Я проснулся от подозрительных звуков, доносившихся с моей веранды. Что-то там стучало и падало. "Кто бы это мог быть?" — спросонья подумал я. Гости с тортом? Грабители с фомкой? Председатель садового товарищества с требованием уплаты очередных взносов? Нет, ни первое, ни второе, ни третье. Скорее всего, это была обыкновенная ворона, искавшая, чем бы ей поживиться в человеческом жилище.

Но в любом случае следовало вставать.

Я натянул спортивный "адидасовский" костюм, однако не для занятий спортом, а лишь для прикрытия собственной наготы. Шаркая ногами, миновал маленькую смежную комнату, затем веранду с распахнутыми окнами, служившую одновременно кухней, и вышел в прекрасное солнечное утро. Радостно щебетали на проводах птицы, задорно перелаивались окрестные собаки, весело дребезжала на задворках нашего дачного посёлка электропила.

Начинался ничем непримечательный будний день.

Прогуливающийся поблизости, под кустом смородины, соседский кот покосился на меня зеленоватым глазом. Видимо, прикидывая, представлял ли я для него угрозу.

— Не отвлекайся, Мурзик. Продолжай ловить мышей. Здесь их тьма тьмущая. Не бойся, я тебя не обижу — на обед не сварю, — пошутил я. У меня было самое благодушное настроение.

Рыжий кот не поверил в искренность моих слов и, подняв хвост трубой, величаво удалился.

— Скатертью дорога, жалкий тунеядец! — напутствовал я Мурзика и направился по влажной от росы тропинке к сараю на дальнем конце участка. Там у меня среди сельскохозяйственного инвентаря стоял, сверкая белизной, предмет моей гордости — биотуалет. Он вызывал чувство чёрной зависти у соседей. Разумеется, у тех, кто не делал компоста. Всякий раз, посещая сарай, я думал: нужно перетащить биотуалет, хотя бы на веранду, а то ведь украдут. Соблазнятся те же соседи или, что гораздо вероятнее, гастарбайтеры из ближнего зарубежья. Но всё никак не перетаскивал — побеждала моя природная лень.

С ветки большой раскидистой яблони, растущей возле дома, я сорвал плод с белой прозрачной кожицей.

— Фу, чтоб ты загнулась, трухлявая коряга. Давно пора от тебя избавиться, — проворчал я. К этому дереву требовался особенный подход. Если его благодарить, то оно, бывало, зазнавалось и прекращало плодоносить. И наоборот, если его ругать и обещать выкорчевать, то оно пугалось и поражало обилием сочных и вкусных яблок.

Строго похлопав по стволу дерева и пригрозив ему пальцем, я молодцевато расправил плечи и окинул взглядом свою дачу. Досталась она мне в наследство от умерших родителей — обыкновенных железнодорожников. Но, как некогда водилось, ударников коммунистического труда. Ударяли они, стало быть, ударяли по-коммунистически — и доударялись к преклонному возрасту до земельного участка, на котором возвели брусовой домик.

Мне же — их единственному отпрыску — в нынешнем году исполнилось сорок лет. Но я ровным счетом ничего не сумел добиться в жизни. За исключением разве только лишь биотуалета. (Такая тонкая английская шутка. Хе-хе.) У меня никого не было — ни жены, ни детей, ни настоящих друзей. Не преуспел я и в карьерном росте. Хотя, в общем-то, на работу мне было грех жаловаться. До недавнего времени я занимал неплохую должность. Был переводчиком в филиале одной зарубежной фармацевтической компании. Получал приличную зарплату.

Конечно, многие сочтут меня последним болваном, но этой весной я оттуда уволился. Взял и положил на стол начальника заявление об уходе. Надоело мне постоянно ощущать какой-то непонятный дискомфорт. Решил, что вполне могу обойтись без денег этой зарубежной компании. Я вырос в небогатой семье на городской окраине и привык с детства к скромному образу жизни. Мне не нравилось бывать в дорогих ресторанах, отдыхать на модных курортах, играть всю ночь до утра в казино. Я не заводил бурных романов с роковыми женщинами. Довольствовался интрижками с доступными девицами, что, собственно, не требовало от меня излишних хлопот и затрат.

Отдельный разговор — Диана. Без малейшей надежды на взаимность, я любил эту женщину уже более десяти лет. Ради неё, если честно, и стремился сделать карьеру. Но вот не получилось. Чего-то не хватило для достижения окончательного успеха.

К тому же муж Дианы, Артур Штукатуренко — человек непомерных амбиций и обладатель университетского диплома с отличием — везде и всегда меня перегонял. Ну, а сейчас Артур и вовсе достиг недосягаемых высот. Он был генеральным директором и совладельцем крупной сети продовольственных магазинов.

Коль так, зачем мне было лезть из кожи вон на своей фармацевтической компании? Зачем напрягаться?

Я имел всё, что может скрасить жизнь любого одинокого российского гражданина. Двухкомнатную квартиру у метро "Водный стадион", почти новый автомобиль "Нива" цвета "баклажан", металлический гараж во дворе, добротную дачу по северо-восточному направлению. Коллекцию старинного фарфора, состоящую из севрских и кузнецовских кофейных чашек и блюдец. Не говоря уж, о прочих разных пустяках — вроде китайской ручки с золотым пером. Словом, имел всё, что душе угодно.

Спрашивается, чего ради было себя утруждать? Вскакивать каждое утро ни свет ни заря, мчаться на работу и весь день корпеть в офисе над скучнейшей технической документацией? Я способен был обеспечить своё безбедное существование, занимаясь дома или на даче переводами художественной литературы. Слава Богу, мои институтские знания легко мне это позволяли.

За завтраком из писклявого радиоприёмника я узнал последние новости. К счастью, наступивший день не был омрачён громкими преступлениями, стихийными бедствиями и техногенными катастрофами.

Потом по скрипучим ступеням поднялся в мансарду.

Недавно, в ходе генеральной уборки, я выкинул из неё всё лишнее. Из мебели в мансарде остался только столик с компьютером. Древний комод да колченогий стул с продавленным сиденьем. Заключительным штрихом являлся домотканый коврик, прикрывавший дефекты дощатого пола. Мансарда приобрела вид уныло-спартанский. Вроде служебного помещения обнищавшего госучреждения перед визитом аудиторской комиссии. Зато теперь ничто в ней не отвлекало меня от плодотворного интеллектуального труда.

Я распахнул окно и посмотрел на строения дачного поселка — они, будто насмерть перепуганные, чуть ли не вплотную лепились друг к другу. Это был наш отечественный парадокс. Имея столько пустующей земли, как ни у кого в мире, жить мы предпочитали тесно и скучено. Согласно пословице: в тесноте да не в обиде.

Однако довольно философствовать — пора было приниматься за работу.

Вчера я встречался со своим старинным приятелем Наумом Гольцем, главным редактором процветающего ежемесячного журнала. И тот буквально слезно просил меня как можно быстрее перевести рассказ одного американского автора. Причем гонорар обещал заплатить по самой высокой ставке.

Что ж, приятелей следовало выручать. Тем более если это сулило неплохие деньги.

Послюнявив кончики пальцев, я вынул из пластиковой папки листы машинописного текста и прочитал на первой странице: Боб Блейн-младший "Переводчик". Хо-хо. Забавно — рассказ был прямо-таки о моей персоне.

Имя автора мне ничего не говорило. (Кстати, по-русски его фамилия значила нарыв либо чирей.) Я не знал Блейна-младшего. Ровно, как и Блейна-старшего. Не ведал, в общем, о Нарыве-Чиреи — ни младшем, ни старшем. Этих болячках на теле человеческом. Но так даже и к лучшему. Перевод неизвестного писателя не требует той тщательности и скрупулезности, как перевод прославленного мастера.

С улицы меня окрикнул звонкий женский голосок. Я выглянул из окна — перед домом, у изгороди, стояла и махала мне рукой моя соседка Ирина Трубникова. Её участок располагался сразу справа от моего земельного надела.

— Валентин, спуститесь! Будьте любезны! Не хочется кричать на весь посёлок!

— Сию минуту, Ирина! Лечу, как... э-э, — замялся я, подыскивая какое-нибудь незатертое поэтическое сравнение. — Эврика! Лечу, как дирижабль "Граф Цеппелин" в тридцатом году в Москву!

Я вышел из дома и направился к соседке, сорвав по пути с яблони плод покрасивее. Не представляя, как мне передать полёт дирижабля, просто избрал довольно развязную походочку, как у завзятого ловеласа. Безусловно, она не гармонировала с моим зрелым возрастом. Сорок лет — это тебе, парень, отнюдь не двадцать. Но и не шестьдесят. Хотя шестьдесят — тоже ещё нормально. Да и восемьдесят, по большому счету, — вполне приемлемо. Если, конечно, доживешь до восьмидесяти-то — не хватит раньше кондрашка.

Ирина, одетая для поездки в город — то есть, парадно — в голубенькую кофточку, чёрные вельветовые джинсы и туфли на среднем каблуке, нетерпеливо прохаживала вдоль моей ограды. В детстве, наверное, Ирину за спиной её подружки называли — Труба. Но в настоящий момент "трубу" внешне она нисколько не напоминала. Это была стройная молодая женщина, с безупречно правильными чертами лица. За исключением, пожалуй, чересчур полноватых губ. Но они её не портили — даже, напротив, придавали особую индивидуальность. Ещё у Ирины часто бывало строгое выражение светло-карих глаз. Что, само собой, отметало любые вольные поползновения с моей стороны.

— Быстрее можно?! — поторопила она.

— Лечу!

— Доброе утро, Валентин!

— Моё почтение, Ирина, — произнёс я, приземляя изображаемый летательный аппарат, и изящным движением протянул ей яблоко. Обитатели нашего дачного посёлка имели одну общую слабость — все они обожали, когда их чем-либо угощали со своего сада-огорода. — Попробуйте искусительный плод с моего личного райского дерева.

— Благодарю, — зарделась она и спрятала яблоко в дорожную сумку-котомку.

— Такая вот съедобная валентинка.

— Но сегодня не День святого Валентина.

— Этот праздник всегда со мной. Я же Валентин.

— С чем вас и поздравляю, — улыбнулась она. — Хотела попросить об одолжении. Если меня будет кто-нибудь спрашивать, скажите, что я поехала в Москву и вернусь ближе к вечеру.

— Например, кто?

— Ну, мало ли.

— Понял, Ирина. Ни о чем не беспокойтесь, — проговорил я, как обычно говорят переводчики — по-ленински щурясь и дёргая ножкой. — Я на страже общественного порядка.

— Мне нужно проверить городскую квартиру и уладить некоторые дела в моём банке.

— Разумеется, проверяйте и улаживайте, — кивнул я. — Да, как там у ваших, на юге? Все благополучно?

Мне, как и всем в посёлке, было известно, что малолетний сынишка Ирины вместе с её родителями сейчас отдыхал в Крыму. Самой же ей пришлось остаться здесь — на Валдайской возвышенности в Средней полосе России. Моей соседке требовалось написать какой-то длинный отчёт для коммерческого банка, куда она недавно устроилась на работу. Секретов в нашем поселке почти не существовало.

— Спасибо, всё замечательно. Разговаривала с ними недавно по телефону. Никто не болеет, море тёплое и чистое. На рынке много дешевых фруктов.

— Отрадно слышать, Ирина. Не то, что у нас в Нечерноземье — с нашими улётными ценами и мелкой грязной речушкой. В следующий раз передавайте им от меня горячий привет.

— Обязательно, — пообещала она. — Вам купить что-нибудь в городе?

— Пожалуй, нет. Мои запасы пока не истощились. Я запасся, словно на гражданскую войну, — ответил я и с минуту, стоя возле ограды, смотрел ей вслед.

Дачная молва приписывала мне и Ирине долгую и устойчивую интимную связь. О ней, без тени сомнения, говорили женщины-соседки. Мужья их, с ухмылочкой, соглашались и добавляли от себя свежие пикантные подробности. Это убеждение основывалось на том, что оба мы были люди одинокие и приемлемого брачного возраста. Имели схожее образование и социальное положение. К тому же, будучи близкими соседями, мы волей-неволей часто встречались. Всё это не могло не бросить нас в страстные любовные объятия друг друга.

Но они ошибались — никакой интимной связи между нами не было. И по целому ряду причин. Главная из них: меня вовсе не вдохновляли местные дамы. Они постоянно копошились на своих грядках, принимая весьма малоэстетическую позу — задрав кверху попу и широко расставив ноги. Да и одевались местные дамы чёрт знает во что! Где они только отыскивали такие живописные обноски?! На какой, спрашивается, помойке?!

Потом, они вечно ходили полусонные, нечесаные и растрёпанные — по всей видимости, считая свои сотки продолжением собственной городской кухни.

Ирина, к сожалению, ничем от них не отличалась и ни в чём им не уступала.

Да и обращались мы друг к другу то на "вы", то на "ты". В зависимости от ситуации. Но в основном — на "вы".

Размышляя подобным образом, я споткнулся о лестницу, лежавшую в сорной траве рядом с тропинкой, и едва не сломал ногу. Это меня, как пить дать, Бог наказал.

Ещё месяц назад этой лестницей пользовался электрик, чинивший проводку в моём доме. С тех самых пор она и валялась здесь, а я всё собирался оттащить её куда-нибудь подальше. Скажем, за сарай в заросли малины. Но постоянно откладывал. Нет, лень, определённо, родилась раньше меня.

Но с другой стороны, возможно, что лестница вскоре понадобится. Зачем же тогда таскать её туда и обратно? Это же мартышкин труд. Поэтому пускай она по-прежнему лежит себе в буйной траве, возле дома.

Этим решением я обрёл душевное равновесие.

Я поднялся в мансарду, разместился на продавленном стуле и взялся за перевод произведения Боба Блейна-младшего. И как-то незаметно втянулся в его действие.

Герой рассказа — Гарри Стоун, мужчина средних лет и приятной наружности, совсем как у меня, — терпит жизненный крах. Рекламная фирма его разоряется в пух и прах. В довершение бед, Стоуна оставляет любимая жена. Джентльмен, натурально, впадает в депрессию — отгораживается от внешнего мира, затворяется в четырех стенах и, снедаемый мрачными мыслями, начинает злоупотреблять спиртными напитками. В основном неразбавленным виски. Но через месяц, по совету друга Клайда, решает круто изменить свой образ жизни. Покидает шумный Нью-Йорк и поселяется в захолустном провинциальном городке в районе Великих Озер, откуда были родом его отец и мать.

Стоун много читает и размышляет, осматривает достопримечательности, наслаждается красотами осенней природы. Знакомится с местными жителями. В том числе, со своей соседкой Джейн — симпатичной и обаятельной девушкой, работающей в краеведческом музее. И начинает постепенно оттаивать сердцем.

По телефонной просьбе Кайла, редактора крупного книгоиздательства, Стоун берется за перевод неизвестного французского автора.

Я откинулся на спинку стула, протёр ладонью уставшие глаза и взглянул на часы. Ого, официальным языком, было уже шестнадцать тридцать. Я настолько увлекся переводом, что совершенно забыл об обеде. Но зато начисто смел все яблоки из миски, стоящей на полу.

Конечно, чревоугодие было смертным грехом. Однако питаться иногда все-таки было необходимо.

Спустившись на веранду, я послонялся от холодильника к газовой плите и обратно, пока меня не осенила гениальная идея — разогреть себе вчерашние макароны по-флотски. От пребывания на военных сборах, после окончания института, эти самые макароны были для меня единственным светлым воспоминанием об армии. Естественно, мистер Стоун предпочёл бы куда более изысканное блюдо, заказанное в итальянском или японском ресторане. Мне же, увы, приходиться довольствоваться вчерашними подгоревшими макаронами. Что поделаешь? Чай не в Америке. Как говорится, по Сеньке и шапка.

123 ... 678

↓ Содержание ↓