Взгляд Василиска Iv

— Не знаю, — ответил Греч и потянулся к бутылке. — Вернее, никак не могу понять.

— А ты не головой ... — Предложил Реутов.

— А чем? — Усмехнулся Греч, разливая перевар. — Хером что ли?

— А вот пошлить не надо, — поморщился Вадим. — Ты ведь так не думаешь. Тогда, зачем?

— Не думаю, — согласился Марик. — Я ее ... Ладно, проехали. Твое здоровье!

— За мое здоровье уже пили, — возразил Вадим, кивнув на пустую бутылку. — Давай, за то, чтобы ты перестал дурью маяться!

— Думаешь, поможет?

— А когда это водка русскому человеку любить мешала? — Пожал плечами Реутов. — Давай! За любовь!

Греч на это ничего не сказал, опрокинул молча рюмку, зажевал неторопливо шарбином, вытер губы и снова посмотрел на Реутова.

— Иногда мне кажется, что любит, — сказал он тихо. — И тогда, особенно если я нахожусь рядом, я совершенно схожу с ума. Ты такое можешь представить?

— Могу.

— А я нет, — покачал головой Греч. — Начинаю думать, анализировать ... Может быть, ей просто одиноко и страшно? А тут я ... И мужчина ей, наверное, нужен. Все-таки не соплюха, двадцать семь лет ...

— А почему бы не предположить, что она тебя любит? — Осторожно спросил Реутов. — Какие у тебя, собственно, причины сомневаться?

— Понимаешь, Вадик, — Греч неторопливо закурил, выпустил дым, как бы держа паузу, чтобы собраться с мыслями. — Понимаешь, я тут прикинул на досуге, и вышло, что никто меня никогда не любил. И я никого.

— Ну и что! — Вскинулся Реутов. — Я вообще тридцать лет себя настоящего не помнил!

— Это другое.

— Ладно, — не стал спорить Вадим. — Пусть другое. Но представь себе, меня тоже никто не любил. Во всяком случае, я о таком не знаю. Была одна девушка ... Еще до войны, так она замуж вышла, не дожидаясь моего возвращения. Потом еще одна, в университете. И тоже, представь, вышла замуж за другого ...

— Ты мне потом, Вадик, составишь полный список, — голос Полины прозвучал на кухне настолько неожиданно, что оба, и Реутов, и Греч одновременно вздрогнули. — Мы к ним потом ко всем съездим. Пусть локти кусают.

— Э ... — сказал Реутов, пытаясь сообразить, не сболтнул ли по пьяному делу чего лишнего. — Познакомься, Полина, это Марк ... Э ...Маркиан ...

— Маркиан Иустинович Греч, — пришел ему на помощь Марик и встал. — Честь имею.

— Мы с вами, Маркиан Иустинович, уже встречались, — улыбнулась Полина, подходя к столу. — Не помните?

— Помню, — кивнул Греч. — Я к вам на дачу ...

— Ну вот и славно, — снова улыбнулась Полина. — Я только не понимаю, почему мне не наливают?

— Сей минут! — Вскинулся Реутов и только в этот момент сообразил, что перевар это не коньячок сорокаградусный и что выпили они на двоих с Гречем едва ли не литр, что совсем немало. Тем не менее, на ногах он стоял вполне уверенно, только голова от резкого движения немного поплыла.

Стараясь тщательно контролировать свои движения, Вадим достал еще одну рюмку, поставил ее на стол, и Греч тут же наполнил ее темно коричневой жидкостью.

— Просимо, пани, — улыбнулся Греч. — Закуска вот только остыла ...

— Ничего, — усмехнулась Полина, принимая рюмку. — Я и колбасой обойдусь.

— За вас! — Сказал все еще стоявший на ногах Греч.

— За нас, — поправила его Полина. — Как вы сказали, ее зовут?

— Зоя.

— Вот за Зою и за Полину! — Сказала Полина и медленно выпила перевар.

"Показушница ..."

— Ох! — Выдохнула вдруг Полина, глаза которой буквально полезли на лоб. — Что ...

— Закуси! — Протянул ей кусок колбасы Реутов.

— Ч ... то ... это ... было? — С трудом пропихивая слова, сквозь ожесточенно работающие челюсти, спросила Полина.

— Перевар, — виновато объяснил Реутов.

— К ... какой перевар? Я думала ...

— Вы думали, что это коньяк, — понял Греч. — Многие ошибаются. Это водка такая ...

— Ох! Предупреждать надо!

— Я не успел, — развел руками Реутов.

— Ладно, — махнула рукой Полина. — Не умерла, а вкус приятный. Только крепко очень.

Она взяла со стола пачку своих сигарет и закурила.

— А вы, — сказала она через секунду, обращаясь к Гречу. — Не мучайте голову, Маркиан Иустинович. Любите, так и любите. Мы, женщины, это всегда чувствуем.

— Это точно? — Неожиданно серьезно спросил Марик. — А если я не умею показать?

— А и не нужно, — возразила Полина. — Вот Вадик вообще полгода делал вид, что я ему совершенно безразлично. А я все равно знала, любит. Глаза не врут.

— Ну мои глаза ...

— Это вы только думаете, что они у вас какие-то особенные, а на самом деле, все, как у всех. Сейчас пьяные, а рядом с ней, наверное, влюбленные.

— Вот, как ... — задумчиво протянул Греч. — А я все гадал, почему Вероника не боится ...

— Какая Вероника? — Не понял Реутов.

— У Зои есть дочь ...

"Дела", — подумал Реутов, даже сквозь алкогольный туман оценивший интонацию Греча.

— Ну вот! — Торжествующе улыбнулась Полина. — Детей не обманешь!

— А у тебя, Вадик, дети есть? — Без перехода и, не меняя интонации, спросила она.

— Да, нет вроде, — опешил Вадим.

— Значит, будут! — Решительно заявила Полина, подводя черту разговору, и посмотрела на Реутова таким взглядом, что у него мурашки по спине побежали.

2.

— Давай кого-нибудь сделаем! — Сказала Полина, когда, неожиданно размякший к концу разговора, Греч наконец распрощался с ними, предварительно обоих перецеловав, и ушел.

За окнами набирал силу рассвет, а в крови Реутова плескался чуть ли не литр перевара, да еще и дагестанским бренди в конце концов усугубили. Но это уже под кофе, "Кто же пьет кофе с переваром?"

— Давай кого-нибудь сделаем! — Сказала Полина.

— Кого? — Спросил Реутов, подходя к ней.

— Не знаю, — улыбнулась она, глядя на него шалыми, полными пьяного золота глазами. — Кто получится. Мальчика или девочку, мне все равно.

— Тогда, мне придется раскрутить эту историю еще до того, как у тебя округлится живот, — его охватило возбуждение, всегда возникавшее, стоило Вадиму оказаться в "опасной" близости от Полины, но какая-то часть Реутовского сознания все еще бодрствовала, заставляя соотносить свои действия с реальными обстоятельствами.

— Раскрутим! — Отмахнулась от его опасений Полина и, привстав на цыпочки, потянулась к нему полураскрытыми губами.

Шоссе А98, Русский каганат, 31 сентября 1991 года.

3.

— Добро пожаловать в Хазарию, моя госпожа, — объявил Реутов, автоматически переходя на "высокий штиль", каким в Саркеле его юности изъяснялись одни только "сельские интеллигенты" из местных.

— Далеко еще до Саркела? — Деловито поинтересовалась Полина, никак не реагируя на его "напыщенный" тон.

— Километров восемьдесят, — ответил Вадим, прикидывая, между делом, стоит ли рвать жилы, чтобы добраться до Итиля еще сегодня, или ну его, и заночевать в Саркеле. — Позвони, пожалуйста, Давиду. Если ничего срочного нет, то мы, пожалуй, переночуем в городе, а к ним приедем завтра.

Но с ночевкой ничего не вышло, потому что Давид настоятельно рекомендовал не задерживаться, и в Саркел они в конце концов даже не заехали. Проскочили через Дон по новому мосту и ушли на юг к сороковому шоссе, которое выводило прямо на Итиль, минуя все крупные города, включая Царицын, в котором Вадим хотел побывать даже больше, чем в Саркеле. Дороги здесь были хорошие, широкие и если уж не "бетонки", то вполне прилично асфальтированные, так что гнать можно было на ста двадцати, не опасаясь ни рытвин, ни дорожной полиции. Так Реутов и поступил, остановившись один только раз — в Кабаровом стане, небольшом селе, выросшем рядом с развалинами крепости Кабара Когена — чтобы сходить в туалет и перекусить в деревенской чайхане. Ни то, ни другое лишним не оказалось, но когда Реутов выворачивал с местной — гравийной — дороги на стратегическое шоссе, солнце уже зашло, и на неосвещенных участках трассы стало совершенно темно. Но Реутову это совершенно не мешало, нервировали лишь возникавшие изредка из-за низкой разделительной стенки фары встречных машин, больно бившие по глазам. Впрочем, и к этому он вскоре приспособился, угадывая их появление по желтоватым искрам, появлявшимся по краям полей зрения и успевая прищуриться.

— Получается, что Рутберг тебе не соврал, — нарушила молчание Полина.

— Возможно, он предполагал, что я в конце концов доберусь до отчета комиссии, — ответил Вадим. — Да и в любом случае, если я нужен ему живым, то что-то же рассказать мне про создавшуюся ситуацию он должен был.

— Я понимаю, ты ему не доверяешь, но ...

— Я ему доверяю настолько, насколько можно доверять случайному союзнику. У него свои резоны, у нас свои.

— А этому Комаровскому ничего не будет за то, что он тебе показал папку Ширван-Заде?

Вопрос был неслучайный. Правильный вопрос. Но Реутов сложившуюся ситуацию уже обдумал и пришел к выводу, что Алексей вне игры. Максимум, поговорят, скормив доверительно какую-нибудь душещипательную историю, спросят, не знает ли, где скрывается "непутевый" профессор Реутов, и это все. Потому что те, другие, не сильно заинтересованы, на самом деле, привлекать к себе излишнее внимание непричастных к "большой игре" людей. Они и так уже наследили где только могли, и теперь должны были бы действовать куда как осмотрительнее.

— Нет, — решительно ответил он Полине. — Ничего ему не будет. Официально раздувать историю с нарушением должностных полномочий, им не с руки, а неофициально, грохнуть заместителя директора госархива, значит здорово засветиться. Я думаю, им и твой папенька уже боком вышел, но тогда они хоть спешили, а что теперь? Мы ведь уже десять дней от них бегаем.

Вчера, выйдя из здания Государственного Архива на Ослябьевскую улицу, Реутов сразу же почувствовал недоброе. Вот, вроде бы, и не заметил еще ничего подозрительного, а нервы уже сами собой напряглись, и организм отреагировал привычным, хотя и забытым за тридцать лет, образом. Когда-то, во время войны, для самого себя Вадим называл это состояние "боевым трансом", быстро заметив, что в бою или опасном поиске с его организмом происходит какая-то необъяснимая в терминах привычной логики метаморфоза: успокаивается сердце, не смотря на то, что он буквально физически ощущает напряжение нервов, приходит удивительная ясность и стремительность мысли ...

— Черт! — Сказал он вслух, неожиданно сообразив, что с ним только что произошло.

— Что? Что случилось? — Моментально подхватилась Полина.

— Случилось, — медленно ответил Реутов, вглядываясь в ночь. — Кое-что ... случилось ...

— Да, что такое случилось? Ты можешь объяснить или так и будешь тень на плетень наводить?!

— Не заводись, — мягко остановил Полину Реутов. — Я тебе сейчас все объясню, только дай с мыслями собраться.

— Собирайся! — Буркнула обиженная Полина и замолчала, надув губы.

"Ну чисто ребенок малый, — подумал Реутов, бросив на нее быстрый взгляд. — Впрочем, ребенок и есть".

— Я вот думаю, — сказал он через мгновение, все еще не отойдя, на самом деле, от того всплеска эмоций, который вызвало сделанное им только что открытие. — Мне за совращение малолетних ничего не будет?

— Раньше надо было думать, — бросила все еще "дующаяся" на него Полина. — Как юбку задирать ...

— На тебе были джинсы.

— Я фигурально.

— А вот фигура в джинсах была — пальчики оближешь.

— Там темно было ...

— Вот об этом и речь, — сказал Реутов, окончательно взяв себя в руки.

— Что ты имеешь в виду? — Насторожилась Полина, почувствовавшая, верно, по его голосу, что он возвращается к серьезному разговору.

— На Неве было темно, — объяснил Вадим. — Но я видел и Давида, и тебя.

— Ну и что? Вода фосфоресцировала ...

— И когда мы были вдвоем, я сейчас это точно помню, даже стрижку твою различил.

— Какую стрижку?!

— Такую.

— Ты ... Пошляк! — Прыснула Полина, сообразившая наконец что он имеет в виду.

— Ты что сейчас видишь? — Спросил он, оставляя щекотливую тему "за скобками".

— Дорогу ... машины.

— Ты видишь машины или габаритные огни?

— Ну огни.

— А я вижу машины, — объяснил Реутов. — И дорогу, то есть не только ту часть, которую освещают фары, но и дальше.

— Что, серьезно? — Обернулась к нему Полина.

— Вполне, — подтвердил Вадим. — Ночное зрение, как у неясыти какой-нибудь или рыси.

— Ты мне про это не рассказывал.

— А я внимания не обратил, — если бы мог, Реутов руками развел, но он вел машину. — Я только сейчас сообразил. Вспоминал вчерашнее, и вдруг понял.

Он помолчал мгновение, понимая, что испытывает терпение Полины, но не в силах так сразу все это сформулировать.

— Понимаешь, — наконец, сказал он. — Вчера, когда я вышел от Комаровского, я ведь ничего не заметил. Да и не должен был заметить. Они же свои прежние ошибки учли и все делали по правилам. А я все равно их почувствовал.

— Ну и что, — возразила Полина. — Чутье, интуиция ... У многих людей такое бывает. Да ты и сам, наверное, читал.

— Читал, — подтвердил Реутов. — Только тут все было несколько иначе. Я их почувствовал, и организм сразу же перешел на "боевой режим".

— Какой режим? — Не поняла Полина.

— Боевой, — усмехнулся Реутов. — Во время войны я называл это "боевым трансом". Сил становится больше, как будто организм мобилизуется, подстраиваясь под ситуацию. Сердцебиение ровное, но при этом такое ощущение, что нервы натянуты, как стальные ванты, на которых мосты весят. И голова ... Голова ясная, мысли быстрые и точные, реакция мгновенная, и кажется, что видишь и слышишь все вокруг одновременно.

— Да ты просто этот, как его ...? Ну фильм еще такой аргентинский был ...

— Супермен, — подсказал Вадим, хотя сам он этого фильма не видел.

— Точно! — Обрадовалась Полина.

— Ну где-то так и есть, — не зная, то ли радоваться, то ли печалиться, согласился Реутов. — Но во время войны я молодой был, да и ситуация, согласись, экстремальная. И кроме того, вокруг меня и других таких же, как я — во всяком случае, мне так казалось — было немало. Вот хотя бы Марика взять. Греч в то время тот еще псих был, особенно когда его убеждения затрагивали, но в бою был хладнокровен и надежен, как танк.

— А какие у него были убеждения?

— А я разве тебе не рассказывал?

— Нет. Про убеждения ты мне ничего не рассказывал.

— Марик был коммунист тогда, — рассеянно, все еще занятый своими мыслями, ответил Реутов.

— Коммунист? — Искренно удивилась Полина. — Но компартия же была тогда под запретом. Или это раньше случилось?

— Нет, ты права, КПР была запрещена в пятьдесят втором и так под запретом и оставалась. Но Марик ведь и не говорил никому, что он член партии. Это он мне как-то рассказал, но мне он доверял, знал, что в контрразведку стучать не побегу.

— Ничего себе! — Восхитилась Полина.

— Да, ничего особенного, — поспешил объяснить Вадим. — Это только в нынешних фильмах все казаки, как один, консерваторы и держиморды. Я сам однажды слышал, как кто-то из старших офицеров упрекнул твоего отца, что он в пятьдесят седьмом за социалистов голосовал. А что касается Греча, так он в батальоне был не единственный коммунист. Они даже ячейку создали. А еще имелись у нас троцкисты, анархо-синдикалисты, фашисты ... националисты хазарские. Да кого только не было!