— Марк, мой мальчик, я не хотел тебя обидеть, — попытался слово профессор, прекрасно осознававший чем ему лично и его проекту чревата ссора с представителем семейства Круппов. — Просто, мне все эти цифры не показались...
— Подождите, не перебивайте меня! — вспыхнул тот, неожиданно повысив голос. — Все это, вышесказанное мной, теперь, дорогой господин Грайте экстраполируйте на нашу ситуацию, — и не думая скрывать свое удовлетворение, Марк рассмеялся. — Ха-ха-ха! Вы вновь ничего не поняли? А по моему все более чем очевидно! Перелопатив ворох этой макулатуры, из которой ваши аналитики ничего толкового извлечь так и не смогли, я понял одно — практически вся неподконтрольная нам активность в этом районе, особенно выраженная в открытом противостоянии, в той или иной степени связана с одним конкретным территориальным квадратом и конкретными либо людьми либо событиями. Если наше предположение верно, то источник почти всех бед в этой части области этот самый русский диверсионный отряд, который либо уже испытывает либо еще только собирается испытывать что-то совершенно новое... Сейчас совершенно не важно, что это такое! Сверхсолдаты это, какие-то яды или газы, или что-то еще... главное они здесь! И наконец, последнее, с наступлением холодов они существенно снизили свою активность! Вы поняли, профессор, им не по нраву холод. Конечно, это достаточно вольное предположение, но все же...
Грайте вскочил. "Вот мальчишка! Смотри..., — в его голове бушевал вулкан мыслей. — Надо же! Углядел!". Не смотря на все свое внутреннее презрение ко всей этой семейке бывших торгашей, который выбились в крупные промышленники и сейчас строили из себя настоящую элиту, он не мог не признать, что в теории Марка было очень весомое здравое зерно.
— Мне докладывали, что за последние две недели ни одна их ягд-команд не обнаружила ни каких следов этих бандитов возле их старого лагеря, — заговорил Грайте после некоторого молчания. — ... Прекратились взрывы, нападения, диверсии, почти иссяк поток задержанных, да еще эти проклятые язычники куда-то пропали... Очень похоже, очень похоже, — профессор, вдруг, резко остановился словно уткнулся лбом в стоявшую перед ним стену. — Стоп! Получается именно сейчас самое идеальное время, чтобы сделать первый шаг. Нужно собрать все силы в кулак и, наконец, поставить точку в этой затянувшейся игре.
Он улыбнулся и, вдруг спросил:
— Кстати, Марк, вам попадались, действительно, странные сообщения? Что вы так на меня смотрите? Я спрашиваю о таком, что вам показалось совершенной бессмыслицей..., — лицо Марка стало задумчивым. — Это не просто любопытство. Понимаешь, — в этот момент он как-то совершенно естественно, сам этого не замечая, перешел на "ты". — Меня не покидает ощущение какой-то неестественности. Я оглядываюсь вокруг и понимаю, что единственным, к чему это может относиться, являются эти чертовы дети Одина... У нас просто все чудесно складывается. Регулярно появляются все новые и новые свидетельства, которые нас просто ведут в каком-то направлении. У вас нет такого ощущения, Марк?
96
1 декабря 1941 г. Восточный берег реки Нара, примерно в 20 километрах от Наро-Фоминска. Вдоль высокого обрывистого берега, причудливо извернувшегося в сторону запада, протянулась змеевидная цепь черных пятен. Притягивающая взгляд чернота земли на белоснежном фоне при ближайшем рассмотрении оказывалась намечающейся линией окоп. Полураздетые несмотря на тридцатиградусный мороз бойцы с уханьем вгрызались в мерзлую землю, периодически притоптывая подмерзающими ногами.
— Эх, морозец, родимый, — приговаривал крупный боец из Пензы, вытаскивая обломком широкой доски кусочки земли вперемешку со снегом из едва наметившейся ямы. — Что же ты так кусаться вздумал? — багрово-красные уши выглядывали из под сползшей на затылок шапки. — Да... Мама, родная, не вовремя ты видно меня родила...
— Трофимов! — вместе со скрипом снега раздался хриплый голос. — Уши отморозишь. Ты их снежком слегка разотри, снежком. Они и отойдут. А то вон лопухи какие! Того и гляди отвалятся.
— Не отвалятся, товарищ лейтенант, — подняв голову на командира, буркнул тот. — Они у меня знатно пришиты..., — выпустив из рук перегнутый лом, он устало спросил. — Товарищ лейтенант, что там слышно-то?
Из соседних ячеек, которые до боя планировалось связать в единую сеть окоп, вытянулись еще головы, услышав вопрос. Сверкающие из под надвинутых на лоб шапок глаза с надеждой уставились на лейтенанта. Заданный вопрос кровно касался их всех, бывших бойцов практически исчезнувшей в ожесточенных боях 222 стрелковой дивизии, нынешних бойцов Московской сводной дивизии, которая тоже, несмотря на столь воодушевленное название насчитывала едва полк личного состава.
— Не забыли, говорю, нас? — не дождавшись ответа повторил вопрос Трофимов, съеживаясь на поднявшемся из-за речки ветру. — А то прет ведь гад, как саранча...
Лейтенант Мареев, еще недавно возглавлявший разведывательный взвод, а сейчас назначенный командиром роты, отвечать не спешил. Под прицелом десяток ждущих глаз, он просто не знал что ответить. Сказать правду он просто физически не мог! Вымотанные непрерывными за последние три недели боями, бойцы и так находились на грани и держались из последних сил. Рассказать им, что их тут фактически бросили без поддержки — без мало мальски значимой артиллерии, без подкреплений, чтобы задержать рвущиеся к Москве танковые кулаки немца?! Или сообщить о том, что с соседями справа нет связи уже несколько дней?! Может стоило бойцам бросить кость о ждущих где-то совсем близко свежих полках, о сотнях новых советских танков?! Встречаясь с их глазами, Алексей понимал, что нельзя делать ни того, ни этого...
— Не забыли Пенза, не забыли! — ответил, наконец, Мареев, подняв с земли валявшийся лом и прыгая в наметившийся окоп. — Не выросла еще такая забывалка, чтобы нас забыли! Что смотрим, архаровцы?! — гаркнул он в сторону встрепенувшихся бойцов. — На немца тоже будем смотреть воловьими глазами, как на бабу?! А!? Копаем, братцы, копаем! Так копаем, чтобы пар от нас шел, чтобы брызги летели!
Разогнувшиеся спины, вновь согнулись и кирки с лопатами снова застучали и заскребли по замерзшей земле.
— Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант, — Алексей со вздохом вскочил на выступавший бруствер и посмотрел в сторону редколесья, от куда раздавался крик вестового. — Тут до вас пришли... К комдиву, срочно! — запыхавшийся Филипчук, неизменный уже на протяжении месяца ординарец комдива, не переставал кричать. — Из санбата десятка три человек к вам определили... Вот! — не добегая до него, он остановился и махнул рукой. — Быстрее, а то разберут!
Охнув, Мареев перемахнул через окоп и рванул в сторону леса. До командного пункта он добежал за какие-то несколько минут и как оказалось, правильно сделал, что поспешил. Возле землянки комдива, едва заметной на фоне стоявших рядом высоких сосен, громко спорили два его соседа — ротный-2 и ротный-3. Первый, кряжистый и плотный мужик с исконно русской фамилией — Петров, что-то яростно втолковывал второму, Загидуллову, чернявому татарину.
— Что ты мне тычишь своими бумажками? — буквально ревел Петров, тряся рукой перед носом второго ротного. — И у меня не цельная рота. Вот! Сорок семь человек! А у тебя сколько? — его короткие, очень похожие на снаряды от сорокопятки, пальцы тыкали куда-то в сторону расположения третей роты. — если бы у меня столько было в наличии..., — вдруг, он увидел Мареева, который с каменным выражением лица вышагивал в сторону командного пункта. — Стоять! Не пущу! А ты то куда?! — его квадратная фигура с растопыренными руками встала на пути лейтенанта. — Тебе-то, Лексей, эти убогие зачем нужны? Трое хромых, пара слепых да глухой в придачу! Куда?!
В нескольких метрах от них, переминаясь с ноги на ногу стояло то самое пополнение, о котором "ломали копья" командиры. Тридцать семь человек, едва подштопанные в медсанбате и выпущенные обратно в бой, стояли в ожидании распределения. На многих из них блестели свежие марлевые бинты... Кто-то жевал, прихваченную с кухни горбушку хлеба.
— А, ну молчать! — рявкнул на разошедшегося ротного подошедший комдив. — Развели мне тут базар словно спекулянтки! — Полковник Бобров, пригладив непокорные седые волосы, смотрел сквозь командиров на бойцов. — Дожил, — с горечью пробормотал он, пробегая глазами по людям. — Командир дивизии лично распределяет три десятка бойцов по ротам... Так! — грозно протянул он, переводя взгляд на вытянувшихся в струнку командиров. — Весь личный состав, все... сколько вас там, все тридцать семь человек, направляются в первую роту! Лейтенант Мареев! — тот подскочил к нему. — Разведка докладывает, что немцы перебрасывают два моторизованых батальона в стороны Каховки... Считай, прямо к тебе на задний двор, братец! Короче принимай, пополнение! Остальные, в расположение своих подразделений, бегом ... марш!
— Они хоть оружие держать смогут? — угрюмо спросил Алексей, стоявшего рядом санинструктора, который и возглавлял весь этот табор. — Поди всех стоячих выскребли из санбата...
Тот, кашлянув в огромную варежку, буркнул:
— Ничего, товарищ лейтенант, смогут. Не смотрите, что в бинтах. Почитай, почти все сами вызвались... А тот, вообще, вон еще вчерась удрать на позиции хотел, — пожилой боец кивнул в сторону невысокого больного в потрепанном со множеством дыр ватнике. — Еле удержали.
— Хорошо. Давай, иди отец, назад, — лейтенант сделал два шага вперед и внимательно посмотрел на бойцов. — Товарищи бойцы, скажу сразу, спокойной жизни вам не обещаю. Наша первая рота находится на острие обороны дивизии и именно по нам придется первый удар врага. Стоять придется насмерть!
— Так и нас, товарищ лейтенант, не пальцем делали, — выкрикнул из строя тот самый боец, на которого указывал санинструктор. — Чай не первый день воюем... Не струхнем.
— Боец, два шага вперед! — повысил голос Мареев. — Доложить по форме!
Тот сразу же подобрался. Несколько движений руками и дырявый ватник словно по волшебству приобрел более или менее опрятный вид, а сама фигура стала подтянутой.
— Глованко Илья Степанович, старшина пограничной заставы Љ... ..особого района, — энергичным голосом произнес боец.
— Пограничник, значит..., — слова сами собой вырвались у лейтенанта. — Добро! Вот и принимай взвод... У нас старшина как раз и не было. Команду и в расположение
Уже позже, когда закончились земляные работы и пополнение разбрелось по землянкам, Голованко стал вспоминать события прошедших дней, котрые сейчас казались совершенно далекими и туманными...
"— ... Давай, забирайся внутрь! — старался перекричать гул самолетного двигателя летчик. — Есть приказ!
Дрожа словно от нетерпения, самолет раскачивался на месте. Летчик практически высунулся из небольшого окошка, сверкая большими круглыми очками.
— Товарищ старшина, у меня приказ — вас вывезти в первую очередь! Здесь должна остаться только небольшая группа... Вы слышите?! — движок оглушающе ревел. — Скорее, уже светает!".
В землянке было тепло, что особенно чувствовалось после тридцатиградусного мороза на улице. Самодельная печурка еле слышно потрескивала сгоравшими досками от снарядного ящика, скудно освещая тесное помещение. Старшина поправил скорчившийся вещмешок и вновь провалился в полусон...
"... Говорю, что теперь с нами будет? — Голованко наклонился к высокому майору, который и курировал эвакуацию партизанского отряда, а точнее тех, кто был приобщен к Тайне. — А, товарищ майор?!
Тот, пытавшийся все время полета уснуть в продуваемом всеми ветрами салоне самолета, недовольно прокричал:
— Вас приказано доставить в Москву, в наркоман внутренних дел. Там и решат, что с вами делать".
Илья перестал ворочаться и открыл глаза. Огненные блики плясали по перекатам землянки, завешанным чьей-то плащ-палаткой от просыпавшейся сверху земли. Он бегали от одного выступа к другому, временами сливаясь во что-то совершенно причудливое и странное.
"— Слушай, старшина, — так и не уснувший майор снова наклонился к нему. — Как там немец, лютует? — по его вопросу было не ясно, знает ли командир или нет правду.
— Да уж не сахар, — бросил в ответ Голованко. — Товарищ майор...
В этот самый момент их мощно тряхнуло и самолет задрожал от попаданий зенитных снарядов, а его борт, только что казавшийся надежной и несокрушимой стеной, украсился рваными отверстиями.
— А-а-а-а-а-а! — с безумным воплем кого-то вырвало с места и швырнуло в хвост. — А-а-а!
— За скобы держись, за скобы! — в самое ухо заорал ему майор. — Иначе размажет... Черт!
Сидевший прямо напротив них боец, вцепившийся в оружие, резко дернулся. Рифленый ствол автомата и круглый магазин разлетелись в разные стороны.
— Вот, гад, в вилку взял! — майор с трудом удерживал большой вещмешок одно рукой. — Лупит не переставая!"
Голованко аж застонал от бессильной злобы, вспоминая как зенитные орудия разбирали самолет по частям, как как летчики бросали борт из стороны в сторону...
"Дверь кабины распахнулась и кто-то проорал оттуда:
— Идем на посадку! Километров десять до наших не дотянули... Черт! Двигатель! — из кабины что-то кричал второй пилот. — Тяни! Дотянем!
— Нам нельзя к немцам! — майор каким-то чудом отцепился от сидения и бросился к кабине. — Нам нельзя к немца! Ты понимаешь?! — в этой сумасшедшей болтанке он взял за грудки пилота и начал его трясти как тряпичную куклу. — У меня приказ! Ты меня понимаешь?! Приказ, подписанный лично народным комиссаром внутренних дел...!
Раздался дикий скрежет и в фюзеляже образовалась огромная дыра, в которую спокойно можно было протолкнуть взрослого человека. Ледяной ветер ворвался в салон...
— Отпусти! — дикие глаза летчика вперились в хвост, который ходил ходуном. — Разобьемся, в бога душу мать! Отпусти! — пальца майора были словно клещи. — Все равно не дотянем! Двигатель горит. Хоть стреляй, не вытянем!
Майор толкнул его обратно в кабину и странным взглядом окинул разворошенный салон...".
Старшина, вздрогнув, вскочил с лежанки и уставился на занавешенный выход. Руки сами собой опустились на винтовку. Однако, шли секунды, минуты, но на улиц было тихо.
— Ни к черту, — сплюнул он, снова устраиваясь на свое место.
"В салоне еще оставалось шесть человек, один из которых, прилетевший вместе с майором, висел на ремнях без движения. Случившего потом не ожидал никто...".
В полумраке землянки глаза старшины напоминали поблескивающее в огне стекло. Он совершенно не моргал...
"Вытянув руку за спину, майор вытащил пистолет и передернул затвор.
— Майор..., — закричал было Голованко, подумав, что тот решил застрелиться, чтобы не попасть в плен.
Бах! Бах! Бах! Он стрелял практически не целясь. Да собственно и расстояние было детским для военного — метров шесть — семь. Пусть самолет болтался, но ведь люди были крепко стянуты ремнями.
— Стой! — но было уже поздно. — Нет! — закричал Илья, дергая на животе страховочные ремни. — Нет!
Стрелял он точно в голову. Сначала, в тех, что сидел вблизи от него — два партизана — муж с женой. Им досталось по пуле... Они умерли сразу же: он откинулся к борту самолета, а она головой склонилась к нему на плечо".
