В первый момент у меня возникла шальная мысль, что меня сюда притащили по ошибке, и что малопочтенный Элибаал (кто, как не он!), узнав меня, распорядится дать мне свободу. Не тут-то было! Судя по оживленной реакции господина негоцианта, заполучить он хотел именно меня.

Вот тут мне по-настоящему стало страшно. Что этому бандиту с большой дороги от меня потребовалось, интересно? Он с Венькой дела вел — вот пусть с ним и разбирается дальше, а я-то тут при чем? Собственно, именно это я и попыталась ему объяснить, как смогла, а он только расхохотался и заявил, что никаких больше дел вести ни с Венькой, ни с нашими аксакалами не намерен, ибо те его бессовестно надули, подсунув негодный товар, а посему он, Элибаал, намерен забрать меня в личное пользование в возмещение понесенных убытков.

Негодяй с наслаждением полюбовался гримасой отвращения, которая сама собой нарисовалась у меня на физиономии, после чего поведал, что планы в отношении меня у него весьма далеко идущие, так что сопротивляться бесполезно.

Чего только я ни пыталась — и взывать к его разуму и остаткам благородства, и угрожать гневом цафонских богов, и пугать венькиной местью, которая будет неотвратимой и очень грозной, но все было без толку. И откуда только слова находились! Вот уж не думала, что изучению иностранных языков способствует такая коленопреклоненная поза перед экзаменатором!

Жирный негодяй только посмеивался и талдычил, что раз его один раз уже надули с Зерцалом, стало быть, веры нам никакой нет, и все слова мои весят ничуть не больше, чем высохший и опавший лепесток осенней розы. Ну, или засохшая коровья лепешка, или что-то еще такое же ненужно, я не всё в его словах поняла.

Меня рывком подняли на ноги, сунули под нос мою некогда любимую игрушку. Но в каком плачевном состоянии она у них была — это же ужас один! И корпус, и линза заляпаны грязными жирными пальцами, к объективу присохли ошметки какой-то еды. А, самое главное, батарейки были растрачены до конца — как, впрочем, и планировалось с самого начала. Спорить тут было бесполезно: ближайшие три тысячи лет в здешних местах подобным товаром торговать точно не будут.

— Гнев богов постиг тебя, недостойный, — гордо заявила я ему, — а если будешь так со мной обращаться, не только Зерцало померкнет, но и... у тебя отсохнет!

Да, прямо так решительно я ему и заявила. А внутри всё тряслось от ужаса, но я вообще такая: чем самой страшнее, тем я нахальнее. Да, похоже, попала я крепко. Объяснить ему ничего нельзя, вырваться из его лап — тем более. Одна оставалась надежда, что Венька обнаружит мое отсутствие и соберет народ на поиски. Но когда это будет? И что со мной за это время успеют сделать?

Элибаал в ответ на мою дерзость уже занес ладонь для оплеухи, но как-то нерешительно, задумчиво занес. Стало быть, хотя бы отчасти верил! А потому обошлось без оплеухи — он сделал вид, что просто хотел почесать свою немытою голову корявой лапищей.

А пока что меня пинками и тычками загнали в какой-то темный вонючий отсек стоявшего в прибрежной бухточке корабля, закрыли щелястую дверцу, и чем-то заперли ее снаружи.

Конурка была настолько крошечной, что стоять в ней было невозможно, только лежать, или сидеть, изрядно ссутулившись. Воняло тут гораздо хуже, чем в остальных местах этого мира, под ногами было какое-то грязное тряпье, в углу лежали смотанные веревки.

Ну ладно, ладно, мы еще посмотрим, кто кого — хорохорилась я. А сама сидела, обхватив руки коленями, и отчаянно пыталась сообразить, как можно выбраться на волю. Но вариантов реалистичнее цафонского огня как-то не было в наличии. Разве что когда есть-пить принесут, да и по нужде, наверное, должны выводить...

Но тут до меня донесся зычный вопль, скрип весел, плеск воды... Корабль развернулся, а потом, набирая скорость, пошел вперед, покачиваясь на волнах, и я с ужасом поняла, что меня везут в качестве груза или трофея в неведомые края. Ой, мамочки! А как же я, где же я, что же это будет?!

И только тут я по-настоящему разревелась.

26.

Как это ни странно, но Юлькин крик и вправду был услышан — только не мной. Какой-то мальчишка пас коз неподалеку, и он поспешил рассказать нам обо всем — ну, как только отогнал свою отару к загону и закончил все свои дневные дела. А как же иначе, у него же козы... Словом, пришел он к нашему шалашу уже хорошо после заката.

Я, в общем-то, не особо и волновался. Ну мало ли, какая шлея девушке под хвост попала, гуляет где-нибудь, проголодается — сама придет. Правда, был шанс, что она решила похудеть, тогда, конечно, прогулка немного затянется. Но не настолько, чтобы всерьез волноваться.

И тут прибежал этот мальчишка — спокойно встал у входа, дожидаясь, пока ему позволят заговорить. Мы уже, собственно, собирались расходиться, так что позволения он мог и не сразу дождаться, но уж слишком многое было написано у него на физиономии, и наш гостеприимный колдун, взглянув на него попристальней, бросил повеление: "говори". Я, помнится, еще подумал, что очень правильно у них тут с подростками обращаются.

И пастушок рассказал, что, хвала богам, козы его целы и овцы тоже, и сам он в добром здравии, и всё его семейство, но вот зато напали злодеи-финикийцы, да накажут их боги, и их родичей, и всю их нечестивую породу, на пресветлую вестницу, да наградят ее боги, и всех ее...

Тут я уже не выдержал и заорал:

— Где она? Где Йульяту?

— Не знаю... — растерянно протянул пастушок, — унесли ее...

— Куда?

— На корабль, да разобьют его чудища морские... то есть пусть не разобьют, а выбросят обратно на наше берег! — тут же поправился он, увидев мою реакцию.

— Та-ак... — только и смог ответить я.

В общем, посылать корабль в погоню было уже поздно. Да и как его пошлешь, если сперва его надо снарядить, и собрать матросов, и принести всяческие жертвы — и на всё это уйдет несколько дней как минимум. За это время Юлька окажется далеко-далеко от дома. А главное, непонятно, куда могли они направиться!

Я психовал, угаритяне казались на удивление спокойными и даже как бы довольными. По-видимому, они считали, что именно так и начинается возвращение судеб — Вестницу всяческих несчастий забрали конкуренты, вот так им и надо. Мало не покажется. У меня даже мелькнула на секунду мысль, что можно в этом с ними согласиться: уж кто-кто, а эта егоза и там наведет свой порядок. Только... не знаю, как в Угарите, а наши своих не бросают, это во всех книжках написано и в кино показано. И кто в данном случае "наши", не так уж и важно. Мы с Юлькой — точно наши, и все, кто с нами, тоже.

Первая половина ночи была потрачена на сбор информации. Сразу же выяснилось, что видели тут неподалеку корабль того самого Элибаала, которому мы так легкомысленно продали электронику, не обеспечив гарантийного сервиса. Элибаал квартировал в городе Арваде, но дела вел по всему побережью. Поэтому трудно было угадать, куда именно отправился он в настоящее время, но в Арваде найти его точно было возможно.

Найти... а дальше? Эти купеческие города-государства выступали по отношению к чужакам как единое целое. Рассчитывать, что нашего негоцианта осудят там за киднеппинг, не приходилось — меня самого скорее продадут там в рабство или просто проткнут копьем, чтобы не надоедал. И против укрепленного города все мои спецназовские навыки — ничто. Вести планомерную осаду каменных стен с помощью первобытного оружия нас в "Голани" не учили. Да и любая спецоперация по проникновению внутрь вражеского поселения и освобождению заложников должна строиться на тщательном сборе разведданных и серьезной подготовке... Кого брать с собой в разведку — Петьку моего непутевого? Мужиков с дрекольем из родной деревни? Мечтателя-шамана из Угарита? А в одиночку много против города не навоюешь. Да и с Петькой тоже.

Эх, Юлька-Юлька, задала ты всем нам задачку. Главное, понимать бы хоть, зачем тебя украли, куда повезли — тогда можно было бы что-то сделать. Даже в нашем мире как украли террористы зевнувшего солдата, так теперь весь Израиль со всей своей боевой мощью который год вернуть его домой не может, и даже не знает, жив ли он. Неужели и мне придется распроститься с этой дурехой?

Да не так ли сгинули и прошлые Вестники? Записи их оборваны на полуслове — а было ли продолжение? Или вот точно так же поставили они точку — и тут кто-то накинулся, заломил руки, потащил в кусты, на корабль, в пещеру, да куда угодно — и остались от Вестников рожки да ножки, плюс едва начатые мемуары? Мало ли на что сгодятся в первобытном мире полцентнера человечины, а если она еще и женского пола, молодого возраста и привлекательного вида, о вариантах вообще не хочется думать...

Угаритяне были спокойны: таковы наши судьбы. Разрушен их собственный город — может быть, он восстановится, а может, и нет. Как бы то ни было, это веление высших сил, и ничего тут не может человек поделать, кроме как оставаться самим собой в предложенных обстоятельствах. И мне на минутку, как и с подростком пастушком, показалось, что в чем-то они правы.

Мне оставалось только одно — чего я давно уже не делал в этом мире, да и в своем собственном. Я вышел из дома наружу... Ночь была безлунной, звездной и прохладной. Ветерок с моря шевелил кроны деревьев, успокаивал разгоряченный лоб, и так легко и просто оказалось опуститься на колени и сказать самое главное Тому, Кто сотворил это море и эту землю, ветер и волны, Кто переменяет на самом деле наши судьбы и держит их на Своей ладони. Все молитвы, которые я знал, были сочинены спустя столетия, кроме, пожалуй, одной — но и она не была молитвой. "Шма, Йисраэль..." — "Слушай, Израиль..." Эти слова обращали люди друг ко другу, и мне некому было их говорить в ту ночь.

Поэтому я просто разговаривал с Отцом. Жаловался, что Он так непонятно поступает с нами: забросил в какой-то совершенно другой мир, ничего не объяснил, окружил загадками, а теперь еще и разделил... Только нет, мне-то на что жаловаться? Это было как-то недостойно. И я начинал просить за Юльку, а потом и за всех наших, кто оставался в нашем мире, и за себя, на самом деле, тоже, потому что встреча с ними была нужна прежде всего мне самому.

Горизонт над горами окрасился розовым, в воздухе веяло уже осенней прохладой (а я и не заметил, что лето прошло!), но все вокруг становилось каким-то совсем иным, чем в начале этой суматошной ночи. Я не узнал ничего нового, я не обрел никаких ответов и подсказок, но я почувствовал себя малышом, которого ведет за руку Отец. Куда ведет, зачем ведет — было непонятно, и малыши, наверное, просто не могут вместить такие вещи. Но ведет, это точно. Можно хныкать, капризничать, а можно просто ухватить эту Руку, ощутить ее твердость и теплоту — и успокоиться хоть немного.

И даже жаль было этих язычников с их бесконечными божествами, вестниками, духами, которых они задабривают, уговаривают и запугивают на все лады — а Руки ощутить не могут. Но как им об этом рассказать?

Утром голова звенела от бессонной ночи и вчерашнего возлияния, но мир вокруг был хрустально прозрачным и спокойным.

— Ты говорил со своим богом? — спросил меня шаман.

— Да, — ответил я, — только Он и твой Бог тоже.

Шаман с сомнением покачал головой:

— Кто я такой, чтобы обращаться к нему без жертвы и приношения? Услышит ли он мой голос с высоты Цафона? Снизойдет ли из златого чертога на помощь мне? Вы, Вестники, иное дело, но мы, земнородные... Чем можем мы помочь тебе, Вестник? Мы дадим тебе, что найдет рука наша, лишь бы боги были к нам благосклонны.

Ответ было дать совсем нетрудно:

— Готовый к плаванию корабль и команду мореходов с оружием. Припасов на десять... пятнадцать дней всей команде и моим людям, которых я заберу из селения, пока вы будете готовить корабль — пять или шесть человек. И главное, одного... лучше двух проводников, которые знают морской путь к Арваду и не раз бывали в самом городе. Сколько понадобиться тебе времени, чтобы дать мне всё это? Есть ли это у тебя?

— Мы принесем жертвы и узнаем, угодно ли...

— Я говорил со своим Богом. Ручаюсь тебе: угодно. И как можно скорее. К нынешнему вечеру управитесь?

— Дня три или четыре потребны...

— Два, дня, жрец. Только два дня. К следующему вечеру всё должно быть готово. Таковы наши судьбы.

— Никто не может знать своих судеб, — мягко возразил он, не оспаривая, впрочем, самого срока.

— Согласен, — ответил я, — но мы можем делать то, что в наших силах. У тебя есть два дня — и проверим, что можешь ты сделать. А чтобы мореходы были расторопнее...

Я достал из кармана мешочек с серебром — ровно половину того, что получил в свое время от Элибаала.

— Скажи городу Угариту, что Вестники благодарят его за помощь и просят принять сие серебро в дар как залог будущего благословения. И да будет милостив ко всем вам Сотворивший небо и землю!

Жрец склонил голову в почтительном поклоне и спешно (нет, действительно спешно!) удалился.

А мне оставалось только разбудить своих верных спутников и сообщить им, что мы немедленно возвращаемся в селение, чтобы выбрать пятерку самых умелых воинов, вооружить их и снарядить в поход, от которого, может быть, и вправду зависят судьбы этого мира.

Видели бы вы, как загорелись Петькины глаза! И я сразу понял, с кем пойду тут в разведку.

27.

Плакала я долго, но, в конце концов, усталость, жара и мерная качка взяли свое, и я сама не заметила, как уснула. Снилось мне что-то на удивление хорошее: дом, наше с Венькой возвращение в Москву, родная и привычная жизнь 21 века. А вот угаритские приключения в это сне мне как раз казались сном. Вот сейчас очнусь, позову Веньку, расскажу ему, какой бред про путешествие в древние времена мне приснился... Буммм! — это я больно треснулась макушкой о низкий потолок и проснулась. Кошмар был самой настоящей явью, а нормальная жизнь — всего лишь сном.

Скорчившись и потирая ушибленную макушку, я прислушивалась к тому, что происходило снаружи, за пределами моей вонючей клетки. Там раздавались гортанные голоса, плеск весел, шлепающие шаги по скрипящему настилу палубы. Кто-то засмеялся, потребовал вина, и в этот момент я осознала, что голодна, и что мне очень хочется пить.

Изо всех сил я забарабанила кулаками в хлипкую переборку, надеясь, что кто-то услышит и явится на мой стук. Но снаужи раздался грубый окрик и удаляющиеся шаги. Эти скоты даже не сочли нужным проверить, что у меня стряслось! От гнева и обиды слезы снова выступили у меня на глазах. Ну попадись ты мне, мысленно пообещала я Элибаалу, ты десять раз пожалеешь о том, что посмел вредить Вестникам, не будь я Пресветлая Йульяту!

Эх, будь у меня на деле хоть десятая часть той мощи, которую мне приписывают! Но увы, полагаться приходилось исключительно на собственные силы, а с ними у меня было как-то негусто.

Устав стучать, я снова уселась в углу, стараясь дышать через щель в стене, иначе от зловония моей конуры можно было задохнуться. В голове бродили только обрывки мыслей, никакой план толком так и не вырисовывался, и постепенно я почувствовала, как меня охватывает совершенно тупое равнодушие и апатия. Да, слабачка я оказалась, что и говорить...