наружности натурального качка, словно отделившегося от стены в пещере-шлюзе. "Качок" обменялся несколькими словами с моими конвоирами, кивнул им головой и посмотрел на меня взглядом, не обещавшим ничего хорошего.

М-да, славное у них тут гостеприимство, ничего не скажешь! Я попыталась сделать шаг назад и почувствовала, как мне в горло уперся конец короткого меча, невесть откуда оказавшегося в руках у "качка". "Нет, госпожа... туда..." — тяжело ворочая языком, проворчал он, указывая вглубь коридора.

Делать нечего, пришлось идти туда, куда велели. Ну ладно, может, здесь хотя бы найдется место, где можно вытянуться в полный рост, о большем я уже не мечтала. И когда, интересно, мне наконец позволят помыться и хоть что-то съесть? Но этого имбецила расспрашивать явно смысла не было, оставалось снова ждать, ждать и ждать. Ох, как же мне это надоело, честное слово!

Через несколько шагов я внезапно наткнулась на двух малышей — мальчика и девочку — свернувшихся клубочками и дремлющих на каких-то циновках. Что за ерунда? Эти-то что здесь делают? Неужели местные библисты... библиофилы... фиг его знает, как местных жителей называют... Короче, детей-то они сюда зачем притащили? Или у них храмовое служение начинается совсем с младенчства? Одурели, честное слово!

Я прошла чуть-чуть глубже, туда, где коридор немного расширялся, образуя нишу. До чего же хорошо было сесть, вытянув ноги, и от души потянуться. Теперь можно было и поразмыслить немного. Перспектива у меня, надо полагать, была не слишком радостная — храмовую проституцию в древнем мире еще никто не отменял, а Астарта, как мне помнилось, именно этому бизнесу активно и покровительствовала. Нужно было срочно что-то придумать, чтобы накрепко отбить у аборигенов охоту втягивать меня в это дело. Но вот что именно? Пугать их современными нам болезнями смысла не было. А что могло их напугать? Ну или заставить относиться ко мне иначе, признать за мной совсем-совсем другую роль? Мысли постепенно начали путаться, и я сама не заметила, как задремала, тем более, что заняться в этом каменном мешке было совершенно нечем.

Пробуждение, надо сказать, было более чем странным. По подземелью метались отсветы факелов, гомонила явно немаленькая толпа народа, и центром внимания этой толпы были те самые давешние малыши. Вокруг них суетились несколько жрецов, не знавших, как совладать с расплакавшейся с перепугу малышкой. Девочка в ужасе таращила круглые глазенки и пронзительно кричала на одной ноте, не давая никому прикоснуться к себе.

Не выдержав, я подошла к ней поближе, провела рукой по спутанным кудряшкам, и девочка внезапно замолчала, а потом всхлипнула и потерлась о мою ладонь горячей шершавой щечкой. Я вспомнила, что пели угаритские мамки, укачивая своих неугомонных младенцев, и попробовала худо-бедно изобразить что-то подобное. Слов моих девочка явно не понимала, но все-таки немного успокоилась и стала дышать ровнее. Она даже не противилась, когда жрецы подняли ее на руки и посадили рядом с мальчиком на резные золоченые носилки.

— Пойдешь с нами, чужестранка, — повелительно скомандовал жрец, не давая мне возможности возразить ни словом, ни жестом. По мановению его руки меня полукольцом окружили не то стражники, не то младшие жрецы, не давая отклониться ни на шаг от носилок. Мне не оставалось ничего иного, кроме как идти в одном ритме с носильщиками, и все тянуть и тянуть заунывную угаритскую колыбельную.

Наша процессия медленно и торжественно двигалась в сторону города. Вот уже стал слышен похожий на рокот прибоя гул толпы, потянуло жаром. Я подняла голову и с трудом удержала крик. Посреди площади стоял чудовищный металлический исполин, похожий на уродливую человеческую статую. В чреве чудовища выло и рвалось наружу пламя.

Малышей сняли с носилок, поставили перед монстром, Верховный Жрец загнусил что-то исключительно мерзкое, толпа завыла не то в восторге, не то в ужасе. И последнее, что я увидела, была крошечная окровавленная фигурка, которую поднимал на вытянутых руках безумный монстр, готовясь опустить в ребенка в широко распахнутую пасть, в глубине которой бесновался огонь. Потом наступила темнота и тишина.

Я чувствовала себя так, словно из меня выпустили всю кровь. Не слушавшиеся ноги подкосились, я сползла по стенке, чувствуя, как горло распирает подкатившийся клубок. От собственного бессилия хотелось выть, раздирая на себе одежду, как это делала та несчастная женщина на площади. Я не могла, не могла, не могла вместить всего увиденного, перед глазами стояли мои недолгие соседи по тюрьме, наивно и доверчиво игравшие вот прямо здесь, на теплом каменном полу. Как эти люди могли так поступить с ними? Почему? За что? Я не замечала, как отчаянно твержу эти слова по-русски, колотя в бессильном отчаянии кулаком по стене. Что за твари чудовищные здесь живут? И что за бесчеловечные правители управляют этим городом?!

Кто и когда вернул меня обратно в пещеру? Как мне жить дальше после всего того, чему я стала свидетельницей, в чем невольно участвовала? Передо мной неотступно стояли полные слез глаза малышки, ее кривящийся в плаче рот. Ну почему, почему, почему я не попыталась хоть как-то защитить детей? Я, взрослая тетка, так спокойно позволила, чтобы их убили у меня на глазах, не попытавшись вмешаться, ничего не сделав для того, чтобы вырвать их из лап убийц... От ненависти и отвращения к себе я готова была разбить голову о стену.

Не знаю, сколько времени я провела, то рыдая, то впадая в тупое оцепенение. Но, наконец, настал момент, когда я поняла, что все, истерика кончилась, осталась только холодная и непреклонная решимость — мстить. И месть моя будет холодной и неотвратимой, и ее не избежит никто из причастных к сегодняшнему убийству. Только бы мне выбраться из этого каменного мешка... Легко сказать! А вот сделать, особенно без Веньки...

32.

Тебе, великая Дева,

тебе, Владычица Библа,

тебе, неприступная Крепость

твой город жертву приносит.

Да будет приятен запах,

да будут благими судьбы,

огонь да пылает жарче,

народ да ликует вместе!

Первенец — твой он, Царица!

Начаток он урожая,

долгожданный, тобою данный.

Дождь ранний ты посылаешь —

зерно ложится в землю;

дождь поздний Адад пошлет нам —

зерно, умерев, возродится,

вернется к нам урожаем,

тебе принесем мы начатки!

С тобою почтим Владыку,

небесного Громовержца,

с тобою почтим мы Солнце,

Луну, и светила ночные,

Господ и суши, и моря,

Владетелей жизни и смерти,

и неумолимые Судьбы,

и неисчислимые Силы.

Сынов, дочерей проводит

город твой через пламя,

приносит твой город жертву

тебе, Владычица Библа!

33.

Дул попутный и довольно свежий ветер, волны покачивали наше небольшое суденышко, и я бы не назвал это покачивание ласковым. Мы подняли парус и шли с неплохой скоростью — впрочем, я как человек сугубо сухопутный, не могу сказать, было ли там пять узлов, десять или все пятнадцать. Грести не приходилось, зато нос то и дело зарывался в волну, палуба ходила ходуном, и мне оставалось только надеяться, что после впадения Угарита в ничтожество его мореходы не утратили своего искусства, а его суда — своей прочности.

Ночной мой гость Иттобаал, казалось, не замечал никакой качки. Трудно все-таки привыкнуть к мысли, что здешние обитатели не только уступают нам в технологии, но и дадут нам немалую фору в каких-то других вещах — например, выходят в море на суденышках, на которых мы бы только по тихому пруду плавали, и держатся при том вполне уверенно. Да и не один Иттобаал — вся моя команда наслаждалась покоем, когда не надо было грести. И только кормчий, он же капитан, по временам ворочал большим кормовым веслом с явным усилием. Надо будет как-нибудь на досуге изобрести для них нормальный штурвал и руль, подумал я — или такое изобретение опередит свое время на сотни лет и изменит ход мировой истории? Америку откроют раньше времени?

Но сейчас мне было не до абстрактных рассуждений о благе человечества — мы плыли спасать непутевую Юльку. Иттобаал появился на нашем судне перед самым рассветом, когда мне-таки удалось погрузиться в зыбкий тревожный сон, и я даже не заметил, как это произошло. Едва просветлел край неба, мы начали неторопливо — нарочито неторопливо и беззаботно! — готовиться к отходу. Капитан объяснял портовым торговцам, что вот в Библе-то ему дадут настоящую цену, что тут он только время зря теряет, и всё такое прочее. Словом, дела нам нет до всех этих вестниц-посланниц, торгуем помаленьку, копим деньги... точнее, злато-серебро, потому что денег как таковых тут еще не изобрели (кстати, тоже неплохая идея). С тем и вышли в море. Нашей демонстрации, по-моему, никто не поверил, но приличия были соблюдены.

А теперь мы с Иттобаалом сидели, скрестив ноги, на корме, нас обдувал свежий ветер, брызги мочили нашу одежду, а мы вели неторопливую беседу.

— Скоро мелкие корабли встанут на зимний отдых, — сказал Иттобаал, — будем возить только самое необходимое, и то с опаской. Зимой море неспокойно. Но ты имел дело с сухопутными божествами, Вестник, — в его глазах искрилась усмешка, и трудно было понять, до какой степени он шутит, — Цафон ведь прочно стоит на суше. Что знают там о божествах моря, и о зимних бурях? Не-ет, вы блаженны и невозмутимы...