Первого места мы не получили, не получили даже второго. Нам бурно аплодировали, но места давали не за песню, а за номер в целом, а по исполнению мы не дотягивали до занявших первые места.
— Третье место — это тоже не дырка от бублика, — сказал я Люсе. — А вообще, с этими конкурсами нужно заканчивать. Выехали на ворованной песне и твоём голосе. Известность большая не нужна, поэтому будем изредка петь у Самохина, и всё. Это будет честнее.
У отдела культуры были запланированы какие-то встречи, но мы после возвращения от всего отказались.
— Имейте совесть! — сказал я возмущённым такой неблагодарностью комсомольским работникам. — Мы и так уже пропустили столько учебных дней! В конце марта будут каникулы, тогда можно куда-нибудь съездить, да и то только один раз. А пока к вам большая просьба отправить нас домой. Не обязательно на "Волге", мы согласны даже на газик.
— Сильно разочарованы? — спросил я Валентина, который вышел с нами распорядиться насчёт машины.
— Есть немного, — ответил он. — А вы, я смотрю, совсем не расстраиваетесь?
— Я не настолько высокого мнения о своём голосе, — сказал я. — Те, кто занял первое и второе места, были во всём лучше нас. На что обижаться? А вот ваши ребята на нас обиделись. Скажи им, что мы устали и хотим отдохнуть, да ещё пропустили неделю занятий. Мне стыдно за грубость, но если бы я шаркал ножкой, они нас уламывали бы ещё часа два.
На этот раз домой вёз Сергей.
— Здравствуйте, Сергей Александрович! — радостно поздоровался я. — Выздоровела жена?
— Умерла, — ответил он и больше до самого городка не произнёс ни слова.
Приехали в среду, семнадцатого марта, около часа дня. Подождав, пока закончатся уроки, я оделся и вышел встречать ребят из школы. Как обычно, Сергей с Игорем шли вместе.
— Привет! — поздоровался я с ними. — Сергей, дай на час тетради! И надо узнать, что вам задали на завтра.
— Привет! — отозвался он. — Поздравляю! Пойдём ко мне, половина тетрадей дома.
— Здравствуй! — поздоровался Игорь. — Когда приехали?
— Два часа назад, — ответил я. — Пошли быстрее, мне наверняка много переписывать, а тебе ещё самому делать уроки.
Остаток вечера я делал письменные задания и просматривал учебники за всё пропущенное время. Память памятью, но сделать это было нелишним. Люсе сейчас труднее, но я ничем не мог ей помочь. Ничего, за два дня догонит, а завтра нас никто не будет спрашивать.
Утром я чуть не поругался с директором, который непременно хотел устроить нам торжественную встречу. Хорошо, что он перед этим поговорил со мной.
— У меня только наладились отношения с одноклассниками, а вы хотите всё испортить! — сказал я. — Можете снижать оценку по поведению, но если вы устроите встречу, я в этот день не приду в школу!
— Как хочешь, — недовольно согласился Новиков. — У Черзаровой такое же мнение?
— У нас одно мнение на двоих. Не обижайтесь, Виктор Николаевич, но это лишнее.
Дальше всё пошло как обычно. Двадцать третьего нам сообщили четвертные оценки, и я сказал обрадованному Сашке, что не собираюсь трогать его лоб. Двадцать четвёртого за нами прислали машину для проведения встречи со школьниками Минска. Машина и шофёр были другими. Я воспользовался случаем и заехал в редакцию передать рукопись. Мы не отдали её машинистке из-за большого объёма. Не хотелось нагружать её бесплатной работой, а отец не мог совать деньги. Но я обговорил этот вопрос заранее. Писал разборчиво, поэтому в редакции были согласны и на тетради. Встреча прошла не так скучно, как я думал, и закончилась тем, что мы спели свои песни. Но я сразу предупредил парней из отдела культуры, чтобы больше на нас не рассчитывали, каникулы и без того короткие. Двадцать восьмого марта слушал новости по телевизору, но о землетрясении не сообщили. А на следующий день за нами приехали.
Глава 13
В дверь позвонили около десяти утра, когда я был в своей комнате, и её открыла мама. В прихожую зашёл мужчина лет тридцати в штатском, который, не представившись, сказал, что должен отвезти меня в минский обком партии.
— Кому я там понадобился? — спросил я, опередив маму. — И вообще, сначала стоило бы себя назвать. Неужели вы думаете, что я куда-то поеду с неизвестным?
— Васильев, — буркнул он.
— Это на вас не написано, — сказал я. — У вас есть документы?
— Как хотите, — с деланым безразличием отозвался он. — Отвезу одну Черзарову. Она уже в машине.
— Хорошо, сейчас переоденусь, — внутренне похолодев, согласился я. — Подождите в большой комнате, это недолго.
— Вам просили напомнить о тетрадях, — сказал он, заходя в комнату.
— А вот тетради от меня получат только после личного разговора, — насмешливо сказал я. — И на тахту можете не смотреть: там их уже нет.
Сразу же после приезда из Москвы я перепрятал свои записи в сарай. Он понял, что я не вру, и ничего не сказал. Оделся я минут за пять, поцеловал взволнованную маму, сказал, чтобы не волновалась, и вслед за Васильевым вышел из квартиры.
— Такой стиль работы — это ваша инициатива или вам приказали на меня надавить? — спросил я, следуя за провожатым. — У Черзаровых вели себя так же?
— Садись в машину, — не отвечая, сказал он и сам сел рядом с водителем.
Я открыл дверь, сел рядом с Люсей и демонстративно поцеловал её в щёку.
— Привет, солнышко! Решила со мной прокатиться?
— Сказали, что нужно ехать в обком партии, — ответила она. — А что не так?
— Всё так, непонятно только, для чего ты понадобилась обкому партии.
— Ты всегда такой наглый? — не выдержал Васильев.
— А какого отношения вы хотели? — спросил я. — У меня мать сердечница, а вы заставили её волноваться. Люсь, он хоть что-нибудь вам объяснил?
— Вам всё объяснят на месте, — ответил он и дальше всю дорогу молчал.
"Место" оказалось ничем не примечательным пятиэтажным домом, к одному из подъездов которого подъехала машина.
— Идите впереди, — сказал Васильев. — Первый этаж, третья квартира.
Я выбрался из машины, помог выйти Люсе и, взяв её под руку, повёл в подъезд. Подойдя к нужной квартире, позвонил. Открыл молодой накачанный парень.
— Здесь продаётся платяной шкаф? — спросил я.
— Проходи, юморист, — сказал сзади Васильев. — Пропусти их, Семён.
Мы зашли мимо посторонившегося здоровяка в прихожую.
— Снимайте свои пальто, — сказал Васильев. — И обувь оставьте здесь. Тапки возле зеркала.
В квартире было четыре комнаты, ждали нас в крайней справа.
— Здравствуйте, Пётр Миронович, — поздоровался я. — Людмила, позволь представить тебе лидера белорусских коммунистов! А вот гражданина рядом с ним я не знаю, но наш провожатый явно из числа его подчинённых. Есть в них нечто неуловимо похожее.
— Он всегда так себя ведёт? — поинтересовался у Машерова пожилой крепкий мужчина с седыми, зачёсанными назад волосами.
— Я беседовал с ним один раз, — ответил Машеров. — Вроде был нормальным.
— Я нормальный, когда ко мне нормально относятся! — сказал я. — Я же вас просил! Неужели трудно было прислать Валентина? И зачем вам Людмила? Чтобы давить на меня? Я вам говорил о приватной беседе? Это, между прочим, нужно и вам. Наверно, и запись включили?
— Что нужно, то и будем делать! — отрезал седой. — Возрастом не вышел нас учить. Лучше объясни, откуда узнал об этом?
На стол легло моё письмо.
— Давай сядем, — сказал я Люсе, направляясь к небольшому дивану, — а то сами не предложат. Что вам от меня нужно? Узнать, где я это прочитал? Мне нечего от вас скрывать, всё расскажу. Все эти секреты бывшего СССР свободно выставлялись в интернете. Любой мог сбросить даже на часы с голо, а у меня был хоть и раритетный, но стационарный комп.
— Как это бывшего? — оторопел седой.
— Кто он? — показал я на него рукой.
— Это мой друг, — ответил Машеров.
— Дружба — это святое, — согласился я, — только всё-таки нужно было послушать меня. Поговорили бы, а потом решали, кому и что можно доверить.
— Ему я могу доверить собственную жизнь! — твёрдо сказал Машеров.
— Позовите кого-нибудь из своих ребят, — сказал я седому. — Пусть отведут мою девушку в другую комнату. Ни к чему ей слушать то, что я вам скажу.
— Пройди на кухню, — сказал Люсе седой. — Там должен быть Семён. Попейте с ним чай.
— Сейчас я вам кое-что расскажу, — сказал я им. — Потом вы отвозите нас домой и забираете мои тетради. А в дальнейшем можете на меня не рассчитывать!
— А как же мир? — спросил Машеров.
— Да провались этот мир в тартарары, — с горечью ответил я. — Если так ведут себя самые честные и порядочные люди, для кого надрывать пуп?
— Зря ты так, — сказал Машеров. — Почему ты думаешь, что тебя должны встречать с распростёртыми объятиями?
— Землетрясение было? — спросил я. — Всё совпало?
— Число жертв уточняют, — ответил Машеров, — а по времени расхождение на три минуты.
— Да округлил я эти минуты! — махнул я рукой. — Вы попробуйте предсказать с точностью до месяца! А почему с объятиями... Ладно, слушайте, может, поймёте.
Сначала я рассказал то немногое, что знал из жизни Машерова.
— Знаю так мало, потому что мальчишкой вами не интересовался, а в более позднее время все публикации вертелись вокруг вашего убийства.
— И когда меня убили? — побледнев, спросил Пётр Миронович.
— Четвёртого октября восьмидесятого года вы погибнете в автокатастрофе, очень похожей на хорошо организованное убийство.
Я подробно рассказал всё, что вычитал из многочисленных статей по самому дорожному происшествию, и то, что связывало его с Андроповым. Потом был краткий рассказ о периоде правления Брежнева. О Черненко упомянул мельком, а об Андропове рассказал чуть больше. Основное время занял Горбачёв с его перестройкой.
— Остальное прочитаете в тетрадях, — закончил я рассказ. — Пять общих тетрадей — это события в мире, а в трёх описаны открытия и технологии где-то до две тысячи двадцатого года, дальше я не следил. Старость, болезни, да и просто стало неинтересно. Забирайте и делайте всё, что хотите и можете. На последних страницах одной из тетрадей я записал свои рекомендации, можете их выдрать. И попрошу быстрее нас отправить. Если у мамы из-за вас случится сердечный приступ...
Было видно, что седой колеблется, но Машеров согласно кивнул.
— Распорядись, Илья, — сказал он. — И пошли с ними Семёна.
— Тебе решать, — согласился его друг, поднялся из-за стола и ушёл на кухню.
— Твою доставку организовывал не я, — сказал Машеров. — Надеюсь, что ты передумаешь. Все твои книги будут...
— Больше ни одной книги! — сказал я. — Хватит! Жаль, что недавно отдал одну в редакцию. И песни будут только для друзей!
— Тебе сколько лет?
— Четырнадцать или восемьдесят — считайте как хотите! — ответил я. — Старики и дети одинаково обидчивы! Я слишком много сделал для людей, а мне в очередной раз показали, в какой стране я живу, вместо благодарности ткнув мордой в стенку! Пропади всё пропадом, а я буду жить для себя и дорогих для меня людей.
— Не хами! — сказал появившийся с кухни седой, который слышал мои последние слова. — Ценность твоих записей под большим вопросом.
Следом за ним с кухни вышли Люся с Семёном.
— Во-первых, я их не продаю! — повернулся я к нему. — А важность моих записей вам ещё предстоит оценить. Сотни миллиардов долларов и миллионы человеческих жизней — этого мало? Ткнули пальчиком в семьдесят второй год, а там страшенная засуха, из-за которой мы лишились пятисот тонн золота, ушедшего на закупку хлеба. Я не знаю, сколько это по нынешнему курсу, а в то время, когда я читал, было больше двадцати миллиардов баксов! А через год, двадцать шестого апреля, из-за землетрясения от Ташкента останутся одни руины! Катастрофы космических кораблей, ненужные исследования и тупиковые технологии, на которые уйдут миллиарды! А авария атомной электростанции в Чернобыле? В общей сложности из-за ядерного взрыва реактора загадило сто пятьдесят тысяч квадратных километров, треть из которых в Белоруссии! Пятьсот тысяч человек получили разные дозы облучения, не только посёлки, города бросали! И остановили много других станций, чтобы переделать хреновые реакторы, а это опять огромные потери! В моих тетрадях этих катастроф, вызванных природой или человеческой глупостью... до фига! О трёх других тетрадях вообще не говорю — они бесценны! Ладно, Люся, пойдём одеваться, нас соизволили отпустить.
Обратно ехали на той же машине, только рядом с шофёром сидел массивный Семён. Когда приехали, я сказал ему подождать, а сам с Люсей зашёл в свою квартиру. Слава богу, сердечного приступа у мамы не случилось, но переволновалась она сильно. Дома был и отец.
— Всё в порядке, — сказал я им. — Люся, звони скорее маме, а я сейчас освобожусь и тебя провожу.
Я взял ключ от сарая, сходил в него, забрал тетради и отдал их Семёну.
— Уехали? — спросила встретившая меня в прихожей мама.
— Конечно, — ответил я. — Я же тебе говорил, что не стоит волноваться. А где Люся?
— Обедает на кухне. И ты мой руки и садись. Уже скоро четыре, неужели не проголодался?
— Я не голоден. За компанию с Люсей поем, но только первое и немного.
Мама всё приготовила и вышла с кухни.
— Почему-то не хочется есть, — пожаловался я, проталкивая в себя суп.
— Это, наверное, от злости, — сказала Люся. — Я никогда не видела тебя таким злым.
— Просто стало обидно. Я очень многое предложил и ничего не потребовал взамен, поэтому рассчитывал на другое отношение. Пусть это работа не самого Машерова, а его друга — уж не знаю, кто он там, — всё равно! И ещё сильно переволновался из-за тебя. Использовать тебя, чтобы управлять мной, — это подло. Знал я таких, как этот седой. В личном общении неплохие и порядочные люди, но в работе считают, что для достижения цели хороши все средства. И цели у них самые благие. Пока их кто-нибудь направляет и держит в кулаке, будут очень полезными, но дай им волю — и мир умоется кровью. Доела? Давай я помою посуду.
— Оставьте посуду, я помою сама, — сказала заглянувшая на кухню мама, — Идите лучше к Люсе. Хоть она и позвонила, мама волнуется.
— И как теперь будем жить? — спросила подруга, когда мы пролезли на ту сторону забора и шли по пустырю.
— Счастливо! — ответил я. — С глаз долой — из сердца вон. Я сделал всё что можно, пускай теперь корячатся другие. А мы с тобой посмотрим со стороны на то, что у них получится. Если не сглупят, должно получиться намного лучше, чем в моё время. Даже если угробят Союз, смогут избежать многих неприятностей, да и технологии долго не удержишь в секрете. Как только узнают, что у наших уже есть, начнут копать в нужном направлении. Человечество выиграет в любом случае, лишь бы не довели до войны.
— Наши не начнут войну!
— Я имел в виду другое. Если наши начнут во многом обгонять Соединенные Штаты, те с перепугу могут попытаться убрать конкурента. Уж там никогда не было недостатка в желающих повоевать на чужой территории. Никогда не любил Америку и американцев. Они обогнали весь мир, показали всем, как нужно работать, и сделали свою страну самой сильной и богатой. Жаль, что на этом не остановились и стали учить остальной мир, как ему нужно жить, а тех, кто плохо учился, наказывали, часто бомбами. Заодно за бесценок подгребли под себя значительную часть мировых ресурсов и разорили нас гонкой вооружений. А чтобы мы быстрее разорялись, устроили падение цен на нефть, которое послужило толчком к развалу Советского Союза. Прогнившее руководство этим только воспользовалось. У них не получилось бы развалить процветающее государство, только мы тогда не процветали, а загнивали вместо капитализма. Продавали на Запад нефть, а взамен покупали хлеб и шмотки. Оборудование тоже покупали, но меньше, чем могли, да и не продавали нам многого из-за тех же американцев. А сколько валюты разбазарили на помощь вчерашним людоедам, вступившим на путь строительства социализма! А когда нефть подешевела, покупать стало не за что! И управление тогда было хуже нынешнего. Правили равнодушие и разгильдяйство, а взяточников расплодилось как тараканов. Есть такой процесс — вырождение элиты, так вот у нас он шёл со страшной силой.
