Перенос

Устраняя влажной салфеткой урон, нанесённый её макияжу слезами, она бросает на меня колючий взгляд из-под мокрых ресниц.

— Какого чёрта ты мне сразу не сказала, что ты не Алиса?

Я развожу руками.

— Уж прости. Кое-кто, угрожая мне оружием, сам приказал мне молчать. У меня двое детей, поэтому мне не очень хотелось получить пулю. А потом... Потом было не до разговоров.

Она мнёт салфетку.

— Чёрт...

Её зовут Йоко, но она лишь наполовину японка. Йоко — её сценический псевдоним, под которым она танцует в ночном клубе, а её настоящее имя — Инна. Но она его не очень любит, предпочитает, чтобы её называли Йоко. С Алисой они познакомились в том клубе, где работает Йоко.

— Ты знала, что у неё есть семья — муж и маленькая дочка? — спрашиваю я. — Причём любимые?

Йоко пожимает плечами.

— Ну да, я знала, что она замужем, и у неё есть ребёнок. И что? Я же не виновата, что ей нравилось спать со мной.

— Значит, у вас был только секс? А чувства?

Йоко усмехается, снова закуривает.

— Как тебе сказать, дорогуша... Это не совсем то, что чувствует женщина к мужчине или мужчина к женщине. Я танцую для похотливых мужиков, и вижу в их глазах только похоть. А она... — Йоко задумчиво выпускает дым тонкой струйкой. — Она была единственная, кто смотрел на меня с восхищением. Как на богиню. Она это умела... Когда её не стало, вместе с ней умерла какая-то часть меня. Знаешь, я почему-то не верила до конца, что она и вправду умерла. Мне хотелось верить, что она жива, просто убежала, спряталась... Ты не представляешь, что я испытала, столкнувшись с тобой в дверях салона. — Йоко опять проводит рукой по моим волосам. — Я просила её коротко подстричься... А она всякий раз отвечала, что волосы нужны ей для работы. Она шутила, что когда закончит свою карьеру, первым делом пострижётся под ноль. А пока волосы были ей нужны.

Мы некоторое время молчим, сидя друг напротив друга на кровати. Йоко сидит, обхватив руками колени, задумчиво выпускает дым к потолку и смотрит на меня.

— Ну, и как тебе в теле Алисы? — любопытствует она.

— Не так здорово, как может показаться, — отвечаю я.

— Да? — усмехается Йоко. — А мне казалось, что очутиться в таком теле — мечта любой женщины. Алиса была само совершенство. Ни одного изъяна.

— Дело не во внешности, — говорю я. — Мне кажется, у меня изменился характер. Потому-то я сюда и приехала. Мне нужно узнать, какой была Алиса.

— Ну как, много уже узнала? — Йоко грациозно ложится на бок, поставив пепельницу перед собой на простыню.

— Немало. Но сегодня я узнала о ней такое, что до сих пор слегка в шоке.

Йоко стряхивает пепел.

— А уж я в каком шоке... Как же ты меня надула, дорогуша!

— Ты сама не дала мне рта раскрыть, — возражаю я.

5

Денег мне хватит только на обратную дорогу: всё, что у меня с собой было, я истратила здесь.

— Вадим, огромное вам спасибо. И простите, если заставила вас пережить боль вновь.

Вадим появляется в дверях фотолаборатории.

— Вы говорите так, будто покидаете нас.

— Да, простите, я больше не могу стеснять вас.

У него в лаборатории проявляются снимки, которые он сделал вчера. Он фотографировал меня во дворе дома. Для одного снимка — на качелях — он попросил меня надеть короткую белую шубку Алисы.

— Какое стеснение, о чём вы?

— Боюсь, мне пора домой.

Мы сидим за кухонным столом. Тусклый белый свет зимнего дня льётся в окно, падает крупный снег. Вадим купает чайный пакетик в своей кружке, то вынимая его из чая, то погружая снова.

— Я понимаю, Натэлла... Но как мы скажем это Лизе?

Я поворачиваю свою кружку по часовой стрелке, потом начинаю поворачивать в обратную сторону. Тёмная чайная поверхность покачивается и блестит.

— Но ведь ей же было ясно сказано, что я не её мама.

— Умом, она, может быть, это и понимает, но её сердце хочет верить в чудо.

Признаюсь: у меня в душе натужно ноет какая-то струнка при мысли, что приходится покидать Лизу. Возле моего сердца пригрелось маленьким пушистым котёнком новое чувство — к ней. Но, с другой стороны, моё сердце болит о Маше: как она там?

К возвращению Лизы из школы я готовлю обед. Её любимый сладкий яблочный пирог и мясные тефтельки с картофельным пюре, творожная запеканка с изюмом и ананасом и ореховый рулет с кремом — вот сегодняшнее меню. Не хочется думать, что этот обед прощальный, но, по сути, это так.

Лиза в восторге от всех блюд, а после обеда она хочет лепить во дворе снеговика. Я сажаю её к себе на колени, а Вадим, подвинув свой стул, садится перед ней. Тёте Натэлле пора ехать домой, говорит он.

Лиза плачет. Она виснет на мне, как клещ, и её невозможно оторвать.

— Мамочка, не уходи, не бросай меня снова, — рыдает она.

Я не могу, у меня разрывается сердце. Как уехать, как бросить её?

Лиза плачет так горько, что у меня внутри всё переворачивается. Она всё плачет и плачет, мы, как можем, успокаиваем, но она не успокаивается. Вадим, видя горе дочери, сам чуть не плачет. Нет, не нужно было вообще здесь появляться, я только разбередила их раны, причинённые утратой. Что я наделала! И теперь я их бросаю.

— Простите меня, — только и могу я пробормотать. — Я не хотела причинять вам боль.

Снег валит крупно и густо, за окном — сплошная пелена. Лиза уже не плачет, она только стонет, как раненный зверёк. Вадим, склоняясь над ней, гладит её по волосам, по плечам.

— Лизанька, ну, не надо так убиваться...

Она безутешна, Вадим в отчаянии. Она лежит на кровати, заломив руки, и стонет — жалобно, горько. К вечеру у неё поднимается температура, и ни о каком моём скором отъезде не может быть речи. Я сижу с ней до глубокой ночи, пока она наконец не забывается беспокойным, болезненным сном.

Мы с Вадимом снова сидим друг напротив друга на кухне. В кружках остывает чай, за окном — холодный зимний сумрак.

— Натэлла, я прошу вас остаться ещё на несколько дней. Вы видите, что с ней творится.

— Простите... Это я виновата. Мне не следовало приезжать.

— Что сделано, того уже не изменишь. Я не знаю, как просить вас...

Я говорю:

— Я бы с удовольствием задержалась ещё, но, понимаете... Та сумма, которая была у меня при себе, почти закончилась. Я не хочу сидеть у вас на шее.

— Несколько дней погоды не сделают, — усмехается он. — Это не проблема. Я вас только прошу, побудьте с нами ещё.

Его руки ложатся на мои. Они тёплые, от их ласкового прикосновения у меня бегут по коже мурашки.

— Я вас очень прошу.

6

Лиза выздоравливает медленно. Температура у неё уже нормальная, но каждый день у неё всё ещё слабость и головокружение, она почти не ест и каждый раз, когда я собираюсь выйти из дома — за лекарством или за продуктами, — она кричит:

— Мама, ты куда?

Каждый раз приходится её успокаивать:

— Я скоро вернусь, Лизанька.

Но она идёт следом с тревогой в глазах, ставших ещё больше за время болезни. Я убеждаю её:

— Малыш, я только съезжу в магазин и вернусь.

В её глазах — немой вопрос: ты уходишь? бросаешь меня? Я обнимаю её, целую и клятвенно заверяю, что вернусь не позднее, чем через час.

— Я буду ждать, — говорит она.

И она действительно ждёт: уезжая, я вижу её сиротливую фигурку в окне второго этажа. Когда я возвращаюсь, она всё ещё там, липнет к стеклу и смотрит на дорогу.

И так — каждый раз.

Наконец врач объявляет, что Лиза здорова и может на следующий день отправляться в школу. Но вечером у Лизы случается обморок, и наутро вместо школы мы снова везём её к доктору. Доктор, осмотрев её, разводит руками: он не находит у неё никакой болезни, но на всякий случай даёт направление на сканирование мозга. В результате мы убеждаемся, что Лиза здорова, но ещё два дня занятий пропущено.

Завтра ей в школу, а накануне вечером у неё начинает болеть живот. Приехавший на дом доктор, осмотрев Лизу, выходит из её комнаты и говорит нам:

— Можно, конечно, назначить дополнительное обследование, но у меня складывается впечатление, что ваш ребёнок симулирует. Вам следует поговорить с ней о причинах такого поведения.

Доктор уезжает, а Вадим идёт в комнату к Лизе, садится возле неё на кровать и строго спрашивает:

— Дочка, ты что же, притворяешься больной? Ты обманула нас?

Лиза натягивает одеяло на голову.

— Зачем ты это сделала? — сурово допытывается Вадим. — Чтобы не ходить в школу? Лиза, я не ожидал от тебя такого. А ну-ка, посмотри мне в глаза!

Из-под одеяла слышны всхлипы. Вадим стягивает с Лизы одеяло. Она плачет, уткнувшись лицом в подушку.

— Если мама меня бросит, я не буду жить...

— Лиза! — Вадим встряхивает её за плечи, поднимает и прижимает к себе. — Что ты такое говоришь, родная! Не смей так говорить, даже не смей думать! А как же я, ты подумала обо мне? Ведь если с тобой что-нибудь случится, я этого не вынесу. Ты у меня единственная девочка, ты — всё, что у меня есть на этом свете. Не смей такое говорить, Лиза.

Ехать мне домой или подождать ещё? До Нового года шестнадцать дней.

Я звоню домой.

— Да, — раздаётся в трубке Ванин голос.

У меня сжимается горло, мне трудно говорить, но я всё-таки говорю:

— Привет, Ванюша. Это мама...

Леденящая душу пауза.

— Где ты?

— Я в другом городе, сынок. У меня всё в порядке.

— Ты ещё не закончила то дело?

— Ванечка, мне нужно задержаться здесь ещё на какое-то время. Как вы там? Папа сильно волнуется?

— Он хочет начать тебя искать.

— Ваня, скажи ему, пожалуйста, что искать меня не надо.

— У тебя правда всё нормально?

— Да, всё хорошо, я жива и здорова.

— Во что ты там одета? Все твои тёплые вещи остались дома.

— Ванюшка, солнце моё, не переживай... Скажи, Маша дома?

— Да, она здесь.

— Позови её, пожалуйста.

— Сейчас.

Проходит минута, и в трубке снова раздаётся голос Вани:

— Она не хочет подходить.

— Почему?

— Я ей сказал, что это ты, и она велела передать, что её нет дома.

— Ну, скажи хотя бы, как она там? Как себя чувствует?

— У неё всё нормально. Она ходит в школу.

— Что вы там кушаете? Кто вас отвозит в школу?

— Едим мы нормально, иногда папа сам готовит, а иногда мы едим в ресторане. Я обедаю в столовой. В школу нас возит шофёр дядя Андрей. Папа нанял его, чтобы он возил нас. Ты вернёшься на Новый год?

— Я не знаю, сынок... Понимаешь, тут есть одна хорошая девочка. Если я уйду, ей будет очень плохо без меня. Я пока не могу уйти. Я по вас очень скучаю, помню вас и очень люблю. Не сомневайтесь. А папе прямо так и передай, что маму искать не нужно, у неё всё хорошо. То, что я здесь, — это так надо.

7

Это первый Новый год, который я встречаю не дома. Незадолго до полуночи я звоню домой, но не могу дозвониться: телефон то занят, то никто не подходит. Я оставляю короткое сообщение на автоответчике:

— Дорогие мои Ваня, Машенька, Эдик. Я поздравляю вас с Новым годом. Простите, что меня нет с вами. Но в моих мыслях я с вами, я желаю вам счастья, тепла, спокойствия. Пусть у вас всё будет хорошо. У меня тоже всё хорошо. Не волнуйтесь обо мне. Машенька, прости меня за всё, что я сделала не так. Я тебя очень люблю. Я всегда думаю о тебе. Всего вам хорошего, целую вас.

Кажется, это послание очень похоже на открытку Алисы.

Лиза счастлива. У неё зимние каникулы, и она не отходит от меня ни на шаг, всюду бегает за мной хвостиком. Нет смысла отрицать: я люблю её, я не в силах с ней расстаться.

В рождественскую ночь валит такой густой снег, что не видно ничего вокруг дома. Лиза давно спит, а мы с Вадимом сидим в гостиной. Мигают цветные лампочки на ёлке, в доме тихо.

— Спасибо вам за эти праздники, — говорит Вадим.

На его голове — цветные отблески елочной гирлянды.

— По-моему, "вы" звучит как-то глупо, — говорю я. — Мы уже столько времени живём под одной крышей, а всё ещё выкаем друг другу.

Вадим улыбается.

— Что же вы предлагаете?

— Давайте перейдём на "ты".

— Вот так сразу и перейдём?

— Ну, давайте выпьем на брудершафт. После этого ритуала уж точно переходят на "ты".

Вадим приносит два бокала охлаждённого шампанского. Я встаю, беру один, и мы, соединив кольцом руки, пьём на брудершафт.

— Ну вот, теперь можно говорить друг другу "ты".

— Ещё нет, — улыбается Вадим. — Теперь надо поцеловаться. Только после этого будет можно.

Его губы тянутся ко мне. Сначала — тёплое осторожное прикосновение, как бы примеряясь, а потом — мокрая, щекотная и чуть шершавая ласка: поцелуй вдовца.

— Вот теперь можно на "ты". Ты останешься с нами, Натэлла? Ты нужна Лизке.

— А тебе?

Его губы снова приближаются.

— И мне тоже.

8

В клубе "Атлантида" аншлаг: сегодня выступает Йоко с новым номером. Она в ковбойской шляпе, и на ней грязно-кофейный облегающий костюм с бахромой, едва прикрывающий её стройное и гибкое, как лиана, тело. Она соблазнительно вращает лассо то вокруг себя, то над головой, то стоя посередине петли. Сверкают стразы, пляшет бахрома, а чёрный шёлк её волос живёт какой-то своей жизнью: то струится водопадом вниз, то взлетает выше плеч, то метёт кончиками подиум.

Я сажусь к бару и заказываю стакан пива. Я не могу оторвать взгляда от извивающейся на подиуме фигуры Йоко. Она дразнит разгорячённых зрителей своим задом, обтянутым чёрными кожаными трусиками с заклёпками, слышится возбуждённый мужской рык, и мне становится немного страшно за неё: что если эта исходящая похотью толпа бросится на неё? Но нет, ничего такого не происходит — все только завороженно глазеют и пускают слюни.

Номер завершается эффектно и неожиданно: петля лассо взвивается над головами зрителей, и один счастливчик оказывается заарканенным. Ему выпадает особая честь: ему дозволено дотронуться до Йоко. Я спрашиваю у бармена:

— А как пройти к менеджеру клуба?

Я на всякий случай справляюсь, как менеджер выглядит — во избежание путаницы, и мне дают его особую примету: он лысый. А ещё я узнаю его имя: Феликс.

Кабинет менеджера находится на втором этаже. Дверь прикрыта неплотно, и слышны мужские голоса и смех: рассказывается сальный анекдот. Я осторожно приоткрываю дверь пошире и заглядываю.

То, что я там вижу, называется "найди Феликса": в сумрачно освещённом, с тёмными стенами и полном табачного дыма кабинете собралось трое лысых. Они расположились вокруг невысокого стеклянного столика, на котором красуется початая бутылка виски с хороводом стаканов, блюдце с тонко нарезанным лимоном, пепельница, полная окурков, и нарезка ветчины. Двое, в костюмах, развалились на светло-бежевом диванчике, а третий, в облегающей футболке защитного цвета и белых джинсах, сидит в кресле, закинув ногу на ногу — его щиколотка лежит на колене, и виден сапог из змеиной кожи с цепочкой вокруг пятки. Все трое не обременены шевелюрой: у двоих на диванчике черепа покрыты двухмиллиметровой щетиной, а у типа в сапогах из змеиной кожи голова гладко выбритая, голубоватая. Ещё на его лице красуются узкие прямоугольные очки и маленькая тёмная бородка, а его верхняя губа бритая. В глубине кабинета стоит стол с кожаным креслом и компьютером, но за ним никто не сидит. Кто же Феликс? Они все лысые! Приглядевшись, я замечаю, что двое на диванчике — близнецы, они и ржут одинаковыми голосами. Мне почему-то кажется, что Феликс одним из них быть не может, и я, глядя на субъекта с бородкой и в очках, говорю: