После целого часа ходьбы, во время которого девчушка уже и позабыла о своих горестях, они подошли к большому зданию, с полностью застекленной стеной. У двери они тщательно вытерли ноги о мохнатый, зеленовато-бурый коврик, волосики которого еле-еле цеплялись за обувь.
— Ай, деда, а он меня кусает, — засмеялась девочка, поднимая и опуская сандаль на коврик. — Как Шарик наш!
Прямо над ее головой висела небольшая вывеска, на которое еле вмещалось написанное крошечными буквами название.
Странное это было здание, могла бы подумать Лиза, но не подумала. Она именно так и сказала, когда перешагнула через порог и казалась в фойе. Огромный холл был просто переполнен свет. Казалось, солнце не просто заглядывает сюда из высоких окон, а оно прямо здесь и поселилось.
— Смотри сюда, деда! — в восхищении прошептала девочка, дергая старика за рукав. — Как в лесу...
Под ногами строгими геометрическими фигурами мраморный пол пронзали куски ровной зелени. Они шли мимо квадратов, овалов, кругов, с выбивающейся из них изумрудной травой.
— А кто их поливает? — не смолкала она, стараясь на ходу коснуться шелковистых стеблей. — Они же сами засохнут!
— Сейчас придем к моему другу, он тебе и расскажет, — наконец, ответил старик. — Давай не останавливайся, а то мы и до вечера не дойдем...
Он направился к самой дальней стене, которая расцветала небесно-голубыми вьюнами. Кудрявые растения вились по сей стене, кое-где переходя на потолок и свисая оттуда большими цветками.
— Здравствуйте, Илья Петрович! Вы снова к нам?! А что это у нас за кроха такая? — из-за небольшой стойки, почти спрятавшейся во вьющейся зелени, вышла высокая девушка с красивым венком из ромашек на голове — эдакая девушка — лето. — Как тебя зовут, солнышко? Смотри что у меня есть.
Из-за спины девушки строго сверкнул глазами какой-то плотный человек и, что-то увидев, вновь исчез. А девушка тем временем присела на корточки и протянула Лизе небольшой орешек с шершавой поверхностью.
— Лиза, говоришь, — почему-то рассмеялась она, гладя ее по голове. — Вот тебе подарок! Смотри, только хорошо заботься о нем и тогда он станет твоим лучшим другом... У меня точно такой же есть! Держи, держи...
Схватив подарок в ладошку, Лиза помчалась догонять деда.
— Вот ведь, егоза, схватила и умчалась, — улыбнулась девушка, поправляя немного сползший венок. — Настоящее солнышко!
— Елена Сергеевна, а может не надо было ей давать желудь, — негромко проговорил вновь появившийся мужчина. — Андрей может не одобрить. Как бы потом чего не случилось.. С детьми ведь мы еще не испытывали семя жизни.
— Ничего, Семен, все нормально. Андрей, сам попросил меня сделать ей этот подарок, — ответила девушка, задумчиво глядя вслед девочке. — все будет нормально.
Лиза догнала деда в каком-то большом зале, больше похожем на ботанический сад. Высокие папоротники с резными листами поднимались на несколько метров в высоту, закрывая от них деревья. Откуда-то сверху свисали нераскрывшиеся бутоны цветов, от которых исходил просто одуряющий пряный аромат.
— А вот и гости, — раздался незнакомый голос вокруг них. — Проходите ко мне. По ближе! А ты, девочка, что стоишь? Старшина, рад видеть!
Голованко громко засмеялся и с чувством хлопнул рукой по высокому стволу, стоявшему рядом с ними.
— А кто это, деда? — немного испуганно прошептала Лиза, прижимаясь к деду. — Он твой друг?
В волосы девочки, словно верный ласкающийся пес, ткнулся раскрывшийся цветок. Прохладные лепестки нежно ласкали ее щеку, щекоча за ухом.
67
г. Москва. 2 июля 1941 г. далеко за полночь
Окна в кабинете задернуты тяжелыми шторами, но все равно несколько еле заметных лучиков выбивается.
— Ты когда-нибудь думал о том, почему я такой? — давно погасшая трубка лежала на зеленом сукне, словно напоминание о позднем времени. — А, Лаврентий?
Сидевший напротив него невысокий мужчина бросил массировать переносицу и попытался встать со стула, но был остановлен взмахом руки.
— Иосиф Виссарионович..., — начал он.
Тот вскинул голову и недовольно произнес:
— Брось ты это... Мы с тобой не первый год знаем друг друга... Скажи мне честно, ты думал о том, почему я такой жесткий?
Молчание было недолгим.
— Знаешь, Коба, что я тебе скажу, — легкий акцент делал речь слегка растянутой, отчего создавалось впечатление, что человек не знает что сказать и тянет время. — Мы жили и живем в очень непростое время... Ты помнишь, царскую охранку? Нас называли боевиками и травили как крыс... Потом белые..., их сменили свои... Врагом может оказаться любой или почти любой. Может это сделало нас такими какими мы есть.
Из трубки вновь потянулся неуловимый дымок. Крепкий табак помогал думать...
— Жизнь, враги..., — откинулся он на спинку кресла. — Нет, Лаврентий! Нет! Это было бы слишком просто! Всю свою жизнь я провел на ногах! Я метался, рвался, я был везде... Понимаешь, я боюсь за всей этой мишурой, что меня сопровождала, упустить что-то важное! Запомни, какой бы ты не владел важной и полной информацией, всегда где-то рядом может быть что-то такое, может и незаметное вовсе, что мгновенно перевернет все с ног на голову! Вот только как найти это! Вот в чем главная проблема...
Его взгляд с беспомощностью прошелся по стене, на которой висела истыканная красными и синими иголками карта Союза, потом по огромному столу, на котором в беспорядке лежали какие-то документы, справки, книги.
— Смотри, видишь, сколько всего навалено? — рука тяжело опустилась на подлокотник кресла. — Сводки фронтов, донесения, информации! Они вес ждут, что я им скажу! Совсем своей головой думать разучились.... Лаврентий, я боюсь, что делаю что-то не то...
Небольшие очки уже давно были отложены в сторону. Берия смотрел с таким искренним удивлением, что даже не пытался этого скрыть.
— Вот-вот..., — заметив это, тяжело пробормотал Сталин. — И ты тоже чего-то ждешь от меня... Думал, что я железный? Может я был когда-то таким... Но те времена уже давно прошли! Ладно, Лаврентий, забудь об этом обо всем! Мы поговорили и поняли друг друга, но об этом надо забыть...
Он тщательно постучал о пепельницу, выбивая сгоревший табак. Потом вытащил из груды документов какую-то подшивку с кучей самого разного рода грифов.
— Вот посмотри на это, — проговорил он, протягивая пачку листков. — Что-то мне подсказывает, что это и есть то самое важное, что мы упускаем... Посмотри-посмотри и выскажи, что думаешь об этом.
Они сидели молча минут десять — пятнадцать, в течение которых тишину кабинета прерывало лишь шуршание переворачиваемых страниц. Наконец, Берия оторвался от документов и посмотрел на Сталина.
— Смотри-ка..., — проговорил он, усмехаясь. — Думал, что разведупр совсем мышей не ловит, а они вон что накопали. Молодцы! Голиков только пришел и уже есть результат... Только Коба не уверен я, что это все правда! Гитлер не пойдет на применение химического оружия. Травить гражданских в лагерях — это одно, но применить его в войне с нами — это совсем другое!
Кресло тихо скрипнуло. Сталин встал и, заложив одну руку за спину, пошел вдоль стола. Берия сразу же передвинул стул, чтобы следить за шагающей фигурой.
— С одной стороны ты совершенно прав. Немцы уже добились многого: захвачены некоторые промышленные и сельскохозяйственные центры нашей страны, разбиты или сдались в плен тысячи советских солдат. В таких условиях скорее мы должны пойти на применение химического оружия, чем они! Думаю, что это не химическое оружие! Есть мнение, что это игра. Так сказать нам кидают кость, чтобы скрыть что-то еще более страшное. Вот мне и хотелось бы узнать, а что они там прячут такого... Думаешь наши справятся?
— Не знаю, не знаю, Коба, — задумчиво сказал тот, в очередной раз протирая стекла очков. — Разведупр последнее время остался почти без кадров. Голиков конечно мужик основательный, дотошный, но один он все не вытянет. Ему бы в помощь кого выделить... Посмотрю я у себя. Есть у меня на примете хорошие ребята.
— Ладно, иди, поздно уже, — проговорил Сталин, устало усаживаясь в кресло. — Я еще посижу немного... Давай, давай, иди. Завтра поговорим.
Дверь за ним мягко закрылась и настала тишина.
— Чую я Лаврентий, нюхом чую, — шептал оставшийся один человек. — Чую, что здесь что-то есть... А ты, ведь удивился. Не ожидал видно, что у меня есть в запасе такой козырь.
Он не все показал своему верному псу.
— Эх, Лаврентий, Лаврентий, не любишь ты работать в команде, — продолжал шептать хозяин кабинета. — Все норовишь один да один, и чтобы все было под контролем... И чтобы никто ни ухом ни рылом... Чувствую, не доведет это тебя до добра!
В руках у него оказалась еще одна папка с бумагами. Он открыл ее и перед глазами оказались с десяток разнокалиберных бумаг, с тщательностью разложенных в хронологическом порядке с приведенной тут же небольшой аннотацией.
— Значит, немцы зашевелились, — вновь произнес он вслух, вглядываясь в нечеткий печатный текст. — Так... Осуществляются карантинные мероприятия. Что у нас тут еще? Формируются специальные группы. Это у нас состав, численность. Ого! По сведениям радиоперехватов было изолировано более ста человек, из которых половина умерла в первые два дня.
Остро заточенный карандаш с нажимом прошелся по поля документа, оставляя небольшую заметку — "передать ученым для уточнения".
— Документ от 1 июля, — перевернул он очередную страницу. — Приказ генерала Гейера об ужесточении карантинных мероприятий. Смотри-ка, как размахнулись! Это же почти 100 квадратных километров! ... "Полностью изолировать! ... Обеспечить тотальный контроль за всеми выезжающими немецкими подразделениями. Досмотру подлежат... В случае обнаружения случаев распространения эпидемии на гражданское население уничтожению подлежат все инфицированные, включая членов их семей...", — карандаш вновь сделал заметку — "разведупру разобраться". — Это нельзя пускать на самотек!
С каждым новым документом ситуация становилась все более запутанной. При разговоре с Берией Сталин был практически уверен, что в этом районе немцы испытывали какое-то новое оружие. Все известные ему на тот момент факты очень хорошо укладывались в это предположение. Это и абсолютная секретность, и изоляция громадной территории, и карантинные мероприятия. Но дальше начали всплывать все новые и новые факты, которые говорили совершенно о другом.
— Если конечно у них что-то пошло не так, — размышлял он, пытаясь собрать воедино разные кусочки этой мозаики. — И сейчас они заметают следы. Очень возможно, очень даже возможно... С другой стороны, что же тогда случилось с первой разведгруппой?
В его руках были несколько скрепленных друг с другом бумаг серого цвета от которых ясно пахло чем-то медицинским.
— "Дошли до места...". Это понятно. "Встретили связника и выдвинулись в указанный квадрат", — карандаш застыл над строчками машинописного текста. — Какой-то бред! — вдруг вырвалось у него. — Целая немецкая часть?! Дело рук партизан? Окруженцы? Чем больше бумаг, тем больше возникает вопросов! ... Что же они там готовили? Как бы это потом не вылилось нам боком...
68
Та ночь, когда он вновь стал хозяином леса, явилась для него неким водоразделом, который окончательно отделил всю его прежнюю жизнь от новой, совершенно другой, нечеловеческой. Если раньше у него и оставались хоть какие-то иллюзии по поводу своего будущего — "а, вдруг", "советская наука все может", "я никогда не перестану быть человеком", "я один из людей, я такой же как и они, пусть и выгляжу иначе", то после схватки со своим антиподом — низменной, животной частью своего сознания, которая хотела жить несмотря ни на что, Андрей понял, что возврата назад не будет.
"Назад хода нет! — окончательно решил он. — Хватит тешить себя надеждой, что когда-нибудь что-то может измениться! Нет! Теперь это моя жизнь! И я буду жить — жить так словно это последние мои дни...".
Не верьте мировым классикам, герои которых мямлили и тянули при решении судьбоносных для них вопросов; не слушайте также тех, кто рыдает на вашем плече от невозможности на что-то решиться. Это все бред! Любой вопрос, даже самый адски важный и жизненный, мы раскалываем в мгновение ока. Все наши поздние метания, страдания и сопли — это всего лишь страх перед тем, как сделать первый шаг или второй, или третий...
"Пусть я теперь другой, пусть у меня нет рук и ног, пусть у меня другой цвет глаз или совсем нет глаз, но я все же это я! — распалял он сам себя. — И мне тоже есть ради чего жить! — перед ним вставали его близкие, друзья и просто знакомые, от чего как-то странно защипало где-то там глубоко внизу — в самой глубине. — Вот ради них и буду жить! Буду жить их защищая!".
Расставив перед собой приоритеты, Андрей развил бурную деятельность. Если бы у него в этот момент вдруг снова появилась голова, то она в мгновение ока разбухла и лопнула словно гнилая тыква. Однако голова у него не появилась и поэтому...
"Посмотрим, что наворотил этот чертов безумец, — наконец, решился он проверить странное "шевеление" в своих владениях, доставшееся ему после поглощения своего противника. — Наворотил-то, наворотил, просто настоящие катакомбы!".
Был ли тот другой безумцем или не был, правильно ли он делал или нет, наверное, сейчас это было совсем не важно! Главное, этот ... оказался настоящим параноиком!
"К чему черт его дери он тут готовился?! — Андрей уже думал, что полностью потерял способность чему-то удивляться. — По всему лесу натыкал каких-то берлог!". Его ощущение леса как некого единого с ним целого возвращалось к нему слишком медленно... Что-то после этой схватки изменилось. Все пространство леса, что раньше было словно продолжение его сознания, стало одним темным пространством, которое пришлось открывать заново — шаг за шагом.
"Зачем ему все это было надо? Для чего? — вопросы уходили в никуда — к адресаты, которого уже давно не было в этой реальности. — Это же люди! Для чего ему нужны были люди". Андрей накрывал своим вниманием десятки и десятки глубоких берлог под корягами развесистых дубов и узких ям в стенках оврагов, где что-то копошилось, дышало, двигалось... "Что он с ними делал? — в темных катакомбах, заросших густо переплетенными между собой мохнатыми корнями, свисали живые существа — птицы с переломанными косточками, мелкие зверьки с дико дергающимися лапами и закатанными куда-то верх глазками-бусинками. — Черт! Черт! Что он творил?".
Сознание человека, еще пока человека, с трудом вмещало в себя увиденное. Оно как-то пыталось сопротивляться, защититься, выстроить какие-то барьеры между страшной, открывающейся реальностью. "Этого не может быть! — бились в его сознании спасительные слова, за которые еще можно было зацепиться, чтобы не видеть и не понимать всего этого. — Это противоестественно!". Однако, все его защитные барьеры словно хрупкое стекло рассыпались перед все новыми и новыми картинами.
... В полумраке, где лишь редкие гнилушки давали крохотную толику света, полностью спеленатые висели обнаженные люди. Женщины и мужчины, старики и дети. Влажные тела, по которым стекали грязные ручейки пота, были полностью неподвижны и на первый взгляд казались мертвыми. Но их выдавали глаза! Веки были плотно закрыты, словно плотные шторы, за которыми бешено метались глазные яблоки... Люди были живы и чувствовали все, что с ними вытворяли!
