Попутчики-1

— Не будем спешить с выводами, Алексей Сергеевич. Пусть этих "англичан" доставят к нам. Уверен, все прояснится.

Захваченный пароход покачивался на низкой волне в десяти кабельтовых от "Алмаза". Миноносец дрейфовал на левом крамболе приза; трубы лениво дымятся, носовое орудие и минные аппараты сторожат неприятеля.

Осторожничает Краснопольский, подумал фон Эссен. Его можно понять — тут у кого хочешь нервы расшалятся. Это же надо — Крымская война! Вот и радиотелеграфист сколько раз докладывал: эфир будто вымер, ни одной передачи! А ведь на "Алмазе" отличная станция "Телефункен", поставили перед самой войной...

— Пишут с "Заветного" — гаркнул сигнальный кондуктор. — Просят принять сообщение!

На мостике миноносца замигал сигнальный фонарь.

— Ваш... спасенный... — медленно, с большими паузами читал сигнальщик. — ...уверяет... ученый... прибыл будущего... два... один... век... имеет сведения... требует встречи... командиром ... отряда.

Фон Эссен обернулся к Зарину. Капитан первого ранга медленно багровел; глаза его, под кустистыми бровями, наполнялись яростью кровью. Щека дернулась, пенсне слетело с мясистого носа и повисло на шнурке.

"Как бы его удар не хватил... — обеспокоенно подумал лейтенант. Вон, как кровью налился..."

Штурманский офицер, старший артиллерист, вахтенные — все, кто был на мостике, молча глядели на командира. Зарин покосился на сигнальщика — тот вытянулся в струнку и по-уставному ел глазами начальство.

— Значит, двадцать первый век? Ничего не перепутал?

— Никак нет, вашсокородь! — выдохнул кондуктор. — Как есть: "Прибыл будущего два один век имеет сведения"!

— Ладно, хвалю... — кивнул Зарин. — Отбей-ка на "Заветный" — "Подойти к флагману, передать спасенного, пленных и судовые документы с фрегата". Да чтоб все точно, смотри!

Сигнальщик кинулся к фонарю Ратьера, установленному на крыле мостика, и быстро застучал решетчатой шторкой.

— Кстати, Реймонд Федорович, помнится, вы рассказывали в Морском собрании о фантазиях некоего англичанина?

Действительно, припомнил Эссен, недели две назад, в Севастополе, на Екатерининской, за ужином зашел разговор о романах писателя Герберта Уэллса. Тема всплыла в связи с сообщениями о применении ядовитых газов на австрийском фронте; лейтенант Бахирев с "Кагула" предположил, что раз уж беллетрист предсказал химические средства ведения войны, то, может, и тепловой луч скоро появится на полях сражений? Потом беседа перешла на другие произведения Уэллса, и, в числе прочих, упомянули и "Машину времени". Помнится, Зарин присутствовал при разговоре и отпускал ехидные замечания.

"Вот и дошутился..."

— Так точно, Алексей Сергеич, было такое. Только ведь...

— А раз было — попрошу вас провести допрос англичан и этого... гостя из грядущего. Вы — человек образованный, авиатор, книжки подходящие почитывали. Вам и карты в руки. А я, простите, стар для таких пердимоноклей.

— С "Заветного" пишут: "Принято", — отрапортовал сигнальщик. — "Подходим правым бортом для передачи людей".

Эссен увидел, как на мачте миноносца взвился флажный сигнал. От форштевня разбежались пенные усы и "Заветный" начал описывать дугу в сторону крейсера.

— С вашего позволения, господин капитан первого ранга, — начал Эссен, — я бы хотел сначала побеседовать с англичанами. Все же официальные лица, офицеры. А у этого, спасенного, Бог знает, что могло в голове помутиться...

— Делайте как знаете, голубчик, — махнул рукой Зарин. — Но пусть непременно подпишут бумагу, что это они наш гидроплан первыми обстреляли. А мичман пусть ведет протокол. Чтобы все по форме, как полагается.

Мичман Арцыбашев, исполнявший обязанности корабельного ревизора, согласно наклонил голову.

— И полегче с англичанами... пока, во всяком случае. Все же союзники — кто его знает, что тут у нас за коллизии? Как бы потом не приключилось неприятностей.

III

Недалеко

от турецкого берега.

ПСКР "Адамант"

майор ФСБ Андрей Митин

"Саб Скиннер" ткнулся в борт, и на палубу первым вскарабкался Белых. Физиономия каплея, вся в черных разводах, выглядела устрашающе, Андрей пожалел рыбаков — каково им пришлось, когда в самый глухой час ночи через планширь полезли вот такие гости из преисподней?

Сквозь на грозную боевую раскраску каплея просвечивала улыбка — и не дежурная, а самая настоящая, до ушей. Странно, если учесть, что он со своими ухорезами только что вернулся с боевого задания...

— Принимайте гостей! — бодро провозгласил Белых. — Дядя Спиро, давайте руку. Тут скоба такая, сейчас помогу...

— Эфхаристо дэн то тэло ! — донеслось со штормтрапа. — Прибери грабки! Решил поучить грека фасоладу варить? — Я, сынок, ходил в море, когда твой папаша еще кузнецов дворе ловил! Тоже мне, помогальщик выискался...

— Да ладно, дядя Спиро, не сердись, — добродушно отозвался боевой пловец. — Калос орисэс на "Адамант"!

Столпившиеся у борта офицеры — Фомченко, Кременецкий и остальные — обалдело переглядывались. Поведение каплея не лезло ни в какие ворота.

Над бортом показалась физиономия, немедленно вызвавшая в памяти Андрея врубелевского Пана, только в круглой барашковой шапке на седой шевелюре и в такой же барашковой жилетке, надетой поверх полотняной рубахи с закатанными рукавами. Кисти рук корявые, красные, жилистые; с морщинистой, будто печеное яблоко, физиономии, не сходит улыбка.

— Вот, товарищи, прошу любить и жаловать — представил гостя Белых. — Спиридон Капитанаки, владелец и капитан шхуны "Клитемнэстра" — это та посудина, за которой мы, значит, гонялись. Дядя Спиро, это наш главный воинский начальник, генерал Фомченко. Товарищ генерал-лейтенант — дядя Спиро. Первейший контрабандист на всем Черном море — если не сочиняет конечно!

— Года мои не те, чтоб баланду травить, нэарэ ! — возмутился грек. — Да ты у кого хошь спроси, хоть в Балаклаве, хоть в Одесе, да хошь в Керчи! Спиридон Капитанаки не какой ни то Ванька-Рутюту . Его всякий знает!

— Очень приятно, господин... э-э-э... Капитанаки... — ответил ошарашенный Фомченко. — Каплей, что это за цирк на конной тяге? Что вы себе позволяете?

К удивлению Андрея, спецназовец ничуть не смутился. Встал по стойке смирно — остальные боевые пловцы, уже успевшие взобраться на палубу, мгновенно выстроились рядом с командиром, — и вскинул руку к закатанной на лоб балаклаве:

— Задание выполнено, тащ генерал-лейтенант! Обнаруженное судно оказалось российской шхуной с экипажем из шести человек, так же российских граждан... то есть, виноват, подданных. В связи с чем мною принято решение в боестолкновение не вступать, а ограничиться опросом, так сказать, на добровольной основе. Вся необходимая информация получена, готов доложить. А этот товарищ — Белых кивнул на грека, — попросился с нами. Я счел возможным просьбу удовлетворить, так как он, вероятно, располагает ценными сведениями.

— То правда, кирие* ! — почтительно произнес грек. — Мне что турецкий берег, что русский, что Крым, что Каппадокия — все знакомо. Спрашивайте, греки, всегда рады помочь русским морякам! Мой старший сейчас на военном корабле "Париж", в Севастополе. А отец был комендором у адмирала Спиридова на "Ефстафии", руки при Чесме лишился.

— Отец при Чесме, служил, говоришь? — Фомченко принял тон, предложенный стариком. — А сам, значит, контрабандой промышляешь? Нехорошо...

— Так ведь надо бедным людям как-то зарабатывать? — ухмыльнулся дядя Спиро. — Когда макрель идет — макрель берем, белуга идет — ее берем, переметы ставим, к самой Керчи ходим. А сейчас — бока, что ли, отлеживать? Господь велел трудиться, и нам хлеб спокон веку от моря даден. Вы, кирие, любите сладкий турецкий табак? Вот старый Капитанаки и возит его от самого Трабзона! Разве кому от этого стало плохо?

А ведь прав каплей, подумал Андрей. Такой дядя Спиро для нас — просто клад: все знает, обо всем расскажет. Понадобится — сведет с нужными людьми, разузнает что угодно. Греческие общины есть по всему черноморскому побережью — рыбаки, торговцы, крестьяне. И, разумеется, контрабандисты, куда ж без них...

Дядя Спиро, оказавшись на палубе "Адаманта". ничуть не растерялся, С Фомченко он, конечно, почтителен, — генерал, как-никак! — но вовсю зыркает по сторонам. Прикидывает, старый плут, свой гешефт.

Точно, восхитился Андрей, вот и Фомченко готов: уже командует мичману, отвести дорогого гостя в кают-компанию. Дядя Спиро почтительно, но без подобострастия, кланяется, и следует за провожатым. По дороге внимательно осмотрел лебедку, полированные стойки лееров, надписи под трафарет на снежно-белой рубке...

— Простите, уважаемый, — обратился Андрей к контрабандисту, — Не подскажете, какое сегодня число?

Дядя Спиро удивленно поднял брови.

— Киприан с утра был, пост!

Ну конечно, догадался Андрей, старик считает дни по церковнославянскому календарю, зачем ему даты?

— А число не знаете, дядя Спиро? — спросил Белых. — А то я запамятовал, что это за Киприан такой.

— Нехорошо, нэарэ — враз построжел Капитанаки. — Епископ Киприан Карфагенский, священномученик — как можно забыть? А число-то? Август месяц, тридцать первое. Полночь минула, сейчас, стало быть, уже Симеон Столпник. А на вашем корабле разве нет календаря?

— Как назло на острове нет календаря... — пропел Андрей. — Нет-нет, дядя Спиро, это я не вам... Симеон Столпник? Первое, значицца, сентября, День Знаний? Надо запомнить...

Андрея так и подмывало спросить про год, но он сдержался. Успеется.

Капитанаки с осуждением посмотрел на балагура, покачал головой и направился к терпеливо дожидавшемуся мичману.

Кстати, День Знаний — это по старому стилю не первое сентября, а девятнадцатое августа! — шепнул Валентин, когда дядя Спиро скрылся в люке.

— Еще умник сыскался на мою голову! — Андрей театрально возвел очи горе. — Ты вон, лучше иди, приборы свои починяй...

Валентин сразу сделался скучным.

— А их починяй — не починяй, без Груздева они все равно коробка с микросхемами, и ничего больше. Зато старикан какой — прямо "седой грек" из "Ликвидации"!

— Ты от темы не уходи, а то взял, понимаешь, манеру... — ухмыльнулся Андрей. — А дед и правда, колоритный. Ну, Белых, ну жук... вот увидишь, Капитанаки с Фомичом враз договорятся! Мы еще эту шхуну до Одессы будем провожать.

"Фомичом" за глаза давно уже называли грозного генерала.

— В корень зрите, Андрей Владимирыч! — отозвался Белых. Он стоял у леера и вполголоса переговаривался с боевым пловцом, возившемся в "Саб Скиммере". — Он сразу предложил — доведите с товаром до Одессы, а я вам помогу. Ну, я прикинул: пуркуа бы и не па? Дед — он полезный, и англичан не любит: в апреле, во время бомбардировки города, у него то ли племянника, то ли внука, ядром убило. Вот дядя Спиридон на Британию и обиделся. Говорит — по всему побережью болтают, будто англичане и французы с турками снарядили в Варне огромный флот, чтобы идти на Крым.

— На Крым? Вот оно как... — покачал головой Андрей. — Первое сентября по старому стилю, девятнадцатое августа — по-новому. Выходит, мы попали малость не туда...

— Спасибо портачам с ЦЕРНа-"Макеева". Говорили, что будет? Апрель! А тут сентябрь, на четыре месяца промахнулись!

— Ну, хоть с годом не ошиблись, — заметил Андрей. — А то заслали бы к динозаврам...

— Благодарить теперь их, так что ли? Спасибо, господа ученые, доценты с кандидатами, что не зашвырнули в какую-нибудь окончательную и бесповоротную задницу? А "Можайск", спрашивается, где? Дома остался, малость не рассчитали господа ученые! И что нам теперь — снимать штаны и бегать? Только это и остается, с такой трещоткой много не навоюешь.

И Белых мотнул головой в сторону башенки с шестистволкой.

Андрей вспомнил серый утюг БДК, набитый бронетехникой, снарядами и морскими пехотинцами.

— Ничего, справимся как-нибудь. Пойдемте, Игорь Иваныч, а то Фомич ждет. Послушаем вашего контрабандиста.

IV

Османская Империя

Провинция Зонгулдак

обер-лейтенант цур зее

Ганс Лютйоганн

Сыромятный ремень скрипнул в ржавой пряжке. Ганс Лютйоганн выругался и налег на подпругу. Гнедая недовольно скосила глаз, и в этот момент из-за кривой арчи, возле которой беглец устроил привал, раздался окрик.

Остановиться на отдых пришлось, как ни противилось этому все естество обер-лейтенанта. После получасовой гонки — прочь от места, где погиб экипаж UC-7, — гнедая перешла на короткую рысь, потом на шаг. Бока ее тяжко вздымались, шея лоснились от пота. Опыт заядлого лошадника подсказывал обер-лейтенанту, что еще пять минут такой гонки, и дальше придется топать на своих двоих. Пришлось спешиваться, распускать подпруги и отшагивать заморенную животину. После чего Ганс привязал ее к деревцу отыскавшимся у седла колючим волосяным арканом и пустил пастись. Кобыла выщипывала между камней пучки сухой растительности, а Ганс поудобнее устроился на земле, подложив под себя чепрак, и вытянул ноги.

После безумного дня, полного морских боев, катастроф и кровопролития, напряжение, наконец, отпустило. Он чувствовал себя мячом для модной английской игры "футбол", из которого выпустили воздух. Только что весело скакал по полю — и вот уже валяется, обмякший, в траве.

Дела обстояли — хуже некуда. Башмаков нет; из прочего имущества только бриджи и сорочка, вся в пятнах копоти и машинного масла. Он изгваздал ее, работая с электриками по пояс в воде, в удушливых облаках хлора, замотав лицо мокрой тряпкой. Когда киль субмарины ткнулся в песок, сил хватило лишь на то, чтобы кое-как попасть в рукава кителя и выползти наружу. Это не принесло желанного облегчения — желудок скрутило мучительным спазмом, и Ганса Лютйоганна вывернуло за борт. Он с трудом сполз в воду, добрел до сухого песка и повалился, жадно глотая морской воздух. И прозевал появление турецкого отряда. Потом была резня, взрывы и бешеная скачка куда глаза глядят.

Обер-лейтенант прислушался. В ветвях весело щебетала птичья мелочь, издали доносились мерные вздохи прибоя. Офицер вслушался, пытаясь уловить переступь копыт. Погони не было. То ли османы, пальнув пару раз вслед беглецу, занялись ранеными, то ли сами пустились наутек. В любом случае, засиживаться не стоило; Ганс встал (движение отдалось в членах мучительной болью) и проковылял к лошади.

"Что, скотинка, отдохнули, пора и честь знать?"

Гнедая скосила на нового хозяина выпуклый глаз, шумно фыркнула и принялась за очередной пучок травы. Лютйоганн вздохнул, и взялся за подпругу.

Тут-то и раздался голос — тихий, осторожный, не похожий на гортанные вопли давешних дикарей. Ганс обернулся, присел и зашарил по земле в поисках камня, палки — чего-то, что сошло бы за оружие. Больше он не попадет в лапы к этим скотам! Чтобы его, прусского дворянина, офицера в двенадцатом колене, потомка тевтонских рыцарей, прирезали, словно барана во дворе грязной харчевни?

Окрик повторился. В длинной фразе проскользнуло несколько слов, которые он успел выучить, когда лодка стояла в Варне, на ремонте. Болгары? Лютйоганн выпрямился, поднял руки над головой, и обратился к невидимым гостям — сначала по-немецки, потом по-французски. Ответа не последовало. Обер-лейтенант выругался и добавил несколько русских слов. Он выучил их кадетом, в Либаве куда их учебное судно, броненосный корвет "Вюртемберг", заходило с визитом. Кадет Ганс Лютйоганн много чему научился тогда у русских гардемаринов; позже он узнал, что эти слова употребляют в России почти все, причем по всякому поводу. Смысл их ускользал от Ганса, ноне было сомнений, что всякому русскому они отлично знакомы, мало того — уместны чуть ли не в любой ситуации.