Это утро запомнилось мне навсегда. А все остальное — как-то забылось. Через день мы добрались по суше до Сидона, и по дороге Иттобаал всё расспрашивал меня про подробности этих дневников: с помощью какого заклятья я в тот свой первый приход заставил угаритян принимать глину за серебро? Раз невеста не идет в руки, видимо, решил он, надо хотя бы побольше стратегических секретов выведать у ее спутника.

— Да нет, же, нет, — отвечал я, — просто такие же люди это были, но не мы. Мы смертные. И нет такого заклятья. Просто... ну, просто ему удалось уговорить царя, чтобы глина считалась серебром. В нашем мире тоже так и есть, и тоже бывает, что выпускают слишком много глины, и покупают слишком много домов и вещей, а потом глина падает в цене, и начинается кризис (последнее слово я сказал по-русски).

— От такого кризиса и пал Угарит? — переспросил он с сомнением.

— Не знаю, — отозвался я честно, — но он наверняка помешал Угариту устоять во всех тех бедах, которые пришли на него.

— Кого боги решили погубить, того они погубят, — подвел итог Иттобаал, — и кому суждена какая погибель, того она и постигнет, и даже боги бессильны против судьбы.

— Слабые у вас боги, — не удержался я.

— Разве бывают другие? — удивился он, — разве твой Владыка Небесный не подчиняется общим судьбам?

— Нет, — ответил я.

Но он мне не поверил.

— И ты хочешь сказать, Бин-Ямин, — усмехнулся он, что твой Владыка и тебя может освободить от власти судьбы?

— А вот этого я не знаю, — ответил я честно, — потому что и судьбы своей не знаю. Что будет с нами завтра?

— Завтра мы прибудем в Сидон и сядем на корабль, идущий в Тир.

— А потом?

— А потом, если это угодно богам, прибудем в Тир, и ты раскроешь мне последние тайны Вестников.

— А потом?

— А потом я отправлюсь в Арвад, чтобы пересказать эти Письмена мудрым и понять, как господину моему царю победить своих врагов и упрочить царствие свое.

— Если бы я знал, друг мой, что будет при этом с нами... Это твой мир — а нам нет в нем места.

Иттобаал промолчал.

Так и коротали мы время за богословскими и прочими беседами, а я... я просто ехал рядом с Юлькой и впервые, впервые за все это время не хотелось даже думать и гадать, что ждет нас дальше, найдем мы эту дыру или нет. Мы были вместе, и это было главным.

В Сидоне мы не задержались. Иттобаал прямо в сидонской гавани нашел корабль, идущий еще дальше на юг, в Тир, договорился с корабельщиками об оплате и после ночевки в какой-то грязной портовой таверне мы, даже не заходя в сам город, вышли в новое плавание. В общем-то, в никуда. Иттобаал отправился с нами.

— Окончание той истории — у царя Хирама, — объяснил он, едва мы взошли на борт, — и я хочу его узнать. В Сидоне ничего нет.

— О чем это ты? — переспросил я.

— О Письменах Вестников. Последние Письмена были отправлены в Сидон, а оттуда в Тир, много лет тому назад. Их хранят в сокровищнице царя Хирама, друга моего господина. Там вы прочитаете их Хираму и мне, чтобы знали мы, какие судьбы... как избегнуть зла и достичь блага.

— Иттобаал, — со сомнением покачал я головой, — друг мой, ничего нет такого в этих письменах. Никаких наставлений. Это просто история...

— Деяния мужей древности учат мудрости, — ответил он, — и кто владеет ей, тот сильней покорителя городов.

Где-то я уже это слышал... равно как и имя Хирам. Но какое это имело значение! Тир так Тир, не хуже и не лучше любого другого города этого мира. И чем дальше от Арвада, тем лучше.

Уже следующим утром мы ступали по узким улочкам Тира, направляясь из Сидонской гавани (была еще и другая, Египетская) к центру города. До чего похожи были друг на друга все эти города! Заполненные народом площади и узкие проулочки, где двоим трудно разойтись, глухие каменные стены, запахи жареного мяса и специй, и помоев, хлюпающих прямо под ногами. Важные стражники присели на корточки, отложив тяжелые щиты, и ведут какой-то неторопливый разговор, по очереди прихлебывая дешевое пиво из дешевого глиняного сосуда. Худощавый раб с сединой на висках, в одной набедренной повязке, тащит на согнутой спине какой-то цветастый тюк. Девушка, закутанная по самый подбородок в цветастое покрывало, торопливо семенит по улице в сопровождении грузной и страшной тетки, завернутой в простую мешковину. Двое голых детишек с радостными воплями пускают глиняный черепок по ручейку, текущему к морю — и ручеек явственно припахивает мочой. Жизнь как жизнь.

Но и сюда, за городские стены долетал запах раковин, гниющих прямо на морском берегу. Их были горы и горы, и это были те самые моллюски, из которых, как объяснил нам Иттобаал, тиряне добывали свою пурпурную краску — главный предмет экспорта, основу благосостояния города. Видимо, потому и притерпелись они к этому запаху.

Царский дворец, куда нас доставили в итоге, был, конечно, почище и получше прочих зданий. Мочой пахло только снаружи (канализации тут еще не изобрели), оборванных рабов не было видно — видимо, вся непарадная сторона дворцовой жизни была оттеснена куда-то на задний двор, а нас провели с парадного входа. Даже стражники тут стояли по стойке "вольно", и безо всякого пива.

Но во внутренние покои нас не повели — оставили в небольшой комнатке у самого входа, куда рабыни тут же подали разбавленное вино, фрукты, сыр и какие-то сладковатые лепешки в качестве закусок. Королевский завтрак, так сказать.

Примерно через полчаса ожидания в комнату вошел знатный вельможа — это было видно по одежде и обращению окружающих — в сопровождении трех слуг рангом пониже. После кратких взаимных приветствий он присел к столу, но сам не притронулся к закускам, и завел с Иттобаалом вечный этот их разговор о здоровье его господина, и своего господина, и его жен, и его детей, и его верблюдов, баранов и ослов — а затем и о здоровье баранов самого Иттобаала. Всё, как обычно. Еще через полчаса таких переговоров (по счастью, у нас с Юлькой баранов не было, так что и обсуждать было нечего) он протянул нам измятые листки.

— О, Юль, это по твоей части, — сказал я, — тут французский.

— Слушай, мне трудно сразу по-ихнему, — отозвалась она.

— Ну давай ты тогда на русский переводи, мне же тоже интересно — а я потом для них по-финикийски истолкую.

Так мы и сделали. Жюли писала:

"Мальчики поговаривают о том, чтобы двинуться на Кипр. Знаю я, откуда ветер дует, опять небось Беновы авантюры. Вот неймется мужику, бла-бла-бла "демократия", бла-бла-бла "коммерция". А какая нафиг коммерция? Экспроприировать толстопузых и все дела. Говорят, на Кипре какие-то мореплаватели завелись, люди широких взглядов, и со средствами — так почему бы с ними не познакомиться? Если удастся — договориться по-хорошему, если нет — экспроприировать. Революции нужны средства. В конце концов, у нас до сих пор ни станка печатного, ни бумаги человеческой. А много тут прокламаций на глиняных табличках нацарапаешь, как же!

Решено, надо сколотить Боевую Группу, отобрать десяток ребят посмышленее, чтобы еще хорошо умели с оружием обращаться, и сплавать по-тихому, главное, чтобы успеть до Бена с его коммерсантами. Быстрота и натиск — вот это по-нашему! Правда, с деньгами опять фигово, а для такого путешествия надо как-никак корабль зафрахтовать. Ну да ладно, а то я не знаю, где бенова кубышка хранится! По крайней мере, про одну знаю точно. А для революции не грех сделать ей небольшое кровопускание. Не обеднеет Бенечка, а революция его не забудет. Может быть... Когда-нибудь..."

— Она была служительницей Риба-Люсьяту, эта жрица? — спросил вельможа, пожевав губами.

— О, да, — ответила Юлька, — и очень... ревностной.

— За что Риба-Люсьяту покарала город Угарит? — снова спросил он.

— А ни за что. Вень, как будет по-ихнему "по приколу"?

— Такова воля Риба-Люсьяту и служителей ее, — пояснил я, — чтобы отбирать всё у богатых.

— Ревность богов тяжка, как песок морской, — вздохнул он с пониманием, — и зависть их — огонь поядающий. Чего бы ни стяжала рука мужа, отнимется у него в единый миг, и будет стенать и плакать могучий, и хлеба не будет иметь богатый, и одиноким останется многодетный.

— Как тот мудрец из земли Уц, — отозвался Иттобаал.

Я, было, хотел уточнить, кого он имел в виду, но Юлька продолжала чтение.

"Экспроприация прошла на редкость удачно, ух и развопится же наш янки, когда обнаружит недостачу. Ну и ладно, пускай ругается, я-то этого все равно не услышу. С кораблем, правда, получилось не слишком удачно, ну да ладно. Мои обормоты его просто-напросто угнали вместо того, чтобы арендовать, в итоге отправились мы в плавание наспех, с полупустыми трюмами. Ну да ничего, добрались все-таки до Кипра, хотя и порядком потрепало нас дорогой.

Языка их я не понимаю, хотя иногда проскакивают словечки, похожие на греческие. Впрочем, тут всё давно налажено, переводчик быстро нашелся. Воображаю, в какие фантастические сказки превращаются мои слова в его исполнении".

— Остров меди и кипарисов, — прокомментировал вельможа, — да, много сказочного рассказывают про него. Обиталище народов моря. Некоторые даже говорят, что там родилась Владычица Иштар, хотя всем известно, что это не так. Может быть, и та жрица стремилась получить заслужить благосклонность богини любви? Но на небесах рождение ее, а не из пучины морской, не из царства Ямма. Разве она Ливьятан? Разве смыслят что в любви народы моря?

— Насчет потрахаться у нее и так всё было в порядке, — раздраженно ответила Юлька, причем по-русски. С именем Иштар у нее явно были связаны не самые теплые воспоминания, и я не стал это им переводить.

"Наша миссия едва не оборвалась в самом начале — местный вождь почему-то сильно невзлюбил идею перманентной революции и пожелал нас арестовать и отправить в цепях обратно в Угарит. Небось, всё происки клятого происки империалиста! Спасибо, более сознательные товарищи нас отбили, а то некому было бы эти записки продолжать. Кажется, они не совсем местные, но мы к ним и переселились. Писать, кстати, надо покороче — записная книжка скоро закончится и все, бумаги мне больше взять будет негде.

Сознательность новых наших киприотов растет просто на глазах. Вот с кого начинать надо было, а не с этих угаритян с замшелыми мозгами. В моем кружке уже несколько сотен человек, и каждое занятие проходит с большим энтузиазмом. Вчера один из местных лидеров подошел с вопросом, не принести ли после занятия жертву великому Шад-Гибарру. Мне эта идея не очень по душе, но этот народ — они же как дети. Как бы отказ от жертвоприношения не настроил их против Че, и меня заодно вместе с ним. Ладно уж, пускай режут своего барашка".

— Мы никогда не приносим жертвы Шад-Гиббару, — заметил вельможа, — вы полагаете, это стоило бы делать?

— Полагаю, что нет, — ответил я и мы продолжили.

"События развиваются с огромной скоростью, не уверена, что мне удастся их держать под контролем. Два дня назад активисты-киприоты в компании с моей Боевой Группой здорово потрепали местных богатеев. Я вообще-то не ожидала, что для жервтоприношения они выберут того самого вождя... И голову выставят в входа в святилище, прямо на палке... Хоть он и хам, а это уж точно было лишнее.. Ну да ладно, революция не обходится без жертв! Материальные средства тоже приобретены. Я потребовала сдать добычу в коллективное пользование, но, похоже, сдали не все. И что с ними делать? Вводить показательные расстрелы и революционные суды? Боюсь, для такого их уровень развития еще далеко не достаточен... Зато скоро выступаем в поход! Сначала ввяжемся, а там увидим".

"Корабли снаряжены и готовы принять на борт всю мою армию. Не нравится мне их боевой дух. Столько месяцев биться, чтобы сделать из киприотов настоящих революционных бойцов, а они знай повторяют на все лады даже не имя Шад-Гиббару, а два слова: "золото Угарита" Моя бы воля, никуда бы я их пока не повела, но поздно... Толпа накалена и рвется в бой. Что ж, буду до последнего разъяснять, что мы идем не грабить, а несем в Угарит идеи освобождения и всеобщего равенства".

"Как же мне это все не нравится! Triple merde!"

— Я не понял, что собирались они возить с Кипра в Угарит? — переспросил вельможа.

— Идеи. Замыслы, — ответил я.

— Какие замыслы?

— Чтобы рабы стали свободными и не было у них различий с господами.

— Воистину, боги омрачили ее разум, — рассмеялся вельможа, — или она нарочно омрачила разум правителей Угарита.

— Там еще был другой, — вступил в разговор Иттобаал, — он убеждал брать вместо серебра и золота глину, и еще говорил, что из всех богов настоящий — только его собственный.

— Безумие, безумие, — поцокал языком вельможа и проятнул мне следующую порцию писанины — на сей раз это был почерк Бена. И я взялся за перевод.

"Тринадцать с половиной месяцев. Рынок перегрет, Мальки-Илу ничего не понимает и штампует новые таблички. Курс их на бирже к реальному серебру снижается, дают уже не более двух третей от номинала, и то неохотно. Цены выросли, а серебро в дефиците. Пытался объяснить про увеличение денежной массы и скорости оборота, но не смог. Он туп, как пробка, но украшений на его жирной шее заметно прибавилось.

С Кипра доносят, что мореходы собирают флот и готовятся к походу. Главное судно носит имя Шад-Гиббару. Пожалуй, не стоит мне сейчас туда ехать. Жюли — стервозная истеричка.

Убеждал его величество прекратить выпуск глиняных денег и срочно заняться укреплением обороны города в виду возможного нападения мореходов. Обещал подумать. Но если укреплять стены, как расплачиваться с поставщиками камня и подрядчиками? Предложил ему использовать вместо векселей настоящие храмовые сокровища, он меня выгнал.

Осьминоги на рынке стоят вдвое против прежнего. Абсурд! Народ ропщет, мне приходится ходить с охраной. Рыба на прежнем уровне — надо хотя бы засолить ее впрок в государственных масштабах, на случай осложнений политической обстановки. Министры посходили с ума, думают только о собственном кармане, царек меня теперь не станет слушать.

Хотя бы из глубин континента хорошие новости: нашли подходящий рынок в нескольких дневных переходах отсюда. Небольшое царство, где как раз недавно сменился властитель, и потому требуется большой запас пурпурных тканей — я понял так.

Как же всё сложно получается..."

— Пурпур, пурпур, — проговорил вельможа, — так и есть. Боги решили отнять пурпур от угаритян и передать его новым хозяевам — финикийцам. Всё просто. Говорят ли письмена о том, как избежать новой перемены? Чтобы пурпур не был отнят, да сохранят нас от этого боги, от городов Тира и Арвада?

— А вот у Библа можно бы и отнять, — добавил Иттобаал и по юлькиным глазам я увидел, до какой степени она была согласна с этой мыслью.