Попутчики-1

— БДК с тяжелой техникой — куда уж радикальнее! Но вы правы, конечно — не допустив поражения России в Крымской войне, мы сразу изменим канву исторических событий. А если еще и помочь "предкам" взять Стамбул и захватить контроль над Проливами...

— Бриллиантовый сон авторов вашего любимого жанра? — усмехнулся Сазонов. — Да, решено не мелочиться. Нужен гарантированный результат.

— Ну так и перебрасывали бы сразу "Москву"! Она-то уж гарантирует...

— Секретность, батенька! — рассмеялся историк. — Одно дело — скрыть исчезновение БДК и малого противолодочника, и совсем другое — если пропадет целый ракетный крейсер. Мы ведь не знаем, до какой степени наши американские и европейские "партнеры" в курсе этих разработок. А вдруг у них имеется аналогичный Проект?

— В ФСБ уверены, что ничего подобного нет. — я припомнил Дронов доклад на сегодняшнем совещании — Это чисто наш, российский прорыв. Говорили, правда, что-то о китайцах... Но вы правы, конечно, на аллаха надейся, а верблюда привязывай.

Воспоминания прервал топот над головой — на палубе миноносца забегали, через закрытую дверь кают-компании донеслись трели боцманской дудки. Я прислушался — звук машин изменился, переборка теперь не просто ровно вибрировала, а гудела, как перегруженный силовой трансформатор. Удары волн о корпус стали чаще и громче — "Заветный" набирал скорость.

Тишину вспорола пронзительная трель. Звонок бил сплошной дробью — сначала глухо, издалека, потом резче и громче, прямо в кают-компании. Боевая тревога?

А что же еще?

Я вскочил, кинулся к двери, остановился в нерешительности. Что я собрался делать на палубе? А с другой стороны — сидеть и покорно ждать своей участи? А если прямо сейчас в борт ударит торпеда, и кают-компанию захлестнет бурлящий поток?

Дверь открылась, и в проеме появился доктор.

Корабельный эскулап был нагружен сверх всякой меры — саквояж под мышкой, блестящий металлический ящик стерилизатора в правой руке, в левой — большой парусиновый мешок. За ним в кают-компанию протиснулись двое матросом. Один с парой уже знакомых носилок; другой волок коробки, от которых резко пахло аптекой.

На меня врач взглянул с удивлением, будто напрочь забыл о недавнем пациенте.

— Вы, голубчик, шли бы наверх, а то мы здесь перевязочный пункт разворачиваем. Или сидите в уголке, только под ногами не путайтесь.

И тут же снова забыл обо мне — свалил на белоснежную скатерть свою ношу, открыл саквояж и принялся раскладывать на крахмальной салфетке блестящие хирургические инструменты. Я бочком протиснулся мимо, косясь на эти зловещие приготовления, и вышел в коридор.

Меня накрыла лавина звуков: грохот каблуков по трапам, матерная ругань, переливы боцманских дудок; тревожный звонок, не смолкая, долбил по ушам. В конце коридора был узкий, почти вертикальный трап, в люк над головой лился солнечный свет.

— Вылезайте, што ль, вашбродие? — на фоне неба возникла усатая физиономия. — А то задраиваю...

Я преодолел десяток истертых до блеска железных ступенек и оказался на верхней палубе. Матрос посторонился, пропуская меня, потом захлопнул массивную крышку и провернул задрайки по углам.

Сквозь подошвы ощущалась дрожь стального настила. Я огляделся. Ничего похожего на "Адамант": палуба миноносца отличалась от интерьеров этого детища высоких технологий, как заводской цех от банковского офиса. Ровный, густой голос вентиляторов, запах нагретой машинной смазки и другой, резкий — угольной гари. Я не сразу его узнал: так до сих пор иногда пахнет на железнодорожных вокзалах и в вагонах старой, советской постройки.

Палуба накренилась и я, чтобы устоять на ногах, схватился за какую-то трубу. "Заветный" повалился на циркуляции, бурлящая пена захлестнула леера. Я обмер — сейчас опрокинемся! — но миноносец уже выровнялся, и я увидел вогнутую дугой волну, бегущую вдоль борта, чайку на узких крыльях, маслянистые волны, почти вровень с палубой, пелену облаков. А на ее фоне, далеко — черный, с белой полосой по фальшборту, пароход; за двумя короткими трубами тащится неопрятный хвост дыма, пятная паруса на высоких мачтах.

— Дистанция двенадцать кабельтовых! — донеслось сверху. Я задрал голову: там за парусиновым обвесом мостика, маячили напряженные спины наблюдателей.

— Предупредительный, пол-кабельтова по курсу!

Грохнуло, кисло завоняло сгоревшим артиллерийским порохом. Далеко впереди парохода взметнулся высокий всплеск. На мостике снова закричали, и "Заветный" покатился вправо. От парохода отделился и поплыл над водой ватный шарик. Секунду спустя донесся гулкий удар, и судно затянуло дымной пеленой. Далеко от миноносца, чуть ли не на середине дистанции, замелькали всплески.

— Как на румбе? — донеслось с мостика.

— Двести четырнадцать! — звонко отозвался молодой, почти мальчишеский, голос.

— Есть. — ответил первый, густой баритон. Мне показалось, что владелец его — невысокий, дородный, с раздвоенной, как у адмирала Макарова, бородой,

Снова грохнуло на баке. Снаряд упал с большим перелетом, подняв столб пены с густо-черным дымом.

— Два меньше, беглый!

Теперь загрохотало и с кормы. Пароход вдалеке по-прежнему был затянут клубами дыма, но теперь вплотную к нему один за другим вырастали высокие всплески. Потом в дыму что-то блеснуло и с мостика радостно закричали:

— Попадание! Жарь так, молодцы комендоры!

Меня сильно толкнули в спину, и я едва устоял на ногах. Мимо пронесся, бухая башмаками, матрос. За ним еще двое; я отпрянул к леерам, давая дорогу, и надеясь, чтобы рулевому именно сейчас не придет в голову выписать еще один коордонат. Улетишь в воду — и никто не станет подбирать в горячке боя.

— Осторожно, сударь, так и за борт сыграть недолго!

Передо мной стоял офицер. Совсем молодой, лет двадцати, от силы; черный, с двумя рядами сияющих пуговиц мундир. Ослепительно-белый воротничок, галстук-бабочка, золотые с черной полосой, погоны, две звездочки...

— Да, господин лейтенант, не хотелось бы. У вас тут изрядно трясет!

— Мичман, с вашего позволения. Красницкий, Федор Григорьевич, минный офицер. А вы, если не ошибаюсь наш найденыш?

Я запоздало обругал себя. Ну конечно, мичман! Две звезды, один просвет — это в Советском ВМФ лейтенантские погоны, а тут — мичманские, первый офицерский чин.

— С кем это вы воюете, господин мичман? — осведомился я, стараясь, чтобы вопрос прозвучал как можно небрежнее. — Турок? Вряд ли германец, уж больно архаичная посудина!

— Похоже, турок, — ответил моряк. — Вот, полюбопытствуйте...

Я поднял к глазам большой, с медными ободками на трубках, бинокль. Пароход скачком приблизился: в разрывах дымной завесы теперь я отчетливо видел пушечные порты, из которых вырывались снопы искр в клубах порохового дыма. Паутинки вант, красномундирные фигурки с ружьями на марсах, изрыгающие огонь тупорылые орудия. На шканцах фигуры в синих сюртуках и офицерских шляпах, над ними — знакомое полотнище. Юнион Джек.

Это что, очередные глюки?

"...или?.."

Офицер будто угадал мои мысли:

— Османы совсем обезумели от ужаса, раз уж вывесили первую попавшуюся тряпку. Откуда здесь британский пароход, да еще такой древний? Это ж времена Синопа!

"Синопа, говоришь?..."

От кожуха, горбом высящегося над бортом, полетели обломки. Судно еще несколько секунд шло по прямой, но потом бушприт покатился в сторону. Разбитое удачным попаданием колесо стало теперь тормозом, разворачивая пароход. Пушки его больше не стреляли; в бинокль я видел, как засуетились на палубе муравьи в белых робах. Левое, исправное колесо бешено заработало на реверс, разведя бурун выше полубака. Судно накренилось, зарываясь в воду бортом.

Мичман бесцеремонно отобрал у меня бинокль. На лице его угадывался неприкрытый азарт.

— Задробить стрельбу! — закричали с мостика. — Изготовиться абордажной партии! Неприятель выкинул белый флаг!

На правом, обращенном к неприятелю, крыле мостика завозились матросы. Толстый, отливающий бронзой кожух "Максима" торчащий из прорези щита, повернулся и уставился на пароход.

"Ай да хронофизики, ай да сукины дети! Сумели все-таки, попали в самое яблочко! Только вот с объектами переноса малость перемудрили, так что боюсь, господа офицеры, вас — да и не только вас, — ждет преизрядный сюрприз..."

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

I

Недалеко от турецкого берега

ПСКР "Адамант"

майор ФСБ Андрей Митин

Картинка была ясной и четкой. Не дрожала, как это нередко бывает при съемках с дрона, а плавно поворачивалась, подчиняясь едва заметным шевелениям джойстика.

Расширяющийся конус черного дыма пересекал линию прибоя и растекался над грядой песчаных дюн. "Повезло, — буркнул Леха, — будь ветер с моря, хрен бы мы чего разглядели, все бы дым закрыл..."

Носовая оконечность субмарины разворочена: лохмотья металла, перекрученные ребра шпангоутов, вырванные с корнем механизмы. Песок на много шагов вокруг испятнан копотью, усеян кусками металла. Несколько крупных обломков торчат из воды возле борта.

— Вон там — еще один. — подал голос Леха. — Снова абрек, прям из "Хаджи-Мурата.

Изображение скачком приблизилось. На песке, шагах в трех от линии прибоя, валялся человек. Короткий то ли халат, то ли бешмет, огромная, на кавказский манер, папаха. Рядом, на песке винтовка. Точнее, ружье — поправился Андрей, — ясно виден прихотливо изогнутый приклад и тонкое, длинное цевье.

— Можно поближе?

— Да с полпинка!

Картинка накренилась, на мгновение ушла вниз. "Горизонт" завис метрах в пяти над пляжем; потоки воздуха от несущего винта подняли миниатюрную песчаную бурю... Андрей подкрутил колесико, приближая изображение. Теперь ружье занимало большую часть экрана.

"Не ошибся — кремневый самопал персидской или арабской работы. Для 1916-го года — архаика."

Это был уже пятый труп. Типичный башибузук с кривым восточным кинжалом за кушаком и древним самопалом. И босой — может, не захотел мочить обувку, когда полез на субмарину? Шайтан его теперь разберет...

— Еще кружок? — спросил Леха. Ему надоело рассматривать невезучего абрека. — Подводников все равно нет, только эти.

Беспилотный вертолет битых четверть часа обнюхивал пляж, разыскивая кого-нибудь из экипажа подводной лодки.

— Похоже, все остались в отсеках. Ладно, возвращаемся. Все, что надо, я уже увидел.

— Итак, Андрей Владимирович... — Фомченко постучал мундштуком беломорины по корешку блокнота. Генералу хотелось курить, но нарушать строгие флотские порядки он не решался. — Вы можете сделать выводы относительно того... м-м-м... в каком мы времени? Сидите, сидите... — добавил он, видя, что Андрей собирается вскочить. — Давайте, так сказать, в рабочем порядке.

— К сожалению, товарищ генерал-лейтенант, твердой уверенности у меня нет. Подводная лодка, как мы и предполагали, относится к началу двадцатого века. Год пятнадцатый-шестнадцатый, если точнее. А вот с обнаруженными телами загвоздка. Одежда, оружие — все наводит на мысль о более ранних временах.

— Насколько ранних? — спросил Кременецкий. Голос у него был резким, отрывистым. — Поточнее, товарищ майор!

— Поточнее не получится. Облик убитых могут относиться и к 1905-му и к 1875-му годам. Если подержать в руках ружья, сказал бы точнее, а так — нет, не могу.

— Но не 1916-й?

— Скорее всего нет, хотя, кто его знает? — пожал плечами Андрей. — Турецкие иррегуляры могли таскать дедовские карамультуки и столетней давности.

— Неконкретно... — буркнул Фомченко. — Предположения, догадки... Кофейная гуща, майор!

— Как есть, товарищ генерал-лейтенант. Для уверенных выводов данных мало. Рыбацкую деревню, -она в двух шагах от лодки, — тоже можно датировать хоть началом девятнадцатого, хоть началом двадцатого века. Обитатели — оборванцы, крытые соломой халупы, трухлявые шаланды, сети — и все. Вот если бы заглянуть вглубь суши...

— В десяти километрах от береговой линии должно проходить грунтовое шоссе. — заговорил штурман. — Построено, если верить справочнику, в 1913-м. Можно посмотреть.

— М-м-м? — генерал посмотрел на Леху.

— Дадите команду — посмотрим. — отозвался тот. — Для нашей птички десять верст не крюк.

Леха верен себе: никакого чинопочитания. Впрочем, что ему сделается, незаменимый, блин, специалист...

Вчера, при возвращении на "Адамант", "Горизонт", по выражению оператора, "словил глюк" — в последний момент завалился на бок, покалечив несущий винт и чуть не сломав хвостовую балку. Леха всю ночь провозился, устраняя последствия жесткой посадки. Справился. Устранил.

— А теперь послушаем начальника научного... хм... цеха. — Фомченко повернулся к Рогачеву. Тот хмыкнул, давая понять, что оценил шутку.

— Ситуация такова: радио— и телевещание в эфире отсутствует, промышленные помехи — тоже. Только атмосферные, естественного происхождения. Три раза принимали морзянку, судя по грязному сигналу — искровые передатчики начала прошлого века. Минимум два разных, передачи шифрованная, содержимое...

— Значит, все же Первая Мировая? — перебил Фомченко. — Вы уверены, товарищ инженер?

— Уверен. — кивнул Рогачев. — То есть уверен, что передатчик работал в этом диапазоне. Понимаете, у нас чувствительная и широкополосная аппаратура; из любой точки Черного моря гарантированно приняли бы сигналы стационарных радиостанций из Севастополя, Варны, Стамбула, судовых радиостанций Черного моря, а при благоприятных условиях — Афины, Рим, Багдад, все восточное Средиземноморье. А тут одиночные передачи! Такое впечатление, что они вроде нас, попаданцы... то есть... в общем, они тоже не отсюда. Я склонен полагать...

— Яснее, будьте любезны! — взревел генерал. — Полагать он склонен! Излагайте точно и четко, вы на военном корабле, а не на кухне у тещи!

Рогачев неуверенно оглянулся на Андрея. Тот незаметно сделал успокаивающий жест — не тушуйся, все путем.

— Увы, товарищ генерал-лейтенант, без предположений обойтись трудно. У нас были всего сутки, чтобы изучить данные с груздевского оборудования, и товарищ Рогачев высказал гипотезу, что...

— Вот раз он высказал — пусть и докладывает! — перебил Андрея Фомченко. — Только коротко и ясно!

— Коротко...хм... — помялся инженер. — Если совсем коротко: профиль энергетических колебаний в момент срабатывания Пробоя указывает на то, что мы в 1854-м году. Но вот с захваченной массой не все понятно.

— Теоретически, временной интервал связан с массой перемещаемых во времени. — подхватил Андрей. — Раз мы оказались там, куда собирались попасть — то и перенесенная масса должна быть та, на которую изначально настраивалась аппаратура "Пробоя".

— Это я и хотел сказать! — закивал Рогачев. — Видите ли, "Адамант" куда меньше кораблей экспедиции. Когда его втянуло в Воронку, сработало нечто вроде закона сохранения: по дороге мы как бы зацепили что-то еще, уравняв соотношение "масса-время".

— И это "что-то еще" — немецкая подводная лодка? — поднял брови кавторанг. — Не сходится. Мы — семьсот сорок тонн водоизмещения, субмарина еще полтораста...