Повелитель моря. Глава 2

Анри невольно улыбнулся и покачал головой:

— Мне стоило немалых усилий убедить губернатора Белиза не отправлять карательный отряд, а дать мне возможность решить это миром. Как долго мне удастся удержать его от этого снова, если я не смогу наказать виноватых?

— Но ведь ты вернёшься с женщинами! — настаивал касик на своём.

— Мне придётся держать отчёт перед губернатором. И я скажу ему всё, что узнал. И он непременно потребует доставил в город того, чья чёрная душа пробудила в жителях Балам-Ха желание убивать. Загляни в своё сердце, мудрый Кукумель Йаш, и ответь мне, неужели это требование моего губернатора, испанского касика, будет несправедливым?

Старый вождь задумался, представляя себя на месте испанского касика. По тому, как каменело его лицо, можно было догадаться, какие ответы он находил в своём сердце. Когда касик снова посмотрел на Анри, отпечаток тягостных дум скорбью лежал на нём.

— Моё сердце говорит, что ты прав, альмиранте! На совете я буду настаивать на том, чтобы отдать жизнь колдуна в твои руки. Но я не могу решать за всех.

— Разве авторитет касика не заставит остальных прислушаться к твоим словам? — голос Анри снова стал спокойным и уважительным.

— Так было раньше, но если люди поддержат моё решение, ты можешь обещать мне, что нашего колдуна не убьют сразу, как только он окажется в вашем городе?

— Обещаю. Я поручу его охрану своим людям, и никто не посягнёт на его жизнь, пока суд не вынесет своего решения.

— Хорошо. Я верю тебе, альмиранте, — сказал касик задумчиво.

Анри почувствовал, что голову старого индейца посетила какая-то идея. Предчувствия не обманули его. Лицо касика просветлело от новой мысли, и с надеждой в голосе он спросил:

— А если мы на ваш суд доставим того торговца, ты согласишься обменять жизнь нашего колдуна на его?

— Это решение будет принимать суд, а не я. Но я могу обсудить это с губернатором и если вы доставите в Белиз этого "торговца" до суда, то, я думаю, это возможно.

— Но сможешь ли ты гарантировать безопасность тем из нас, кто придёт в ваш город?

Анри задумался, вспоминая последний разговор с губернатором. Наконец, поднял глаза на касика и ответил:

— Я поручусь за вас своей жизнью, потому что я верю тебе, касик, а ты веришь мне!

Касик удовлетворённо кивнул.

— Когда будет этот суд?

Не раньше, чем через два дня после того, как я доставлю женщин и колдуна в Белиз.

— Хорошо. Я буду в этот день в твоём городе! — заверил касик, поднял руку в прощальном жесте и исчез в темноте за пеленой дождя.

09.

Из густой черноты тропической ночи со стороны джунглей донёсся резкий крик обезьяны. Ей никто не ответил. Тишину нарушали лишь треск огня и глухие удары тяжёлых дождевых капель по пальмовым листьям. Некоторое время Анри вслушивался в тишину, потом разделся догола и вышел из-под навеса.

Закрыв глаза и подставив под упругие прохладные струи лицо, опухшее и зудящее от бесчисленных укусов летающих насекомых, он раскинул руки и позволил плотной стене падающей с неба воды обнять его тело. Вода обволакивала и, лаская, стекала, смывая с него не только пот и грязь, но и напряжение, принося облегчение воспалённому лицу и натруженным мышцам. Она словно стала проводником, соединившим человека с небом и землёй. Анри вдруг ощутил единение своего "Я" с этой стихией, словно она растворила его в себе. Ему даже показалось, что его коснулось и сознание планеты, но проанализировать свои ощущения он не успел — голос Хуана вернул его обратно в реальный мир:

— Мясо готово, сеньор!

— Иду, — ответил Анри, запуская руки в свою густую шевелюру, чтобы дать возможность воде проникнуть к самым корням, и вспомнил лавандовый аромат кастильского мыла, подумав о том, как кстати бы оно пришлось сейчас.

Вернувшись под навес, Анри взял свою рубаху, чтобы утереться ею, но в последний момент заметил на кружевном воротнике нечто тёмное, длинное и явно живое. Подойдя ближе к огню, он узнал в этой мерзкой, растянувшейся почти под самую горловину, твари довольно крупную, кажущуюся бронзовой в отблесках пламени, пиявку. Хуан, не поднимаясь с места, вытянул шею и, увидев, что рассматривает адмирал, невозмутимо продолжая вытаскивать из золы почерневшие свёртки с мясом, пояснил:

— Это пиявка, сеньор. Если бы она добралась до твоей шеи, она бы сейчас наливалась твоей кровью. Их много в джунглях, они сидят на листьях и ждут свою жертву. Посмотри свою одежду, сеньор, в джунглях много тварей. Есть такие, что очень малы, но очень опасны. Они могут убить или забрать силу даже у великого воина.

Анри брезгливо стряхнул находку в огонь и, более тщательно осмотрев рубашку, вытерся. Затем, достав из мешка чистое бельё, с наслаждением оделся, мысленно похвалив себя за предусмотрительность. Укладывая в мешок грязные вещи, он внимательно осматривал их в красно-жёлтом свете костра, но больше ничего не обнаружил. И лишь натягивая сапоги заметил на одном из них почти под самой манжетой ещё одного "гостя". В этот раз Хуан проявил больше интереса и подошёл ближе.

— Это клещ, сеньор. Он тоже пьёт кровь. Многие люди из нашей деревни, у которых он пил кровь, тяжело болели, и только хороший целитель или колдун могли излечить их. Не тронь его руками, я сам! — с этими словами он вытащил уже знакомый Анри нож и осторожно, чтобы не прорезать мягкую кордовскую кожу, подобрал это маленькое, но такое опасное существо и ещё более осторожно поднёс его к костру и стряхнул в огонь.

После этого Хуан вернулся к Анри и, порывшись в кожаной сумке, спрятанной на поясе под маштлатлей, достал маленький горшочек из необожжённой глины, закрытый крышкой с ушком, через которое проходил кожаный шнурок, привязанный к таким же ушкам на боках горшочка.

— Вот, сеньор, возьми это и намажь своё лицо и шею, — сказал он, протягивая Анри горшочек, предварительно сняв с него крышку.

Взяв предложенное, Анри принюхался к тёмному густому снадобью. Резкий незнакомый запах ударил в нос. Поморщившись, он хотел уже было вернуть это хозяину, но свободная рука сама собой дотронулась до опухшего лица. Это придало Анри решительности, и он, зачерпнув пальцем красноватую маслянистую тягучую массу, вернул сосуд Хуану и стал обеими руками втирать в кожу это сильно пахнущее средство. Странная мазь приятно холодила, изгоняя зуд. Но не успел Анри закончить, как изначально приятный холодящий эффект сменился слабым жжением, которое постепенно усиливалось.

— Ты что мне дал? — накинулся он на старого охотника.

— Лекарство, — спокойно ответил тот, подавая Анри развёрнутый банановый лист с аппетитно выглядевшими кусками мяса.

Несмотря на усиливающееся жжение, поддавшись уверенному тону индейца, Анри вдруг успокоился, сел и, взяв угощение, отправил в рот первый кусок. Мясо было мягким и сочным, но совершенно несолёным, и от того показалось Анри безвкусным.

— Сейчас тебе будет хорошо, — сказал вдруг Хуан, глянув на лицо Анри. — Наши женщины мажут этим маслом детей и свои лица. Оно отгоняет кровопийц. Мужчины редко используют его. Мы обмазываем себя глиной. Я взял это для тебя у колдуна в Нахо-Балаам. Я видел твоё лицо, сеньор. Ты был добр ко мне. Я хотел быть добр к тебе, — закончил старик и отправил в рот кусок мяса, предварительно посыпав его золой.

— Погоди, — остановил индейца Анри, когда тот потянулся за следующим куском.

Притянув к себе один из своих мешков, он недолго поискал в нём и вытащил завёрнутые в ткань сухари и баночку. Тоже небольшую, но стеклянную и заткнутую пробкой. Положив сухари между собой и Хуаном, Анри открыл баночку и пальцами взял щепотку мелких сероватых кристалликов. Посолив своё мясо, он протянул соль индейцу:

— Бери, так будет вкуснее.

Глаза старика радостно заблестели, но баночку с солью он принял с таким выражением на лице, как будто опасался, что его лишь дразнят. Анри невольно улыбнулся и в этот момент понял, что ему стало легче улыбаться — отёк отступил, лицо больше не жгло и укусы не зудели.

Впервые за два дня наевшись досыта, Анри вспомнил про свой анкерок, на дне которого ещё оставалось немного воды. Сделав пару глотков, он протянул бочонок Хуану. Допив воду, тот вернул его Анри, поднялся и, вытащив из-за пояса нож, шагнул в темноту, под монотонно барабанящий по навесу дождь.

Высунувшись, Анри выставил анкерок под тяжёлые струи, надеясь, что до утра хоть что-то попадёт через неширокое отверстие вовнутрь. Увидев лошадь, жадно ловящую языком "небесную воду", мысленно выругал себя за то, что, понадеявшись вернуться в лагерь до ночного ливня, не позаботился сделать из банановых листьев корыто для сбора дождевой воды. Затем, даже не успев подивиться внезапному уходу индейца, устроив голову на одном из мешков и, закутавшись в плащ, крепко уснул.

Чехия, Прага, июнь 2011 года.

Три последних недели были для Агаты самыми невероятными в её жизни. Всё это время она, затаившись в сознании Анри, лишь тихо наблюдала его глазами жизнь в далёком Карибском море эпохи испанской колонизации. Дело это оказалось не таким простым, как думалось раньше — Анри и Агату разделяли не только триста пятьдесят один год и девять тысяч триста девяносто километров, но и созданная расстоянием семичасовая разница во времени. Ну, в самом деле — как наблюдать за человеком, если вы уже сели завтракать, а он ещё только идёт спать? С одной стороны, это было удобно, потому что ночью у Анри, обычно, ничего особенного не происходило, а у Агаты в это время были в разгаре рабочие будни. Но, с другой стороны, когда на Карибах начинала кипеть жизнь, Агата уже валилась с ног — сезон отпусков ещё не был в полном разгаре и пациентов было много, да и домашние дела требовали времени и сил.

Рассказать кому-нибудь о приключившемся с ней Агата боялась — проработав почти двадцать лет психологом, она понимала, какой могла бы быть реакция тех, кому она открыла бы свою тайну. Да и рассказывать пока особо было нечего — в течении этих недель ничего особенного не происходило, если не считать несколько морских боёв армады Анри с пиратами. Тем более что бои, учитывая большое преимущество армады Анри в количестве кораблей, в обоих случаях закончились быстро. Однако зажимать уши от грохота пушек ей с непривычки таки пришлось, да ещё и при пациентах. Благо стояла жуткая жара и можно было сослаться на боль в ушах из-за воспаления, спровоцированное вентилятором. А вот к вони припортового города и корабля, обмазанного какой-то едко пахнущей белой пастой, с пропитанными вонючим жиром парусами и обмазанными смолой канатами она привыкла быстро. Хуже дело обстояло с вездесущим запахом немытых потных тел и чеснока. К счастью, ароматические палочки и масла, с помощью которых она создавала располагающую к задушевной беседе атмосферу, хорошо переключали на себя обоняние.

Тем не менее Ярослав заметил изменившиеся интересы жены. Министерство, которое заключило с ним контракт на обеспечение и обслуживание компьютерной техникой, расширялось, и его и без того ненормированный рабочий день растягивался иногда допоздна. Но, когда бы он не вернулся домой, он заставал Агату не у телевизора, а у компьютера, читающей не о новинках медицины, а то дневники конкистадоров, то биографии испанских дворян, то историю Испании и её колоний.

Агата действительно пыталась узнать о эпохе, в которую попала, как можно больше. Вначале ею двигало желание доказать самой себе что видимое частью её сознания не галлюцинация. Потому она стала искать в сети морские термины, которые слышала чаще всего и оказалось, что все те неслыханные ранее слова, как "рангоут", "нактоуз", "бейдевинд" и подобные — не плод больного воображения. Подобным образом дело обстояло и с именами. Нашла она в сети и графа Альменара, и отца Фернандо — графа Алькаудете, и отца Себастьяна — дона Фернандо Альварес де Толедо и Мендоса, шестого герцога Альба. Страницы истории семнадцатого века оживали перед её глазами, хотя она и смотрела на неё глазами Анри.

Всё более убеждаясь в реальности происходящего, Агата задумалась о причинах и реализации переноса части её "я" не просто в чужое тело, а ещё и отделённое тремя с половиной столетиями. Увы, ни медитации, ни поиски в интернете подобных историй ничего не дали. Исходя из твёрдой веры в то, что случайностей не бывает, а подлинный смысл переноса, как и то, кто и как это сделал, ей пока были неизвестны, она отважилась "выйти из тени". Чтобы лучше понимать мотивацию поступков человека, с которым ей теперь пришлось делить тело, Агата решила действовать по хорошо отработанной схеме и "просмотреть" прошлое Анри. Но не только это было причиной её любопытства — была в этом мужчине какая-то затаённая в душе грусть. Она читалась и в его глазах, когда, заставив Анри задержаться у зеркала чуть дольше, Агата впервые смогла рассмотреть его. Однако осторожное копание в памяти "сожителя" ничего не дало — слишком глубоко он прятал воспоминания о своём детстве и юношестве, сопротивляясь даже во сне. Пока Агата "выкапывала" из самой глубины его памяти образы родителей, она ощущала передающиеся от Анри обволакивающие душу тепло и любовь, но чем выше она поднималась, тем замытее становились картинки, а сознание заливала печаль. Поняв, что Анри специально прячет в глубину подсознания какую-то сильную душевную боль, Агата решила попробовать разговорить его.

Хотя сказать, что прошедшее время было бесполезным, было бы нечестно. Слушая мысли Анри, она была приятно удивлена, поняв, что тот тоже составляет психологические портреты своего окружения и даже систематизирует их. Людей он подразделял на три категории: те, кому можно полностью довериться, те, кто словно флюгеры — держат нос по ветру выгоды, но, если уж дал слово, то сдержит его, и те, что во всём ищут лишь свою выгоду и обманут, даже поклявшись, если получат более выгодное предложение. К первой Анри относил всех своих друзей и Себастьяна. Из второй Агата пока знала лишь губернатора Белиза, а вот в третьей, похоже, расположилась жена Фернандо. Такое мнение Эль Альмиранте о жене друга Агате показалось необоснованным, тем более что в памяти Анри ей не удалось найти аргументов для такого размещения. Заинтригованная она, посетовав, что не может перепрыгивать из одной головы в другую, решила что ответ может быть спрятан где-то в глубине подсознания Анри и надеялась со временем разгадать эту загадку.

Пользуясь тем, что в пятницу приём начинался во второй половине дня, она решила предшествующую ночь посвятить более активным действиям. Дождавшись, когда муж уснул, она тихо вышла из спальни и не зажигая свечи, села на ковёр в сукхасану и полностью переключилась на Анри. Тот в это время сидел в церкви, благоговейно распевая псалмы. Агата не была атеисткой. Как и многие в тяжёлые жизненные моменты она искала бога, но встретившиеся на её пути попы вызвали отторжение к христианству и толкнули на поиски альтернативы. Начитавшись древних и современных философов и мистиков, она создала себе свою собственную картину Вселенной и её законов. И они отличались от тех, которые проповедовала церковь. Поэтому, когда Анри погрузился в свои мысли, задавая богу вопросы, на которые вряд ли получил бы ответ Небес, Агата на очередное "Почему?" ответила сама фразой, которая звучала в ней ещё со школьной скамьи: "Потому что религия — опиум для народа!". Нельзя сказать, что Анри испугался. Вначале он даже не понял, что чужой голос, заговоривший с ним, у него в голове, и стал оглядываться. Осознав, что никто из сидевших рядом не обращался к нему, он растерялся. А Агата, решив заявить о себе и установить контакт, продолжала свою антирелигиозную проповедь. И только тогда, когда почувствовала нарастающий в сознании Анри страх, осознала, какую сделала глупость. Человек из XVII века, особенно испанец, уверенный в незыблемость католичества и никогда не слышавший даже слова "телепатия", первым делом подумал, что это сам дьявол искушает его, проверяя силу веры. Лихорадочно соображая, как выпутаться из этой ситуации, Агата невольно втянулась в дискуссию, пытаясь выдать себя за "голос подсознания". Вышло не очень убедительно, потому она продолжила следить за Анри, стараясь сгладить последствия "контакта". Да и события начали стремительно развиваться. Ошарашенная не менее Анри вначале недвусмысленным признание дочери губернатора в чувствах к нему, а затем присягой дона Себастьяна, Агата забыла про сон. Краешком сознания наблюдая за ужином в доме Фернандо и испытывая лёгкое опьянение от выпитого Анри алкоголя, она наслаждалась вкусом испанской кухни и размышляла над мотивами, побудившими испанского гранда принести, по сути, вассальскую присягу плебею. Мотивы Исабель тоже были не очень понятны — чтобы она там ни говорила, но Агате не очень верилось, что дочь графа хотела бы стать женой пусть даже богатого и красивого, но простолюдина. Но ещё менее она верила словам Себастьяна. "Зачем ему это нужно?" — задавалась она вопросом. В отличие от Анри, поверившего в искренность клятвы, Агата, как человек современный, верила в бескорыстие так же, как и в инопланетян — и то, и другое наверняка существует, но где-то очень далеко.