Огромный Варнаков, потный, в каске (!), с засученными рукавами, но, вопреки жаре — застегнутый на все пуговицы (бой был ранним утром, а снимали кино уже днем), раздвигает стволом ПКМ густую местную растительность. СВД ему б тоже сгодилась, но Ким не дал. Более подходящего по росту оружия не нашлось.
— Командир! Кажется слон?! — удивленно хрипит он, ларингитным басом хронически простуженного алкаша... попутно тыча пулеметом в эпичную кучу отходов жизнедеятельности, которой не постыдился бы и динозавр. Клянусь — это декорированная навозом кротовина. Но! Вы же это видите, своими глазами... Тьфу!
За ним, из промятого в майском разнотравье тоннеля появляется Эстет. Тоже с засученными рукавами, но, без каски. Увидев, куда его загнала злая судьба, опускает автомат, манерно закатывает глаза, изображая — "Фи!". Из нагрудного кармана добывает носовой платок и кропит его фляжным самогоном с таким видом, будто там парфюмерия. Аристократически бледнеет, зажимает платком нос... Отшатывается в сторону.
Невысокий, на фоне парочки, круглолицый и подвижный, как шарик ртути, Саляев — в расстегнутом мундире на голое тело и с Наганом в руках. На голове — выпрошенная у Томы косынка. Сильно смахивает на мелкого чина из ГИБДД, утомленного дорожным беспределом и скрывшегося от житейской суеты большой дороги в зарослях травы у обочины. Начальник! Хозяйским жестом нахлобучивает на потного Эстета каску.
— Сынок! Когда послужишь, с моё — ты тоже будешь ходить летом без шинели! — отнимает у бедолаги флягу, мощно глотает. Шумно выдыхает, занюхивает обшлагом. Восхищенно крутит головой, но флягу не отдает, озирается, фокусирует глаза — Э! Да тут — полный беспредел! — ну и артист! Что он забыл в армии?
В кадре — вид сверху. На свет появляется огромная плотницкая рулетка (явно выпрошенная у боцмана, и когда только успели?). Ринат замеряет "длину тормозного пути", от поддельной кучи "гэ", до борозды в мятой траве, радостно бормоча под нос:
— Слон, говоришь? Тогда, почему на ногах подковы? Эко занесло-то как, живность на повороте... Ау, разгильдяи, кто первый назовет марку транспортного средства? А кто не назовет — наряд вне очереди!
— Лошадь! — гудит Балбес... — Девочка.
— Рыжая! — изрекает Эстет...
— Обоснуйте! — Саляев делает глоток, смачно закусывая пучком черемши (клянусь — во фляге вода!).
— Вот! — Варнаков показывает на лужу, окаймляющую кучу, — У жеребца то же самое было бы не здесь!
— И вот! — Эстет тычет клок шкуры, как бы снятый с острого сучка (глупость, натяжка, но, уже снято!).
— Молотки! — радуется Саляев, — А мальчик при девочке был? Кто не скажет — два наряда вне очереди!
— Да! — хором ответствуют испытуемые, тыча руками в сторону висящей на кустах бурятской шапки.
— О це бриль! — под Папондопулу из "Свадьбы в Малиновке" сипит Саляев, — Как раз мой размерчик!
Очень жизненно и ни слова правды. Шапку бы бурят никогда не бросил — плохая примета. Лошади — не подкованы. А народу этот стеб — нравится... Озверели? Да ничуть! Просто поменялась восприятие жизни. Как на фронте...
Доказать? Ещё эпизод фильма. На этот раз документально точный. Своими глазами с борта наблюдал.
Боцман, который отныне и пожизненно — "Экселенц". Четко "погоняло" прилипло. "Бабье слово — как банный лист!" С шумом тянет в себя воздух, озирая мгновенно изменившийся пейзаж. Мятую луговину и тела убитых на ней. Бледен... Шарит по карманам, отыскивая там не существующий, оставшийся в прошлой жизни "мобильник"...
— Влипли! В милицию бы надо сообщить, — мирные рефлексы, из совсем недавней, размеренной жизни.
— Звони! — добродушный Саляев протягивает ему армейскую рацию, — Заодно — и в "скорую помощь"!
— Э-э-э, — машинально поискав клавиатуру набора, боцман возвращает средство связи владельцу, — Эх!
— Раздумал звонить? — деланно удивляется хохмач, — Ну ты, Константин Никифорович и лют! — резко поворачивается к собеседнику спиной и делает несколько "добивающих" выстрелов. Распростертые в траве тела, в бурятской одежде, картинно дрыгают руками и ногами, изображая свою безвременную кончину.
Начало — чистая правда. Елена ручной камерой репортаж снимала. Дальше — беспардонная "фентези". Герои добровольцы не побрезговали, ради прикола, напялить бурятские тряпки, и побарахтаться в них на лужайке. Хотя из одежонок торчали не по местному длинные руки-ноги. Тома им, за эпидемиологическую расхлябанность, уже вставила... А орал тогда Ринат, не страшась Гаагского трибунала, совершенно другое:
— Раненых — добить! Трупы — раздеть догола и обыскать! Лошадей — ободрать! Время пошло! — сами сравните, кино и правду жизни. Тушки, между прочим, сначала сфотографировали нагишом, а после ещё и обезглавили. Для надежности. И с лошадок шкуры спустили, едва ли не быстрее, чем с их хозяев... Ловкачи. Экономика средневековой войны! Бой закончен, но отдыха нет — трофеи ж пропадают. Мясо, шкуры, вещи. Хабар сразу надо собрать, обработать, не дать ему потеряться или испортиться. Май месяц на дворе! Тепло.
Кстати, эпизод, для атмосферности, не желаете? Вполне правдивый? Предельно честный? Сам снимал.
— Дед, почему ты их фашистами назвал? — отцы командиры, самые опытные мясники, в четыре руки, разделывают вертикально висящую тушу. На заднем плане личный состав дерет шкуру со следующей по очереди лошаденки. Сортирует трофеи. Тщательно, по швам, обыскивает снятую с бурятов одежду. Пыхает фотовспышка. Мы, тут, и за милицию, и за паталогоанатомов, и за душеприказчиков... Обстановка к беседе, гм... располагает, — Дикари, они и в Африке — дикари. Зверство-то, по-моему, в пределах допусков. Не?
— Фашисты... — Константин Никифорович отвлекся от кровавой работы. Точит ножи... Это надо делать каждые пять минут... Рядком, на старой тряпице, по номерам, разложены бруски и сам инструмент. Окунув чистовой, графитовый брусок, в миску с водой, боцман волнообразными движениями направляет лезвие...— Фашизм — название "смысла жизни". Фашисты, кстати, мил человек — получше наших демократов. Просто бандюги. Если решили убить — сразу говорят. Честно. "Мы вас всех убиваем, за то, что вы — недочеловеки". Признаки, различия такие-то. Ясные. Здесь и сейчас фашисты — буряты. Но, если бы их не случилось — были бы фашистами тунгусы. А для них всех, враги — мы! Кто не похож на своих — не человек. Люди — только они.
— Странно, а почему тунгусы не сразу фашисты, а только после бурятов? — Саляев, раздетый до трусов, крутит на подвесе тушу, вгрызаясь в неё клинком. Толстые пласты парной конины, то и дело, отрываются и звонко шлепаются вниз, на подстеленный кусок брезента. Меня приставили фотографировать процедуру и думать над её ускорением. М-мдя... Семь мертвых коней — это, грубо, три тонны мяса и костей. За краткие часы их надо качественно обработать, не отвлекая слишком много народа от занятий... Съемка ориентиров, взятие образцов, разведка подходов — тоже святое. Плюс охрана. В голову пока ничего дельного не пришло.
— Про Дерсу Узала, писателя Арсеньева, книжку читал? Там, старый тунгус, все живое, "другой люди" называл. Одушевлял природу. Смекаешь? Для него, и бурундук, и тигр, 'другой', но всё же — "люди"... Их можно убить только на еду. Попросив прощения... Для развлечения, ни в коем случае, — боцман протягивает раздельщику отточенный клинок и принимает в работу затупившийся, — А эта шпана, — жест в сторону, где, рядом с барахлом, двумя кучками лежат убитые, — резвилась. Развлекались чужими муками, чужой смертью.
— На войне, как на войне, — коренастый и узкоглазый, Саляев, явно огорчен бесславной кончиной юных всадников. Не, наверно, ему лошадей жалко. Или степная кровь татарина почувствовала родственные души? — Фига они, в наглую, прямо на бойцов, галопом поперли? Видели же, что мы не местные... И безоружные...
— Дурак ты, Ринат — боцман внезапно легко разгибается, в полный рост, — Они не воевали, они ж "место зачищали". Айнзатцкоманда, проводила "окончательное решение тунгусского вопроса". Нас, тоже хотели... "немного эршлоссен", — кривится, словно от горечи, смачно сплевывает, в кучку отбросов, — Тут не война — чистый геноцид. Можешь такое понять? "Резать всех прочих, что бы очистить землю для своих потомков"
— Как американских индейцев, что ли? — господи, штампы пропаганды продолжают работать. Если где геноцид, то в нем виноваты проклятые империалисты и их пособники. Нацисты, фашисты, расисты... не мы.
— Как коренных жителей, — боцман, похоже, читал со мною одинаковые книжки. Ну, естественно, мы ж почти ровесники... О далеких материках, о первобытных народах. — Интересно, бурчит он себе под нос, — а эти, лешаки, чего подставились? Сидели бы себе в лесу... Буряты, рыбу не едят... и не ловят. Чащи боятся...
— С голоду они из леса вылезли, — неожиданно меняет тему Саляев. Вы сами гляньте — там, ребята, их рядком положили. Сущие дистрофики! — мысль неожиданная. Рассмотреть тунгусов у меня возможности не было. Незадачливых рыболовов собрали ещё с утра. И накрыли, в тени, собственным жалким барахлишком.
— Тогда ясно! — оживляется боцман — Их специально подловили... Потому, кони свежие... и нет следов боя. Знали, что с голодухи и отчаяния, тунгусы сами к речке полезут. Даже не мешали им стойбище ставить. И после, так делать будут, уже наши, русские... Сначала — голодом морить, а потом, на ловах — дубьем... Думаешь, они сами собой, на Байкале, дочиста повывелись?
— Чего? — Ринат, в удивлении, бросает кромсать конину.
— Таво! — передразнивает его боцман, — Знай и люби родной край! Начали геноцидить тунгусов буряты, продолжили казаки. Ясак на них был наложен, против обычных инородцев — втрое больший. Неподъемный. Церковь наша, православная, грабежу и изуверству не мешала. Чего нехристей жалеть? А добивали их вовсе простые наши селяне. Землепашцы. Задолбали они тут всех, своей таежной простотой. На скотину домашнюю охотились, как на диких зверей. В лесу или в поле — без различия. Кто такое потерпит? В людных местах — лесовикам жизни нет! — м-мда!
— Дед, я не понял, — Ринат озадаченно моргает, попутно трет лоб тыльной стороной ладони, оставляя кровавую полосу, — ты сам-то, за тунгусов или против? Считаешь, мы зря в их разборки вмешались?
— Док! — боцман подчеркнуто игнорирует вопрос, — что с тушами делать будем? Мало нас, едва вторую ободрали, а уже запыхались. А не сдюжим жиловку — мясо, на костях, пропадет! Разве тунгусам подарить...
— Нельзя им мясо! — из-за спины выныривает Тамара, — Тут одни мужики были. А женщин с детьми они где-то в лесу спрятали, — заминается, — У всех, кого подобрали — крайнее истощение. Я, вскрыла одного... Показана легкая пища. Ну, мясной бульон.... Или уха... Иначе — помрут, — снова заминается, — если найдем...
— О! Фр-р-р! — трель боцманской дудки заставляет нас подпрыгнуть, — Команда! Кто сейчас свободен? Котлы разводить! Воду-дрова носить! Кости лошадиные — варить! Бульон делать будем! — Ринат облегченно скалится, напряжение разрядилось, — Док, лошадиное мясо, как оленину, на ветру сушить можно?
— Конину и сырой есть можно, без специй, — Саляев тоже принял решение, — Но, посолить тоже хорошо. Смена, к снаряду! — подброшенный в воздух разделочный нож привычно ловит беззвучно подошедший к нам парень, — Дед, покажи, как точить ножи. Ловко у тебя получается. К туше не суйся — покормим лешаков. Мясо резать — только мякоть! Нам навар нужен... и бабы... — улыбается неожиданно широко и обаятельно, — Сытая женщина — добрая женщина. Я фото в журнале видел... Там... давно... Тунгуски — они красивые.
Глава 9.
Здравствуйте наши девочки!
Очередной раз, в этом походе, вспомнил, что время воспринимается не часами, а событиями. Раньше, да и здесь, был один сплошной поток дел. Плотно набитый список, срочных, сверхсрочных, просто нужных. А в плавании настал относительный расслабон. Не в смысле, "нечем заняться". А — не от тебя зависит результат и сроки его наступления. Хотя... дунул встречный ветер (его тут называют Култук, по источнику) и хоть ты тресни — скорость "Матраса" упала вдвое. Промозглый сквозняк всех загнал в трюмы, где боцман устроил "парко-хозяйственный день". Нет ничего хуже, для молодых лбов, забитых в тесные коробки трюма, чем вынужденное безделье. А кому им пример показывать? То-то! Уй... Наломались так, что "язык на плечо". Стирали, прибирали, проводили регламент техники и мелкий ремонт (по объему близкий к капитальному). Мама! Психологически, вышел "самый длинный день в году". Тысяча мелочей... От покраски срочно вдруг облупившихся частей, до чистки и смазки механизмов. Лебедок, талей, дверных петель. Стальных деталей здесь полно. Вода рядом... коррозия! Короче, потом, уже сами еле отмылись. Хорошо, что вода рядом, да-с.
Сегодня аналогичный случай. Сюрпризы, ситуация меняется... Планы то рушатся, то строятся заново. Волшебное слово "красивые тунгуски" стянуло личный состав к Саляеву, как магнитом. Симптоматично... Проблема не пропорционального представительства в экспедиции женщин — больная. Главная, после еды... Выдать манящую, пусть наполовину придуманную байку (для поднятия духа) он не успел. С дальнего края поляны, где утром, в холодке рядком сложили убитых тунгусов, донеслось тихое тоскливое подвывание... Жуткий, искренне отчаянный, собачий плач... Крупная лайка, на фоне зелени кажется ярко-белой, как умеет выражает своё горе... Тычется в мертвого хозяина носом... и тонко надрывно скулит... Всех нас, что показательно, вообще не принимая в расчет. М-м-дя, интересно... И? Сколько людей — столько мнений.
— Собачка! Кавайная! — с восторженным придыханием, на грани сюсюканья. Это Елена.
— Голодная, — с сочувствием, уже без восторга. Это Тамара.
— Не стрелять! — вполголоса, зато на рычащих тонах, поскольку рефлекс хвататься за оружие — четкий и с десяток стволов на зверушку уже нацелился. Это Ринат. Это правильно. Рационально... В силу бредовых инструкций, о соблюдении режима секретности, мы так и не смогли добиться разрешения взять в аномалию хоть одну собаку. "Не положено" и весь ответ. Согласно такого и такого пункта... ну, не процитирую точно. Типа "...допуск в помещения, где находятся секретные материалы, любых домашних животных — строжайше запрещен". Представляете, каково оказаться посреди сибирской тайги без собаки? Мы — уже представляем. И очень наглядно. Зла не хватает! Это целая планета — секретная зона? Сколько докладных писали, сколько запросов... Не успели. Пока скрипели колеса бюрократической машины — проход закрылся... Э-э-эх! Знать бы заранее — лично, в карманах бы, пару щенков пронес. Через все пропускные пункты. Собственноручно бы поймал. Интересно, сколько бы мы заплатили сегодня за эту вот собаку, её хозяевам? А за парочку таких же? Кобеля с сучкой? Подозреваю, дорого... Железом — по весу. Тут, хорошее железо, дороже золота
— Охотная... — мечтательно. Кто-то из ребят, окающий говор прирожденного лесовика. Те же мысли?
— Ци-и-и-ть! Всем молчать! — боцман уже сложил в голове одному ему известные резоны, — Варнаков!
— Я! — непорядок, однако. На суше, обращаться к подчиненному через голову непосредственного его командира? Ну, раз уж отозвался, значит быть по сему. Пистон, за нарушение субординации — потом. Если...
