Перенос

— Ну что, сладкая? — спрашивает он тихим и хрипловатым после сна голосом. — Что такое? Кушать хочешь? Сейчас будем кушать.

Он моет руки, подогревает детскую смесь и садится с Леночкой в кресло. Девочка сосёт бутылочку, причмокивая, а Эдик широко зевает и жмурится. За этим занятием его и застаёт вернувшийся с тренировки Ваня. Бросив краткий настороженный взгляд на отца, он сразу идёт в ванную мыть руки, а потом устраивается на кухне с кофе, кексами и газетой. Покормив Лену, Эдик с полотенцем на плече носит её на руках, ласково похлопывая по спинке. Заглянув на кухню, он останавливается за спиной у Вани, жующего кекс и читающего газету.

— Привет, — говорит он после некоторого молчания.

— Угу, — отзывается Ваня, запив кекс глотком кофе.

— Ты не против, если я поживу здесь, с вами? — спрашивает Эдик.

Ваня отрицательно мычит, не отрываясь от чтения. Эдик, постояв ещё несколько мгновений, наклоняется и целует его в затылок.

Горячие спагетти аппетитно дымятся в тарелке Эдика, политые томатным соусом и посыпанные тёртым сыром, но он мешкает есть, вертит вилку в пальцах, а взгляд у него опять неподвижный, мёртвый. Именно в этот момент Маша подходит и садится к столу, сцепив перед собой пальцы замком. Она собирается с духом и говорит:

— Папа, я хочу кое-что сказать.

Видимо, это — результат её задумчивости за кофе с кексами: она наконец решилась озвучить свою мысль. Эдик, поворачивая вилку, всё ещё не притрагивается к спагетти. Маша начинает:

— Я плохо себя вела с Ларисой, перед тем как она...

Запнувшись, она умолкает и сглатывает. Эдик устремляет на неё потухший мёртвый взгляд и перестаёт вертеть вилку.

— Я отказалась есть кашу, а она меня ткнула лицом в тарелку. Мы поцапались. Она надавала мне пощёчин. А потом, когда она пошла в душ, я налила ей в бальзам для волос клей. У неё склеились волосы. А ещё... А ещё я хотела ей смерти. Потом я подумала, что это плохо, но... — Губы Маши начинают подрагивать, и она с трудом заканчивает: — Потом случился пожар. Я подумала... Я подумала, что это потому что я пожелала ей смерти. Это я виновата, папа.

Маша роняет голову на руки и вздрагивает. Высказав то, что её мучит, она беззвучно плачет, уткнувшись в сложенные на столе руки. Эдик, моргнув, кладёт вилку и протягивает к ней руку.

— Пуговка, иди ко мне.

Он ставит Машу между своих колен и заглядывает ей в глаза, но она ничего не видит от слёз.

— Маша, посмотри на меня.

Она всхлипывает, поникнув головой, и он поднимает её лицо за подбородок, берёт его в свои ладони и ласково приказывает:

— Маша, не плачь, открой глазки и посмотри на меня.

Она открывает полные слёз глаза. Эдик, смахнув ей слёзы со щёк, говорит:

— Пуговка, ты ни в чём не виновата. Я люблю тебя. Успокойся, обними меня.

Маша, обхватив его за шею, всхлипывает. Эдик усаживает её к себе на колени и крепко обнимает. Между его бровей лежит складка, веки полуопущены.

— Всё хорошо, Машенька. Ты не должна себя ни в чём винить. Никто не виноват.

— Папа, я плохая, — горько шепчет Маша. — Я насылаю зло... Из-за меня ушла мама, а стоило мне на секундочку захотеть, чтобы Ларисы не стало...

— Маша, нет. — Эдик, подхватив её на руки, встаёт из-за стола. — Ты не насылаешь никакое зло, что за глупости.

Он стоит с ней на руках у окна, расставив ноги. На его затылке справа — круглое родимое пятнышко, которого раньше не было видно под волосами. Маша, всхлипнув, спрашивает:

— Папа... Ты опять женишься?

Эдик, помолчав, отвечает тихо:

— Не знаю, пуговка... Наверно, теперь уже вряд ли.

— Ты наймёшь няню для Лены?

— Нет, больше никаких нянь. Бабушка поможет.

За окнами — ночной город-муравейник, вечно не спящий и живущий своей муравьиной жизнью. Завтра утром я возвращаюсь к Вадиму и Лизе, а пока передо мной раскинулся мерцающий океан городских огней: я стою на балконе, вдыхая веющею мне в лицо ночную прохладу. Ваня и Маша спят, Эльвира Павловна досматривает последний вечерний сериал, Эдик только что покормил Леночку и укладывает её спать. В небе над городом стоит полная луна.

Балконная дверь открывается у меня за спиной, в проёме — круглоголовая худощавая фигура.

— Извини, не знал, что ты здесь. Не буду тебе мешать.

Я отвечаю:

— Ты мне не помешаешь. Как там Лена?

Эдик выходит на балкон и встаёт рядом со мной, поднимает лицо к луне.

— Уснула... Луна-то какая!

Мы стоим молча. Эдик, опираясь на перила, смотрит на мерцающий океан огней. На его голове лежит тусклый лунный блик.

— Да, из нашего дома такого вида нельзя было наблюдать, — говорит он задумчиво.

Я поёживаюсь от прохлады. На плечи мне опускается пиджак Эдика, согретый его теплом, его рука проскальзывает в мою, но сжать не решается, просто тихонько держит.

— Я всё-таки благодарен тебе, Натэлла.

— Не стоит.

Его лицо в полумраке приближается, и я во второй раз чувствую поцелуй вдовца. Сухие твёрдые губы, горячий рот, отдалённый тёплый привкус детской смеси: видимо, он её пробовал, прежде чем дать ребёнку.

— Эдик, уже ничего не изменить.

Он выпускает мою руку.

— Я знаю... Извини, не удержался. Это было лишнее. Наверно, луна виновата. Я сейчас вдруг понял, что в последние несколько лет вообще не обращал на неё внимания. А тут — разглядел...

Я говорю:

— Мы часто порой не всматриваемся в то, что находится постоянно рядом с нами.

Он усмехается, снова поворачивается к огням и опирается на перила.

— Да, это верно подмечено. Привычные вещи ускользают от взгляда. Вот так не присматриваешься к ним, а потом вдруг посмотришь и подумаешь: а ведь эта штука совсем не такая, какой я её себе представлял в последнее время. — Помолчав секунду, он тихо добавляет: — Бывает так и с людьми.

— Да, бывает. — Я снимаю его пиджак и накидываю ему на плечи. — Спасибо... Я, пожалуй, пойду. Завтра рано вставать.

Он кивает.

— Я ещё постою.

15

Дом достроен, я еду проверить, как идут отделочные работы. Я заказала точно такую же мебель и даже обои, чтобы Лиза чувствовала себя здесь как дома. Чердак, как я и обещала, оборудуется под жилую комнату для Вани, а для девочек готовится своя комната. Она будет поделена пополам лёгкой раздвижной ширмой, чтобы у Лизы и Маши было своё личное пространство.

В квартире слышится громкий детский голосок: это лепечет подросшая Леночка. В прихожей я натыкаюсь на собственный портрет, но не фотографический, а рисованный. Он висит на стене в рамке, и его сходство со мной такое чёткое, что я останавливаюсь в изумлении, будто встретившись со своим отражением там, где нет зеркала.

— Она нас всех нарисовала, — говорит Эльвира Павловна. — Но это, по-моему, самая лучшая её работа.

В сентябре Маша поступила в школу искусств с семилетним обучением, и по результатам вступительного экзамена её приняли сразу в четвёртый класс.

— Представляешь, сама разузнала, где эта школа искусств, сама туда пошла и записалась на экзамен, — рассказывает Эльвира Павловна. — А мы об этом узнали только тогда, когда её уже зачислили. Эдику, мне кажется, это не очень понравилось, но деваться было уже некуда. Он даже сказал, что у неё твой характер.

— Думаю, у неё свой характер, — отвечаю я.

Леночка звонко смеётся, сидя на ковре: Эдик забавляет её, бодая головой воздушный шарик.

— Сегодня вроде бы пятница, — говорю я. — Разве у тебя сегодня не рабочий день?

— У меня теперь три выходных, — отвечает Эдик, подбрасывая шарик. — И домой я прихожу не в восемь, как раньше, а в шесть. Так я больше времени провожу с Леной.

Шарик приземляется на его гладкую макушку и упруго отскакивает, и Леночка заливисто хохочет.

— Я заехала за детьми, чтобы показать им дом, — говорю я. — Он уже почти готов, там заканчиваются отделочные работы.

Шарик падает на ковёр. Эдик берёт Леночку на руки и поднимается.

— Я бы тоже хотел взглянуть, если ты не возражаешь. Просто хотелось бы посмотреть, куда переедут дети.

— Я не возражаю, — говорю я. — Если хочешь, поехали с нами.

Он зовёт:

— Ваня, Маша! Мама приехала.

Маша торопливо сушит волосы феном, Ваня доедает пирожок. Они одеваются, а Эдик укладывает Леночку. Перед тем как выходить, он, уже в пальто, склоняется над кроваткой.

— Не скучай, сладкая, папа скоро вернётся.

Но Леночка вдруг разражается громким плачем. Эдик успокаивает её, берёт на руки и носит по комнате, и плач вроде бы стихает, но стоит ему снова уложить Лену в кроватку, как она тут же опять начинает безутешно плакать. Подключается бабушка, но Лена не хочет успокаиваться. Эдик снова берёт её на руки.

— Доченька, да что с тобой такое? Папа ведь ненадолго уходит.

Но Лена не желает расставаться с ним ни на минуту. Эдик тоже не в силах уйти от плачущей дочки, и единственный выход — взять её с собой.

Нас встречает Марина — дизайнер, руководящий внутренней отделкой дома.

— Всё идёт по плану, Натэлла Юрьевна. Качество вы можете проконтролировать сами. Пройдёмте, я всё покажу.

Она показывает и рассказывает. Насколько я могу судить на глаз, работа выполняется качественно, на совесть, и я про себя с удовлетворением отмечаю, что не ошиблась в выборе фирмы. Дети под впечатлением от размеров дома; Ваня потрясён площадью чердака, которому предстоит стать его комнатой. Чтобы туда попасть, не нужно карабкаться через люк: туда ведёт винтовая лестница с перилами. Чердак снабжён четырьмя полукруглыми окнами и двумя круглыми, а часть крыши прозрачная.

— Вот это да! Это не чердак, а настоящий пентхаус! — восхищается Ваня. — Это всё — мне?

— Тебе, — улыбаюсь я. — Только с условием, что уборку делать здесь ты будешь сам.

— Ладно, — смеётся он.

Эдик молчаливый и строгий. Прижимая к себе Леночку, он обводит взглядом стены и потолки, но не спешит выражать своё мнение. Я спрашиваю:

— Ну, как тебе? Здесь просторно, правда?

— Да, задумано с размахом, — сдержанно отзывается он.

— Это всё для детей, — говорю я. — Нужно, чтобы они чувствовали себя свободно и раскованно.

— Да уж, это не мамина квартира, — усмехается он.

Я удовлетворена осмотром. Напоследок я говорю Марине:

— Угловую комнату на втором этаже, которая задумана как гостевая, вы пока оставьте так. Возможно, её назначение будет другим.

На обратном пути дети делятся впечатлениями. Ваня в восторге от своего чердака, и всю дорогу он твердит о том, как ему не терпится скорее туда перебраться. Маше дом тоже понравился, хотя перспектива делить комнату с Лизой её слегка напрягает.

— Машенька, у вас очень большая комната, — говорю я. — Вам обеим хватит места. А если тебе захочется уединения, можно будет просто задвинуть ширму, и у тебя получится своя отдельная комната. Кроме того, ты же видела, что там будет утеплённая лоджия. Она будет как дополнительная комнатка.

Эдик не высказывает никаких впечатлений. У него опять мёртвый взгляд и складка между бровей, а его строго сомкнутые губы хранят молчание, лишь изредка прижимаясь к пухлой щёчке Леночки в крепком поцелуе.

16

На 25-ом декабря в моём органайзере две записи:

1. Годовщина свадьбы

2. Новоселье

Не то чтобы без органайзера я могла бы забыть об этом, просто это одна из немногих старых привычек, сохранившихся с "допереносной" эпохи моей жизни. Въезд в новый дом я постаралась приурочить именно к 25-му декабря, чтобы преподнести это Вадиму как подарок на нашу первую годовщину. Если до переноса моими подарками мужу на годовщину были разного рода пустяки — часы, бумажники, ручки, то сейчас мой подарок — дом, который я построила сама.

Я отпираю входную дверь, беру за руки Вадима и Лизу, и мы входим.

— Ну вот, мои родные, свершилось. Мы дома.

Лиза обходит гостиную, трогая мебель.

— Папа, тут всё как у нас дома!

Её сияющее личико — лучшая награда за все мои старания и хлопоты, затраты и нервы. Её переезд для меня сродни пересадке драгоценного цветка, новый грунт для которого должен быть тщательно подготовлен и сбалансирован по всем составляющим: только при этом условии цветок примется. И её широко раскрытые глаза и удивлённая улыбка означают для меня только одно: ей нравится здесь, и она здесь приживётся.

Я веду их по всем комнатам. Заглядываем мы и на чердак, и я говорю:

— Здесь будет жить Ваня. Он большой мальчик, и ему нужна большая комната.

Заглянув в единственную необставленную комнату, Вадим спрашивает:

— А здесь почему ничего нет? Эту комнату не успели отделать?

— Нет, я специально её так оставила, — говорю я. — Здесь должна была быть гостевая, но я думаю приспособить эту комнату для другой цели.

— Для какой цели? — удивляется Вадим. — Комната для девочек есть, для Вани есть чердак, помещение для моей студии — тоже. Что ты хочешь здесь устроить?

— Ну, например, детскую, — отвечаю я.

Вадим недоумённо морщит лоб.

— Не понял. Зачем нам детская?

— Папа, детскую делают для ребёночка, — говорит Лиза. — Ты что, не знаешь?

— Для какого ребёночка? — по-прежнему не понимает Вадим.

— Для маленького, — говорит Лиза, а сама уже улыбается до ушей.

— У нас вроде бы нет маленького, — бормочет Вадим.

— Папа, ну, какой ты тормоз! Иди сюда, я тебе скажу.

Лиза тянет Вадима за руку и заставляет нагнуться. Она что-то шепчет ему на ухо, и его брови взлетают вверх. Он ошалело выпрямляется.

— Натка, ты что...

— Да, — говорю я. — Уже три месяца.

Он стискивает меня в объятиях.

— Господи, ну наконец-то! Хоть побудешь дома дольше, чем неделю подряд.

17

Четыре коробки с Машиными вещами и шесть коробок с Ваниными в грузовой фургон отношу я, Ваня и водитель: Эдик сидит в кресле с каменным лицом и мёртвым взглядом, сложив руки на коленях. Маша садится на подлокотник его кресла и гладит его по голове.

— Папа, ну, мы же будем часто видеться... На Рождество мы придём к тебе. Не грусти.

Эдик находит в себе силы улыбнуться.

— Это будет мой второй Новый год без вас, — говорит он.

— Папочка, не грусти, пожалуйста, — вздыхает Маша.

Она пытается его утешать, но сама при этом выглядит растерянной и грустной. В машине она начинает всхлипывать. Моё сердце сжимается от огорчения: мы столько этого ждали, столько усилий приложили, и вот — она не рада. Живя с отцом, она тосковала и рвалась ко мне, а сейчас, когда мы наконец вместе, она скучает по нему. Я вздыхаю. Так и должно быть. Я её мать, а он — отец.

— Машенька, не плачь. Вы с папой будете видеться очень часто.

Всё же она плачет всю дорогу, надрывая мне сердце. Но ничего уже нельзя поделать. Нельзя повернуть время вспять и вернуть всё, что безвозвратно ушло. Нельзя перекинуть мост через пропасть, разделившую наши жизни на две части — до и после переноса, перебежать по нему в первую часть и забрать то, что там осталось.

Дома нас ждёт вкусный обед, приготовленный Вадимом в честь приезда Вани и Маши. Вадим берёт Машу за руку и ласково заглядывает ей в глаза.

— Что случилось? Почему мы такие грустные?