Перенос

А я говорю:

— Лучше ты мне расскажи, солнышко. Какую-нибудь сказку.

Она задумывается.

— Жили-были мама, папа и их дочка Лиза, — начинает она. — Мама была весёлая, красивая и добрая. Но она часто уезжала на съёмки. Когда она приезжала, они все играли и бегали, купались в бассейне, ели пирожные, и было очень весело. А потом мама заболела. Она лежала на кровати и не вставала. Она стала худая, как скелет. Они поехали в белый дом, в котором были люди в белой одежде. Они сказали, что мама не умрёт, ей сделают новое тело. Но мама умерла. Её отнесли на кладбище и положили в маленький шкафчик. Папа и дочка Лиза стали жить одни. Папа сбрил волосы и стал ходить во всём чёрном. А мама полежала, полежала в шкафчике и вылезла. Ей там было скучно, и она вылезла и вернулась домой, к дочке Лизе и к папе. И они снова стали жить вместе. Вот такая сказка.

— А теперь я расскажу сказку, — говорю я. — Жили-были мама, папа, дочка Маша и сын Ваня. Они жили очень хорошо. А потом, как и в твоей сказке, мама заболела. Её нельзя было вылечить, и ей оставалось жить очень мало. Тогда папа отвёз её в белый дом, где делают новые тела. Люди в белой одежде сказали, что не успеют сделать ей новое тело, но у них было тело, которое они сделали для одной тёти, а эта тётя не смогла дождаться, пока оно будет готово, и умерла. Они переселили маму в это тело. Мама вернулась домой к папе, дочке Маше и сыну Ване. Но что-то стало не так. Дочка Маша не узнавала маму, потому что у мамы было чужое тело. Она стала много плакать и заболела. А папа сказал, чтобы мама уходила, потому что он думал, что дочка Маша заболела из-за неё. И мама ушла. Она пошла искать семью той тёти, которая умерла раньше, чем ей успели сделать тело. Она её нашла. У той тёти была дочка Лиза, а ещё с ними жил папа, который после того как умерла тётя, сбрил волосы и стал ходить в чёрном. Мама пришла на кладбище, где в маленьком шкафчике лежала мама Лизы. А тут пришли папа с Лизой и увидели её. Девочка Лиза подумала, что это её мама вылезла из шкафчика. Они пошли домой, папа испёк вкусные блинчики, а потом мама приготовила ужин. Лиза не хотела, чтобы она уходила, и она тоже не смогла уйти, потому что ей очень понравилась Лиза. Она уложила Лизу в кроватку и они рассказали друг другу сказку. А потом Лиза крепко-крепко уснула.

Я завершаю сказку нажатием на носик Лизы.

2

Раннее утро, синие туманные сумерки. Над дверью дома горит уютный жёлтый свет. Лиза спит в своей кровати, за окном её комнаты — седые от инея ветки.

— Я слышал, какую вы сказку рассказали Лизе, — говорит Вадим. — Что у вас случилось, Натэлла? У вас в семье произошёл разлад?

Он стоит у кухонного окна с кружкой какао и смотрит на выбеленные инеем клёны у дома, по-прежнему одетый в чёрные брюки и чёрную рубашку. На столе в тарелке дымится горка горячих оладий.

— Я не знаю, Вадим. Я не понимаю, что я сделала плохого, чем им не угодила. Эдик говорит, что я стала другая.

— Эдик — это ваш муж?

— Да... Мы с ним женаты уже почти двенадцать лет, у нас двое детей. Когда я узнала, что у меня синдром Кларка — Райнера, это был шок. Это значило, что дети останутся одни. Эдик умолял меня согласиться на эту операцию. Я согласилась только ради них. После операции я действительно почувствовала себя другим человеком, я родилась заново. Мне захотелось чего-то нового, чего-то, что я раньше не пробовала. Я не знаю, происходило ли это в силу того, что это тело наложило какие-то изменения на мой характер, или просто потому что я почувствовала вкус к жизни и захотела найти что-то своё. Моя дочь... Она почему-то считает, что я не её мама, а чужой человек. Она перестала со мной разговаривать. А недавно произошёл случай. Я хотела выбросить свои старые вещи и фотографии...

Вадим слушает молча, не перебивая, очень внимательно. Я ещё никогда не встречала человека, который бы так умел слушать.

— Странности действительно есть. Я стала левшой. Точнее, я теперь пользуюсь обеими руками. Скажите, Алиса была левшой?

Вадим кивает.

— Да.

— А у вас не сохранился образец её почерка?

Вадим приносит открытку — поздравление с Новым годом.

"Любимые мои Вадик и Лизанька! Мне ужасно жаль, что меня нет с вами в этот Новый год. Работе нет конца. Пожалуйста, не грустите, постарайтесь провести праздник весело. А я постараюсь на Рождество всё-таки выбраться домой. Очень вас люблю. С Новым годом тебя, Лизанька, моё родное солнышко. Если будешь хорошей девочкой, привезу тебе много подарков. Целую.

Мама".

— В тот Новый год она зажигала на какой-то частной вечеринке, — говорит Вадим. — Да, и такой работой она не гнушалась. А незадолго до этого она снялась в новогоднем шоу для взрослых. Ну, вы понимаете...

Я киваю. Я всматриваюсь в почерк Алисы. Да, мой почерк стал очень похож на него, особенно когда я пишу левой рукой.

— Лизке было тогда три года. Алиса действительно приехала седьмого, с кучей подарков... Ну, и с деньгами, разумеется. Часть из того, что она зарабатывала — а зарабатывала она хорошо — она откладывала для Лизаньки, чтобы обеспечить ей будущее. У Лизы счёт в банке, и она будет иметь право распоряжаться этими средствами с восемнадцати лет. Она может потратить их на образование.

На кухню приходит, зевая и потягиваясь, Лиза. Она виснет на мне сладким грузом, и я опять не могу её не обнять. Она тянется к оладьям, но Вадим строго говорит:

— А умываться?

— Я потом умоюсь, — обещает Лиза. — Мама, можно?

Я разрешаю ей. Она с аппетитом ест оладьи с джемом, спрашивает у отца:

— Папа, а можно, я сегодня пропущу школу?

— Нет, Лиза, нельзя, — отвечает Вадим, ополаскивая свою кружку.

Лиза оборачивается и смотрит на меня. Я говорю:

— Малыш, просто так школу прогуливать нельзя. Только если есть уважительная причина.

— А у меня уважительная! — говорит она с улыбкой до ушей.

Вадим подходит и, наклонившись, целует её в макушку.

— Лизанька, надо пойти в школу. Кушай быстрее и собирайся.

Лиза вздыхает. Я подмигиваю ей. Она улыбается и тоже подмигивает.

Потом Вадим собирается отвозить её в школу. Лиза притаскивает ему белый джемпер с серыми ромбиками.

— Папа, надень это!

— Нет, сладкая, я надену вот это. — Вадим достаёт чёрный пиджак.

Лиза пытается отобрать у него пиджак.

— Папа, мне надоело чёрное!

— Доченька, отдай. — Вадим всё-таки надевает пиджак.

Но Лиза не успокаивается. Она приносит отцу коричневые ботинки, серое пальто и белый шарф.

— Надевай!

— Лизанька, повесь всё обратно, — говорит Вадим.

Он надевает чёрные ботинки, чёрный кожаный плащ и чёрный шарф. Похлопывая о полу плаща сжатыми в руке чёрными перчатками, он идёт к двери.

— Пошли, Лиза, пора ехать в школу.

— А можно мне с вами? — спрашиваю я.

— Если хотите, — пожимает плечами Вадим.

3

Мы смотрим домашнее видео. Я вижу живую Алису, всматриваюсь в её манеру двигаться, говорить, улыбаться. Она то быстрая и порывистая, то очень пластичная и грациозная, текучая, обволакивающая. У неё громкий голос, искренний заразительный смех, яркая, притягивающая внимание манера общаться. Она королева кадра, она умеет себя подать, всегда эффектна и фотогенична.

Вот у неё на коленях дочь, и она уже другая — мягкая, ласковая, женственная. Её глаза полны тёплого света, материнской нежности, обожания. Лиза здесь совсем малышка, ей года полтора, и она очаровательный ребёнок — просто куколка. Она похожа на мать как две капли воды.

Сейчас она уже давно спит, время за полночь, а мы с Вадимом смотрим эти любительские фильмы. Точнее, он показывает их мне: я сижу перед экраном, а он, поставив очередной диск, уходит куда-то в глубину комнаты.

Вся жизнь этой семьи проходит у меня перед глазами. Вадим с Алисой производят впечатление любящей пары, обожающей своего ребёнка. Но мне бросилось в глаза, как мало на этом видео друзей и соседей.

— Мы жили уединённо, — говорит Вадим из глубины комнаты. — Почти весь свой круг общения Алиса оставляла за дверью, возвращаясь домой. Не знаю, то ли она нас стеснялась, то ли хотела оградить. Я не вдавался особо в эти детали. У меня было всё для счастья: моя студия, моя дочь и она. Правда, мне хотелось, чтобы она бывала дома чаще, а не так, наездами, но каждое её возвращение было безумной феерией. Впечатлений хватало надолго, до её следующего возвращения. Она говорила, что возвращается домой отдыхать душой.

Его почти не видно, только отсвет экрана смутно выхватывает из мрака его фигуру в кресле.

Я слушаю, как Алиса поёт. У неё сильный, чистый голос, свободно льющийся, как водопад.

— А она не пробовала начать певческую карьеру? — спрашиваю я.

— Нет, она пела только для души и, так сказать, для узкого круга слушателей, — отвечает Вадим. — У неё был от природы сильный и красивый голос, но она делала ставку на свою внешность.

4

Как ни крути, а в парикмахерскую идти нужно: я уже обросла до безобразия. Но какую парикмахерскую выбрать в малознакомом городе? Правильно, ближайшую. Я звоню туда и справляюсь о стоимости стрижки и покраски, и эта цена меня более или менее устраивает. Я записываюсь.

Я решаю попробовать новую стрижку — очень короткую, почти без чёлки, с открытым лбом, и крашусь в новый оттенок, "рубин". Выходя из парикмахерской, я сталкиваюсь на крыльце с девушкой в чёрной кожаной куртке с большим меховым воротником. Её раскосые азиатские глаза широко распахиваются, и она, на миг остолбенев, смотрит на меня так же, как смотрел Вадим возле ячейки 711. А уже в следующую секунду она хватает меня за руку и тащит к припаркованной на стоянке машине.

— Ни слова! — шипит она на меня. — Пикнешь — пристрелю тебя, мерзавка!

И она действительно тычет в меня маленьким пистолетом. Затолкнув меня в машину, она заводит мотор и ещё раз грозит мне оружием:

— Только попробуй пикнуть!

Я не рискую открыть рот, опасаясь действительно получить пулю от этой сорвавшейся с цепи фурии. Всё, что я решаюсь себе позволить, — это рассмотреть мою похитительницу получше. Она красива особой азиатской красотой, её волосы — водопад иссиня-чёрного шёлка, рубиновый рот — маленький изящный сосуд сладкого и смертельного яда, а её чайно-карие глаза прожигают меня насквозь. Я делю вывод, что встретила недоброжелательницу Алисы.

Мы поднимаемся в лифте. Я под прицелом её пистолета и гипнотизирующего взгляда. Я открываю рот, но она предупреждает:

— Один звук — и ты труп.

По-прежнему держа меня под прицелом, она открывает ключом дверь и вталкивает меня в квартиру. От её толчка я пролетаю сквозь блестящую портьеру-"дождик" из хрустальных шариков и оказываюсь в спальне, как раз перед широкой кроватью. Спальня вся оформлена в страстном тёмно-красном цвете.

— Повернись!

Я поворачиваюсь к ней лицом и вижу, что её жгучие глаза полны слёз, а рубиновые губы трясутся.

— Ах ты, дрянь! — восклицает она дрожащим от слёз голосом. — Как ты могла со мной так обойтись?!

Я получаю хлёсткую пощёчину, тут же за ней следует вторая, а потом её ядовито-рубиновый рот впивается в мой, и мы падаем на красный шёлк.

Одежда и бельё разбросаны по красному ковровому покрытию. Глядя в розовый потолок, я перевожу дух.

— Ух ты...

Она лежит рядом, облокотившись на подушку, иссиня-чёрные волосы рассыпались по красной шёлковой наволочке.

— Что, понравилось? Ах ты, сволочь...

Я говорю:

— Понравилось. Только я не понимаю, почему я сволочь.

— Она не понимает!

Она курит, выпуская дым колечками. В одной руке у неё сигарета, а другой она ворошит мои волосы, запуская в них пальцы, и любуется ими. Вокруг её сосков вытатуированы красные ободки.

— Я так и думала, что вся эта история с твоей смертью — инсценировка. Ты просто сбежала от всех... Ах, что же ты заставила меня пережить, дрянь ты этакая, мерзавка ты подлая! Ведь я же чуть с ума не сошла! Вот только не пойму, зачем ты решила воскреснуть?

Не знаю, что со мной произошло — наверно, у меня опять что-то щёлкнуло в голове. Результат — я оказалась в постели с абсолютно незнакомой азиатской красавицей, и мы с ней устроили такие кувыркания, что кровать стонала по всем своим шарнирам и чуть не рассыпалась от нашей страсти. При этом я до сих пор не знаю даже имени этой красавицы и всё ещё не объяснила ей, что я не та, за кого она меня принимает. Не зная, как начать, я говорю:

— Наверно, мой вопрос покажется тебе странным... Как тебя зовут?

Она округляет глаза.

— Это что за юмор?

— Это не юмор, — говорю я. — Ты, наверно, думаешь, что я Алиса. Но это не так. Я не Алиса Регер.

Она машет руками и хохочет, да так, что давится дымом и долго откашливается.

— Ох, не могу... У меня слов нет! Ты не только последняя сволочь, но ещё и юмористка! Я заценила... заценила твой прикол. Ладно... Единственная положительная вещь во всём этом — это то, что ты наконец-то подстриглась. Сколько же я тебя уламывала? Наконец-то моя мечта исполнилась. — Она снова вцепляется в мои волосы и ерошит их. — Молодец, мне так гораздо больше нравится!

— Я рада, что тебе нравится моя стрижка, — говорю я. — Но я говорю серьёзно. Всё, что у меня есть общего с Алисой Регер, — это тело. Я совсем другой человек. Меня зовут Натэлла.

— Ну, понятно, — говорит она. — Ты сменила имя. Теперь ты другой человек. Но мне плевать, ты слышишь, плевать, как тебя там теперь зовут! Как прикажешь тебя понимать? Неужели полтора года, что мы с тобой встречались, ничего для тебя не значили, и ты решила, что имеешь право вот так исчезать, да ещё и устроив этот спектакль с похоронами? Зачем тебе это понадобилось? Признавайся, во что ты вляпалась?

Так вот какого рода круг общения оставляла за дверью Алиса, возвращаясь домой! Если Вадим не знал, что у его жены была любовница, то вряд ли ему стоит это узнавать сейчас.

— Послушай, прекрасная незнакомка, — говорю я. — Навостри свои хорошенькие ушки и слушай ещё раз, что я говорю: я не Алиса. Ты слышала что-нибудь о корпорации "Феникс"?

— Это та, которая обещает бессмертие? — усмехается она.

— Именно. Так вот, Алиса была больна. Она обратилась в "Феникс", чтобы ей сделали новое тело. Она не дожила до его готовности всего одну неделю. Тело осталось невостребованным. Я обратилась в "Феникс" с той же целью, но мне оставалось жить всего пару месяцев, а для изготовления тела требуется больше времени. Я не могла ждать, и мне отдали тело, которое сделали для Алисы.

Рассказывая, я одеваюсь. Слушая мои объяснения, она забывает о сигарете, и пепел падает на простыню.

— Сюда я приехала, чтобы узнать побольше об Алисе, — заканчиваю я. — Мне это необходимо, чтобы понять, что я теперь за человек.

Дрожащими пальцами она тушит сигарету в пепельнице.

— Так значит, Алиса...

Она разражается бурными рыданиями, размазывая тушь. Я не знаю, что ей сказать. Я подаю ей её бельё и одежду, и она, всхлипывая, одевается.

— Можно мне всё-таки узнать имя незнакомки, с которой у меня было такое потрясающее приключение? — спрашиваю я.