— Они там с модулированием какого-то поля работали, — сказал он, возвращая пустой армуд на место. — Я полагаю, с электромагнитным. Вот только, что там еще можно найти, никак не соображу.

— Да, уж ... Задачка! — Согласился Давид.

— Теперь вы рассказывайте! — Потребовала Полина, перешедшая после первой же рюмки водки, на местное красное вино.

— Эдак мы до следующей ночи просидим, — почесал затылок Давид.

— Что, так много? — Удивился Вадим.

— А чего бы вас взялись высвистывать? Тут такая, прости господи, каша, что даже не знаю с чего начать, и как тебе это все рассказать.

— А ты не бойся, — предложил Реутов. — Ты рассказывай.

— Рассказывай! — Передразнил его Давид. — Впрочем, и то правда, чего тянуть?

— Ну?

— Баранки гну! Нашли мы твоего брата. Он, однако, под колпаком. Следят за ним. — Объяснил Давид. — Не так, чтобы очень уж плотно, но приглядывают. Так что пришлось повертеться, но мы до него добрались.

— Я добралась, — вставила Лили, когда Казареев сделал паузу. — Давид прикрывал, а я с Александром Борисовичем говорила.

— Два раза, — добавила она, вероятно, полагая, что это существенно.

— Вот ты и рассказывай, — предложил Давид.

— И расскажу, — ответила Лили и, оглядев собеседников, тоже закурила. Теперь за столом дымили все.

— Твой брат очень симпатичный человек, — сказала Лили после паузы. — Я сказала ему, что собираюсь писать книгу о 8-й бригаде. Художественную. И он ... В общем он был рад, что я к ним пришла. Он ... Он тобой гордится, Вадик, и сына младшего назвал в честь тебя. Такое дело.

— Продолжай, — веселое настроение, как ветром сдуло, и комок в горле встал.

— Для них ты погиб 17 апреля 1962, — продолжила рассказывать Лили, настроение которой теперь тоже изменилось. — Александр Борисович ездил в Вену, искал могилу, но не нашел, у тогда они поставили тебе памятник здесь, в Итиле. На 2-м хазарском кладбище есть участок ... Он сказал, как он называется по-хазарски, но, ты уж извини, я не запомнила. Что-то вроде места героев или еще как-то.

— Проехали, — Реутов и сам не ожидал, что его так заденет. Но накрыло, что называется, не по-детски. С головой.

— Часть твоих фотографий исчезла еще в шестьдесят третьем. У них воры побывали ...

— Ясно, — кивнул Вадим.

— Теперь вот что, — Лили явно начала нервничать, но старалась держать себя в руках. — Ты Вадик, оказывается, не родной, а приемный.

— Что?

— Но любить-то они тебя от этого меньше не стали, — положил ему руку на плечо Давид.

— И? — Спросил Вадим, беря себя в руки, потому что, судя по всему, это еще не был конец истории.

— У твоего деда Эфраима был брат — Булчан ... И кстати, Реутов это новая фамилия. Александр Борисович сказал, что не знает, что там произошло и почему, но настоящая твоя фамилия — Хутеркинов. Почему поменял фамилию Эфраим неизвестно, но Булчан так и оставался Хутуркиновым.

— Э ... — осторожно включился в разговор Давид. — Я тут навел справки в архиве и в библиотеке. Похоже, Вадик, ты из тех самых1 ...

#1Хутуркиновы (или Хутурхиновы) — русско-хазарский дворянский род, ведущий начало от Итаха (Тахи) Кашкара (? — 1653) по прозвищу Хутуркин (по-хазарски, военачальник со счастливой судьбой) бывшего воеводой в армиях каганов Ивана II и Владимира IV. Род Хутуркиновых известен именами Ивана Х. (1632-1681), возглавлявшего Великое Посольство в Персию и Орду, Реувена Х. (1743-1795) — одного из сподвижников генералиссимуса Суворова, генерала Георгия Х. (1779-1812) — героя Первой Отечественной Войны, и Дмитрия (Давида) Х. (1859-1923) — министра иностранных дел в правительстве Русского Каганата.

— А разве их род не прервался? — Чисто автоматически спросил Реутов, помнивший еще кое-что из школьного курса истории.

— Темная история, — развел руками Казареев. — Но только, если это не те Хутуркиновы, то совершенно непонятно откуда вы взялись.

— Постой! — Сообразил вдруг Вадим. — А мать? Про мать что-то известно?

— Александр не знает, — покачал головой Давид. — Он только помнит смутно один давний разговор между Эфраимом и Борисом, ну в смысле, твоим отцом. Что-то весьма мелодраматичное. Типа замужняя дама из столицы, чуть ли не аристократка какая-то. Скандал замяли, и ... и все. Больше он ничего не знает или не помнит. Булчан привез тебя в Саркел, и твой отец — он только что женился — взял тебя к себе, в смысле усыновил.

— Час от часу не легче, — совершенно искренне вздохнул Реутов. — Давайте выпьем, а то у меня сейчас мозги от напряжения из ушей полезут.

— Выпьем, — с готовностью согласился Давид и сразу же взял в руку бутылку с вином, чтобы налить дамам. — Тут только две вещи добавить надо и можно эту тему пока оставить.

— Какие две вещи? — Насторожился Вадим.

— Понимаешь, — сказал Давид. — У Булчана, вроде бы был домик где-то в Ярославовом городище. И еще. Уезжая в Новгород, он оставил брату свою фотографию с подписью. Для тебя оставил. Но до войны рассказать тебе не успели. Ну сам понимаешь. А потом стало поздно. Так что фотография сперва перекочевала к твоему отцу, а теперь она хранится у Александра.

— Взглянуть бы ...

— Взглянешь, — пообещал Давид, наполняя ормуды водкой. — Лили ее сфотографировала. Вот завтра проявим пленку, и посмотришь.

— Как по-хазарски сказать я тебя люблю?

— Я тебя люблю.

— Нет, не по-русски, а по-хазарски! — Потребовала Полина.

— А черт его знает, — пожал плечами Вадим и улыбнулся. — Я по-хазарски едва поздороваться умею.

— Жаль ...

— Эп, — неуверенно сказал Реутов, напрягая память. — Да, точно! Эп ... э ... сана? йорадап.

— Эп сана йорадап! — Повторил он, хотя и не был уверен, что то, что он сказал, можно считать объяснением в любви.

— Еще раз! — Потребовала Полина, стягивая через голову кофточку.

— Не подходи! — Остановила она Реутова, шагнувшего к ней, и хитро улыбнулась. — Ну!

— Ты сразу скажи, сколько раз повторять? — Спросил он, пытаясь понять, зачем ей это надо.

— А вот сколько тряпочек найдется, столько раз и повторишь. Ну!

— Эп сана йорадап! — Громко сказал Реутов.

— Можно тише, — разрешила Полина, одновременно расстегивая джинсы. — Но с чувством.

— Эп сана йорадап. — Сказал Вадим с чувством, хотя говори он это по-русски, чувства явно вышло бы больше.

— Так, — Полина отбросила джинсы в сторону и завела руки за спину. — Я жду!

— Эп сана йорадап! — Выдохнул Вадим.

— И еще раз ...

— Можно я уже подойду?

— Не можно! Я сама к тебе подойду. А пока ... Ну!

— Эп сана йорадап!

Петров, Русский каганат, 1 октября 1991 года.

— Марик ...

— Что?

— Ничего, — улыбнулась Зоя. — Это я просто привыкаю.

— Марк, — сказала она через секунду. — А знаешь, тебе Марком лучше.

Он лежал на спине, а она сидела рядом и внимательно изучала его лицо, чего, по мнению Греча, делать сейчас никак не следовало. Тем не менее, он лежал, а она смотрела.

— Ну, вообще-то, я Маркиан, — возразил Марк, пытаясь справится с внезапно пришедшим к нему ощущением конца.

— Маркиан — это что-то Римское, — подумав сказала Зоя, которая то ли не замечала его состояния, то ли просто не желала его "замечать".

— Тогда уж Византийское, — усмехнулся Греч, вспомнив про своего тезку императора1, но как-то так, "вторым планом". — А вот Марк самое, что ни на есть Римское. Молот, по-латински.

#1 Маркиан, Флавий — Византийский император в 450 — 457 гг.

— Филолог! — Еще шире улыбнулась Зоя. — Марк — имя греческое, а римляне его у греков переняли. Ну а Маркиан означает сын Марка, его потомок.

— Ну извини, — пожал плечами Греч. — Мы люди темные, землепашцы, стало быть, в академиях не обучались.

— А где обучались? — Совершенно другим тоном спросила Зоя и посмотрела ему в глаза.

— Новочеркасский казачий кадетский корпус, — ответил Марк, как в омут нырнул. — Потом Ивановское офицерское училище, а потом все сам как-то ...

— Марик, — сказала Зоя, наклоняясь к нему. — Ну что ты, в самом деле! Ты же не мальчишка какой-нибудь.

— Вот именно.

— Дурак! — Сказала она, и Греч едва не вздрогнул и от того, что она сказала, и особенно от того, как это было сказано.

"Дурак? Возможно ..."

Больше она ничего не сказала, а просто нагнулась быстро и плавно, поцеловала в губы и легла рядом, уткнувшись лицом в его плечо. Ни встать — чтобы погасить, например, свет — ни повернуться, Марк теперь не мог. Просто не решился бы. Закрыл глаза и медленно — самым "естественным" образом — выровнял дыхание, имитируя сон. Делать это Греч умел, если не безукоризненно, то, во всяком случае, неплохо. Лежал, дышал, думал. Вернее, не думал даже, а тяжело ворочался, занятый одной и той же тяжелой и неотступной мыслью, в сузившемся до ничтожных размеров пространстве своего личного Я, до предела заполненного невразумительными, но от того не менее мучительными переживаниями.

Растерянность, страх, едва не переходящий в отчаяние, обида, гнев ... Чего тут только не оказалось намешано! Вот только ни счастья, которое он уже начал было в себе ощущать, ни покоя, ни уверенности там не было.

— Если ты не перестанешь об этом думать, — тихо (ее шепот был похож на шелест песка в пустыне, и таким же горячим) сказала вдруг Зоя. — Я на тебя обижусь.

— Глупости, — через силу выдавил из себя Марк. — Я ни о чем и не думаю вовсе. Я сплю.

— Ты не спишь, — все так же ему в плечо, прошептала Зоя. — Хочешь я ...?

— Не хочу.

— Почему?

— Потому что ... — Но то, что он хотел ей сказать, произносить вслух не следовало.

Потому что все должно быть естественно, так, наверное. Потому что Зоя не проститутка, а еще потому что ему не нужны ни одолжения, ни подачки. Где-то так. Но попробуй, объясни это словами!

— Тогда, налей мне вина, — сказала она, не меняя при этом позы.

Марк осторожно освободил плечо, сел, задумался на мгновение, не стоит ли что-нибудь одеть или во что-нибудь завернуться, но в конце концов решил, что это будет глупо, и, встав с кровати пошел в гостиную, которую они покинули так быстро, что даже пары бокалов вина с собой не захватили.

"Вот именно, — подумал он, наливая в бокал мозельское вино, которое так нравилось Зое. — Поспешишь, людей насмешишь. Насмешил ..."

На самом деле, ничего страшного в общем-то не произошло, и, по большому счету, придавать значения инциденту, не стоило. С кем не бывает? А он к тому же, которые сутки на ногах и на нервах. Однако его это ударило неожиданно больно. Как по не успевшей затянуться ране ...

Себе Греч вина наливать не стал. Достал из буфета бутылку коньяка, плеснул в стакан и, закурив, хотел уже пойти назад, но в последний момент передумал и выпил коньяк залпом. Как ни странно, полегчало. Не то, чтобы вовсе, но тяжести на сердце поубавилось.

"Ин вино веритас ... Эрго бибамус1. Так что ли?"

#1In vino veritas, ergo bibamus! — Истина в вине, следовательно — выпьем! (лат.)

Он все прекрасно понимал, знал, что не в возрасте дело, но отогнать назойливую мысль не мог.

Марк вздохнул, как никогда не позволил бы себе в присутствии Зои, налил в стакан еще коньяка, и пошел в спальню.

Свет здесь, как был включен вечером, когда, оставив Зою в гостиной — накрывать на стол — Греч бросился, по-быстрому перестилать постель, так и горел. И в этом желтоватом, очень "домашнем", свете кожа Зои казалась золотистой. Женщина лежала на боку, подперев голову рукой и смотрела на Марка. Глаза ее показались ему сейчас темными, и было в них что-то такое, что неожиданно для себя он встал прямо посередине комнаты, держа в руках "посуду" и зажав в зубах дымящуюся сигарету.

— Ну вот, — сказала Зоя с улыбкой, возникшей на ее губах так быстро, что он даже не успел заметить, как это произошло. — А говорил, что старик! Трепло ты, Греч, вот и все.

— Я, — сказал Марк, но продолжения не последовало, потому что время говорить прошло.

— Да брось ты ... — Но и она, по-видимому, говорить уже не могла.

В следующее мгновение — во всяком случае, Марку показалось, что все это произошло именно так — он сжимал ее в своих объятиях, а куда при этом делись ее вино и его коньяк вместе с недокуренной сигаретой, он узнал только утром.

Итиль, Русский каганат, 1 октября 1991 года.

10.

Проснулся Реутов рано. Ну, то есть все в мире относительно, и для кого-то девять утра — это уже позднее утро, но, учитывая вчерашнее ...

"Три часа сна, — бросил взгляд на часы Вадим. — Но, судя по всему, мне теперь и этого достаточно".

Мысль была спокойная. Без эмоций. Просто констатация факта. И именно это, как ни странно, Вадима и удивило.

"К хорошему быстро привыкаешь ..."

Где-то так.

Он тихо оделся, хотя разбудить Полину с не смогла бы, пожалуй, и артиллерийская канонада, и так же тихо — "скрадывающим" шагом таежных охотников, которому он научился 30 лет назад — вышел в коридор. В доме было тихо, только с улицы долетал шум немногих проезжающих мимо машин, да с кухни доносились тихое позвякивание, шуршание, осторожные шаги.

"Похоже, я не единственный, — Подумал Вадим, направляясь туда. — Давиду не спится что ли?"

Но, как ни странно, это оказался не Давид, а Лили.

— О! — Сказала она, поворачиваясь к Вадиму. — А я думала, придется пить кофе в одиночестве.

— А зачем нам возиться, — Реутов быстро обдумал ситуацию и пришел к выводу, что идея, мелькнувшая у него при словах Лили, не лишена смысла. — Давид, надеюсь, не обидится, если я приглашу тебя в кафе?

— В кафе?

— Найдем фотомастерскую, — сказал Реутов, закуривая. — Должна же здесь быть где-нибудь поблизости фотомастерская? Сдадим твою пленку, да и у меня кое-что есть, и, пока суд да дело, посидим где-нибудь рядом в кафе. Как тебе идея?

— А что! — Оживилась Лили. — Хорошая идея. Я мигом! Только переоденусь.

Пока Лили переодевалась, Вадим успел и лицо всполоснуть, и зубы почистить. А бриться не стал.

"Бог с ним, с бритьем, — решил он, взглянув на себя в зеркало. — Вернемся, побреюсь, а пока Ли меня и таким потерпит".

И уже через полчаса они сидели в уютном армянском кафе в двух улицах от Беньяминовской набережной, и пили крепкий, сваренный по всем правилам — то есть в турке, поставленной на горячий песок — кофе и ели свежайшие, что называется, с пылу — с жару, крохотные пирожки с медом и черной смородиной.

— Согласись, — сказал Реутов, прожевав очередной пирожок. — Идея была богатая. И фотографии скоро будут готовы, как раз наши засони встанут.

— Я не спорю, — улыбнулась Лили, но улыбка у нее вышла так себе, и Вадим вдруг сообразил, что не у него одного кошки по сердцу скребут.

Дело в том, что сегодня ночью Реутову снова приснился тот странный сон про Итиль, который он уже дважды, а возможно, и трижды видел раньше. Только сегодня сон выдался еще более "реалистичным", если так, разумеется, можно выразиться. Он был полон множества конкретных примет и подробностей, таких, например, как запах сирени, догнавший Реутова на проспекте Манасии, или скрип собственных сапог, который он отчетливо услышал, спускаясь по ступеням Штаба Войскового Круга. Но гораздо существеннее оказалось другое. Тягостная атмосфера сна, которая осталась с Вадимом и после того, как он проснулся. Он даже сам не отдавал себе отчета, насколько гнетет его это нехорошее, вполне "бредовое" по сути, настроение, сопровождавшее все утро. И возможно, именно из-за этого он пропустил нечто важное, существенное в настроении и поведении Лили.