— Может, я уйду? — сказал я, в нерешительности остановившись на пороге. — Матери нет...
— Заходи! — Она втянула меня в прихожую и захлопнула дверь. — У меня замечательные родители, не хуже твоих. Мама во всём доверяет и будет только рада тому, что у меня появился друг. Раздевайся и положи портфель на тумбочку. Сейчас пойдём в мою комнату, только посиди минуту на диване, пока я её посмотрю. Сестра могла разбросать вещи. Есть не хочешь?
— Нет, спасибо, — сказал я, осматриваясь. — Я позвоню домой, предупрежу, что задержусь.
В обоих городках у офицеров стояли телефоны с трёхзначными номерами, работавшие от небольшой АТС. Мама уже знала о моей задержке от Сергея, который отнёс гитару к нам домой.
— Поговорил? — спросила Люся. — Тогда иди сюда, я уже всё убрала. Беда, когда сестра на пять лет младше. Я не была такой в её возрасте.
— А какой ты была?
— Давай покажу фотографии! — Подруга с готовностью принесла большой семейный альбом и начала показывать фотографии, объясняя где и когда они сделаны.
— Это я в годик, — показала она фото очаровательной малышки.
— Славная попка! — похвалил я, заставив её покраснеть.
— Хватит возиться с фотографиями! — сказала Люся, закрывая альбом. — Скоро придёт мама, и я не успею с тобой поговорить. Гена, скажи, чем я могу тебе помочь?
— А почему ты думаешь, что мне нужна помощь? — спросил я, взглянув ей в глаза.
Она не отвела взгляд, отвёл я.
— Потому что я вижу, что тебе плохо! Почему ты не хочешь быть со мной откровенным? Ты же знаешь, что я не предам!
— Потому что я за тебя боюсь, — ответил я. — В том, что я должен сделать, ты не поможешь, зачем же тебя мучить?
— А так я не мучаюсь? — Она всхлипнула.
Слёзы — самое страшное оружие, которое есть у женщин. Хуже плачут только старики. Слёзы у детей по большей части просто средство воздействия на взрослых, поэтому они на меня никогда сильно не действовали, но смотреть на то, как плачет Люся, я не мог.
— Перестань сейчас же! — я обнял этого влюблённого ребёнка и стал гладить её волосы. — Мама придёт, а у тебя...
Она воспользовалась тем, что я расслабился, и доказала, что уже не ребёнок и вполне усвоила данный мной урок. Второй поцелуй у нас получился лучше первого.
— Всё! — я вскочил с кровати. — Я ухожу, а ты приводи себя в порядок.
Как же хотелось остаться! Не для чего-то дурного, просто я в последнее время стал чувствовать себя страшно одиноким. У меня есть семья, но мама была права, когда говорила, что я живу своей жизнью. Не мог я им довериться во всём, и они это чувствовали. А вот Люсе мог рассказать всё без утайки. Она поверила бы и никому не выдала бы моих тайн. И то, что я уже прожил одну жизнь, вряд ли оттолкнуло бы. Но я не хотел нагружать на её плечи даже малую толику своей ноши.
Когда вышел на улицу, увидел, что поднялся ветер и с неба валит снег. Зима отыгрывалась за своё опоздание. Если так будет всю ночь, к утру наметёт сугробы. Я получше заправил шарф и ускорил шаг.
— Надо было сходить домой переодеться в зимнее, а уже потом бегать по гостям! — отругала мама. — Всё просушу и уберу до весны. Я уже достала твою куртку с меховой подстёжкой. Понравилось твоё пение?
— Все были потрясены. Пойду заниматься.
— Сначала обед! — сказала она. — Потом занимайся, чем хочешь.
— Если сейчас наемся, потом не смогу ничем заниматься. Постараюсь всё сделать быстро.
Я выполнил асаны, а потом упражнения с гантелями. Не стоило делать их одновременно, но на перерывы не было времени. Борьбу проигнорировал и пошёл на кухню. Пообедал, сделал уроки и сел за свои записи. Заполнив три страницы, закрыл тетрадь и убрал в новый тайник. Уже исписанные тетради хранились под тахтой родителей, куда никто не заглядывал годами, а тетрадку с текущими записями начал прятать под одёжный шкаф, приподнимая его край. Мне ужасно осточертела выкладка исторических фактов, к тому же чем дальше я забирался от теперешнего времени, тем меньше становилась ценность записей. Если ими воспользуются и начнут менять историю, из записанного почти ничего не повторится. Останутся только природные катаклизмы. Вот их в последние годы было много. Наверное, надо записывать по два года в день, чтобы быстрее закончить с историей и заняться наукой и технологиями. На них потребуется больше времени, чем на простое изложение фактов.
Следующий день прошёл буднично. Ночью метель прекратилась, и утром не было больших сугробов, но я всё-таки набрал снега в ботинки. В классе никто не вспомнил о моём выступлении, и внешне всё было как всегда. Все знали о моей дружбе с Черзаровой, поэтому мы вместе гуляли по коридору второго этажа. Такая демонстративная дружба не поощрялась, но никто из видевших наши прогулки учителей не сделал замечание.
В субботу я опять выделился, на этот раз на физкультуре. Мы уже больше месяца занимались в спортзале, но занятия сводились к бегу и игре в баскетбол. В тот день впервые использовали спортивные снаряды. Учитель объяснил, как прыгать через коня и встал сбоку, чтобы страховать неудачливых всадников. Когда бегали или прыгали в длину, я старался ничем не выделяться, легко зарабатывая свои пятёрки, а мешковатое трико скрывало мышцы. Передо мной бежал Сашка. Он недостаточно сильно оттолкнулся и, если бы не страховка, мог упасть. Я постарался хорошо разогнаться и сильно оттолкнулся руками. В результате легко перемахнул через коня и приземлился дальше других. Учитель не смог подстраховать, а я не удержался на ногах.
— Сильно ушибся? — спросил он, помогая мне подняться.
— Немного ушиб правую ногу, — сказал я. — Завтра выходной, а к понедельнику заживёт.
— С чем занимаешься? — спросил учитель. — Гантели?
— Только последние два месяца. До этого были отжимания, ну и другое.
— Не хочешь чем-нибудь заняться? Кольцами, например.
— Спасибо, но пока нет времени, — отказался я. — Может быть, потом.
— Ладно, надумаешь — скажешь. Иди на скамейку, а мы продолжим.
Когда закончился урок, в раздевалке обступили мальчишки.
— Что тебя щупал Семёныч? — спросил Валерка.
Я молча закатал рукав трико.
— Ни фига себе! — сказал Сашка. — Это нечестно! Когда мы спорили на щелбаны, у тебя не было таких мышц. Они у тебя больше, чем у Валерки!
Действительно, бицепсы у меня были существенно больше, чем у Дегтярёва.
— Как накачал? — спросил Валерка.
— Слышали мой разговор с Семёнычем? — спросил я. — Отжимания, гантели — способов много. Главное — не сачковать и увеличивать нагрузки. Это любому под силу, было бы желание.
Из раздевалки вышел, слегка прихрамывая на правую ногу. Девочки одевались дольше нас, поэтому Люсю пришлось ждать.
— Что у тебя с ногой? — взволнованно спросила она, проигнорировав насмешливые и завистливые взгляды девчонок.
— Буду жить, — бодро ответил я. — Да не беспокойся ты так, простой ушиб. Лучше скажи, навестишь завтра болящего?
— Ты хочешь, чтобы я пришла?
— Если бы не хотел, не спрашивал бы. Я к вам и сам пришёл бы, но не знаю, сколько будет болеть нога. А если ты меня пожалеешь, сразу станет легче. Тебе очень идёт улыбка, — сделал я ей комплимент, не обращая внимания на подошедшую к нам Лену. — Приходи, я буду ждать, только позвони перед приходом.
— Ну вы даёте! — сказала Лена. — Уже в школе назначаете свидания!
— А где их назначать? — притворно удивился я. — Школа для того и существует!
Дома я перепугал маму, хотя сразу же сказал, что у меня обычный ушиб. Синяк был внушительный, но нога болела уже меньше. Жаль, но все занятия, кроме писанины, сегодня накрылись медным тазом. Я снял верхнюю одежду, закатал штанину трико, и мама наложила на больное место водочный компресс. Весь вечер писал, выложив на бумагу всё, что смог вспомнить сразу за четыре года.
— Ты не собираешься в Минск? — спросил я, когда мама незадолго до сна зашла в мою комнату.
— Вроде нет, — ответила она. — Я туда и так наездилась на полгода вперёд. Тем более нет желания куда-то ехать по такой погоде. А что тебе нужно?
— Через две недели день рождения у Иры Алфёровой, а я не знаю, что ей подарить.
— Что-нибудь придумаем, — успокоила мама. — Купим здесь, или отец поедет в Минск по делам. Ложись спать, во сне всё быстрее заживает.
На следующий день я с волнением ждал звонка подруги. Она позвонила после десяти, когда уже проснулся отец, который вчера поздно пришёл со службы.
— Это меня! — крикнул я маме и взял у неё из рук телефонную трубку.
— Здравствуй! — услышал я голос Люси. Я могу прийти? Как твоя нога?
— Приходи! — сказал я. — Нога уже лучше. Бегаю кругами по квартире в ожидании твоего прихода.
Она радостно засмеялась, и от этого смеха мне стало легче на душе и сильнее захотелось её увидеть. Все симптомы были налицо. Что послужило причиной моих чувств? Ведь недавно их у меня не было. Я не стал попусту ломать голову. Дурное дело — пытаться понять, почему вам мил этот человек, а не другой. Мил, и слава богу!
Люся не задержалась, и мы очень хорошо провели время.
— Давно не помню, чтобы так много отдыхал, — сказал я когда она собралась идти домой. — Если бы не ушиб, мы с тобой столько не посидели бы. Да здравствуют ушибы! Люсь, давай ты встретишь Новый год с нами? А потом я отведу тебя домой.
— Не знаю, — замялась она. — Надо посоветоваться с родителями. Я боюсь, что они обидятся.
После её ухода опять занялся единственным доступным мне делом, записав события пятнадцатого года. Утром снял компресс и убедился, что нога лишь чуть-чуть побаливает. Бегать ещё рано, но ходил уже без хромоты. Чёртов конь! Я так привык к занятиям, что было неприятно их пропускать.
Этот день оказался богатым на неожиданности. Во время большой перемены к школе подъехала "Волга" и остановилась у запертых ворот. Из окон нашего класса было видно, как из неё вышли двое: молодой мужчина и то ли девушка, то ли девчонка, которые направились к школе. Шофёр остался в машине. Я ошибся: в отделе пропаганды не стали ждать выхода сборника. Действительно, зачем ждать, если его уже печатают?
— Это не за тобой? — проявила догадливость Ленка.
— Чёрт их знает! — сердито ответил я. — Я не назначал никому встреч!
— Геннадий! — раздался от дверей голос классной. — Иди со мной!
Вне уроков она называла по именам только несколько счастливчиков, в число которых с недавних пор попал и я.
— В школу приехали работник Центрального комитета ВЛКСМ Белоруссии и корреспондент "Пионерской правды", — сказала мне Ирина, пока шли к учительской. — Сейчас с тобой будет беседовать корреспондент. Постарайся показать себя с лучшей стороны!
— А физика?
— Я не знаю, чем ты так недоволен, но постарайся ответить на вопросы. От физики тебя освободили. Если они захотят взять интервью у твоих родителей, отпустим совсем. Иди в учительскую, а я пойду в кабинет директора беседовать с комсомольским работником.
Я вошёл в учительскую, где за одним из столов в одиночестве сидела корреспондент всесоюзной детской газеты. Где только такую взяли! Личико красивое и причёска тоже ничего, но маленькая и хрупкая, как воробей. Если она была выше Люси, то на один-два пальца.
— Здравствуй! — первой поздоровалась она.
— Здравствуйте, — отозвался я. — Вы не похожи на акулу пера. Стажёр?
— Нет, — она зарделась румянцем, — я уже в штате.
— А я — ваше первое задание?
— Как ты угадал? — совсем смутилась девушка, но тут же взяла себя в руки. — Я не понимаю, кто здесь у кого берёт интервью?
— Зря вы приехали! — сказал я.
— А что тебя не устраивает? — удивилась она. — Многие хотят...
— Я тоже многого хочу, — сказал я, уставившись на её грудь, — только известность не входит в перечень моих желаний! Блокнот с собой? Тогда пишите, я о себе расскажу. Получите информацию из первых рук. Драчун и двоечник, сексуально раскованный тип и постоянный нарушитель дисциплины! Что вам ещё нужно для полной характеристики?
— И твои друзья скажут о тебе то же самое?
— Я за них не отвечаю. Как вас зовут?
— Василиса Юрьевна.
— Василиса прекрасная! — сказал я. — Ответьте, пожалуйста, на один вопрос. Статьи из вашей газеты попадают в "Комсомолку"?
— Бывает, но редко, — ответила она. — А что?
— Вы можете сделать так, чтобы статья обо мне не пошла дальше вашей газеты? "Пионерскую правду" я, может быть, переживу, а у вас будет много других статей.
— Ничего не могу обещать, — сказала она, с интересом меня разглядывая. — Это от меня не зависит. Если их редакцию что-то заинтересует, возьмут текст и меня никто не спросит. Но если станешь общаться со мной без выпендрёжа, в конце открою секрет, который тебя касается.
— Баш на баш? — спросил я.
— Конечно! — засмеялась она. — Не знаю, откуда ты такой взялся, но умножила бы твой возраст на два или даже больше. У нас в редакции много парней, но ты перещеголял по нахальству их всех. Три раза вогнал в краску!
— Извините, — сказал я. — Для меня ваш репортаж, как острый нож! Мне от этой известности одни неприятности. Но вы-то, конечно, ни при чём. Задавайте свои вопросы.
Мучила она меня минут двадцать, задавая самые разные вопросы и быстро делая записи в блокноте.
— А это вам для чего? — удивился я последнему вопросу.
— Мне нужно писать статью, а я не могу тебя понять. Не ведут себя так подростки, да ещё из поселковой школы, когда к ним приезжает пресса.
— Как вас можно нормально назвать? — спросил я. — За всю жизнь не встречал ни одной Василисы и не знаю, как уменьшить это имя. Не приходит в голову ничего, кроме Васи.
— У тебя такая длинная жизнь? Зови Лисой, — сказала она, сделав ударение в имени на первом слоге.
— Зачем вам во мне разбираться, Лиса? Напишите обычный очерк о поселковом отличнике, не лишённом литературного дара. Детям, которые будут читать вашу газету, больше ничего и не нужно, а Ленинской премии за такую работу не дадут. Если нужен объём, придумайте что-нибудь или задайте несколько вопросов в моём классе. Они вам такое расскажут... Как кто-то может разобраться в человеке, если он сам не может этого сделать?
— Я всё-таки попробую! — настойчиво сказала она.
— Флаг вам в руки. Я ответил на все вопросы? Что вы хотели сказать?
— Только то, что тираж сборника решено увеличить, а отдел пропаганды планирует после выхода книги организовать твои встречи со школьниками Минска. И я думаю, что они этим не ограничатся. Ты очень удобная фигура для пропаганды. Простой мальчик из глубинки...
За дверью послышались голоса, она отворилась, и в учительскую вошли Новиков и тот парень, который приехал с Лисой.
— Здравствуй! — приветливо кивнул он мне. — Я Валентин. Вася, ты закончила?
— Мне нужно поговорить с его одноклассниками, — сказала девушка. — Это не займёт много времени.
— Скоро закончится урок, и мы сделаем седьмому классу ещё одну большую перемену, — сказал директор. — Вам хватит двадцати минут? Вот и отлично. Значит, Валентин Петрович, я вас оставляю с этим молодым человеком. Можете делать с ним что угодно. Если что-то будет нужно, я у себя.
