Отряд увидел город на рассвете. Прошли мимо заброшенных ферм, где на полях ржавела старая сельскохозяйственная техника, миновали окраинные дома — одноэтажные, с большими дворами, нежилые, без стёкол в окнах, с провалившимися крышами.
— Молодцы. Быстро справились, — сказал Ибар. — Знал бы, что вы такие резвые, когда голодные, вообще бы жратву с собой брать запретил.
Когда колонна миновала ржавый указатель с неразборчивым названием, Табасу стало вдруг очень неуютно. Казалось, что из каждого чёрного оконного проёма на него смотрит ствол: полицейского, гвардейца, какого-нибудь местного бандита или дикаря. Тело сводило судорогой от настойчивого желания залечь и продолжать путь ползком.
Город был очень зелёным — и эта зелень пугающе контрастировала с пустотой и брошенными домами. Дорога, ставшая вдруг узкой и извилистой, пролегала в тени высоких старых тополей, во дворах росли целые сады, однако деревья были больными, сухими и неухоженными, без единого плода на ветке: только чёрные сморщенные гнилушки неопределённого вида. Табас в числе первых отправился на разведку в один из садов, но так и не смог найти ничего съедобного. Горсть микроскопических зелёных груш не в счёт, поскольку они подходили исключительно на роль сувениров.
Отряд инстинктивно сбился в кучу и замедлил шаг. Двигались осторожно, напряжённо осматриваясь. Головной дозор и замыкающие подошли ближе, Табас мог достать рукой до рыжего затылка Хутты, который снял автомат с предохранителя и водил стволом туда-сюда, высматривая возможные неприятности.
Город словно дышал неприязнью. Провалы окон, двери, заколоченные трухлявыми досками, деревья, шелестевшие кронами от горячего южного ветра — тут было спокойно, очень спокойно, но всё равно холкой Табас чувствовал чей-то взгляд. И, похоже, не он один. Люди тут точно были.
Центральная улица так и не порадовала наличием асфальта: он сохранился лишь кое-где в виде огромных серых каменюк, истерзанных солнцем и временем. После нескольких значительных изгибов дорога, наконец, соизволила вывести их к центру. Двух и трёхэтажные кирпичные многоквартирные общежития тоже зияли чёрными провалами незастеклённых окон.
Ибар дал знак остановиться, и команда встала, озираясь, у последнего заброшенного деревянного дома — с поваленным забором, забитыми окнами и ржавым микроавтобусом во дворе. Чуть поодаль центральная улица раздавалась в стороны, образовывая небольшую, то ли площадь, то ли парк — отсюда было не разобрать. Там находился памятник, больше похожий на надгробие — грязно-жёлтый, словно вырубленный из цельного куска самой пустыни, с неразборчивой надписью.
Рядом с ним брала начало узкая улочка, отличавшаяся от остального города высокими металлическими заборами, выкрашенными во все оттенки красного: от тёмно-бордового до яркого, как артериальная кровь. Над ними возвышались вторые и третьи этажи особняков и аккуратные крыши, крытые черепицей. Табас был готов отдать руку на отсечение, что уж в этих-то хоромах точно кто-то есть.
— Что будем делать? — первым решился подать голос Нем.
— Что-что... — передразнил его Ибар. — Стучаться.
Отряд осторожно миновал площадь, прижимаясь к стенам и стараясь не выходить на открытое пространство. Наёмник решительно подошёл к первому забору — вишнёвому, с висевшим на калитке почтовым ящиком, которым не пользовались уже лет двести.
Два коротких стука:
— Хозяева! Есть кто дома?
Тишина в ответ, никто не шевелится.
Ибар скривился, пробормотал себе под нос какое-то короткое слово и снова постучал, в этот раз громче.
— Хрен ли столпились? — тихо ругнул он бойцов, которые его окружили и уставились на калитку как бараны. Люди тут же исправились и отвернулись.
За забором по-прежнему было тихо, и Табаса это ужасно напрягало, он уже дрожал, как в лихорадке, от предвкушения чего-то плохого.
— Тишина... — сказал Ибар, готовясь постучать в третий раз. Табас, которого буквально распирало от плохих предчувствий, прервал его.
— Слушай, давай отойдём, — он взял Ибара за плечо, и тот уже повернулся для того, чтобы дать гневную отповедь, как вдруг верх калитки взорвался веером щепок, а на том месте, где только что находилась голова наёмника, зияла огромная дырка.
— Контакт! — первым закричал Табас, падая в пыль. Ушиб от попадания пули отозвался резкой болью в груди. Юноша хотел дать отпугивающую очередь по забору, но забыл снять автомат с предохранителя и, чертыхнувшись, щёлкнул переключателем.
В правый глаз попала какая-то дрянь, отчего целиться стало просто невозможно. Выругавшись, наёмник всё-таки нажал на спуск и высадил в калитку почти половину магазина. Только когда отгремели его выстрелы, он понял, что пули летят отовсюду.
"Засада!" — мелькнула лихорадочная мысль, заставившая перекатиться вправо, под какое-никакое, а прикрытие забора.
Ибар уже рычал, пытаясь командовать, но его никто не слушал — гавканье ружей и свист дроби заставили людей в панике повалиться на землю и расползаться кто куда.
— Стоять! Подняться! За мной! — орал наёмник. — Прикрывать! Беглый огонь! — и сам, подавая пример, выпалил поверх забора. Бойцы сумели взять себя в руки и поддержали командира — во все стороны полетели длинные неприцельные очереди, и ружейных выстрелов стало ощутимо меньше.
— За мной! — крикнул Ибар, встал на ноги и, пригнувшись, дабы скрыть силуэт, шагнул к калитке. — Нем! — крикнул он бойцу, оказавшемуся ближе всего, — Вперёд!
Тот понял команду правильно и, подбежав к калитке, вышиб её ударом ноги. Оскалившись от ужаса, здоровяк высадил куда-то в стену дома весь магазин от бедра, не целясь. Ибар толкнул его, чтобы боец не задерживал остальных и сам, вскинув оружие, нырнул во двор. Табас последовал за ними, держа автомат наизготовку и высматривая цели. Он оказался в просторном дворе: засохшие клумбы, бетонная дорожка, декоративные хвойные кустарники, штабеля досок, и дом — кирпичный, добротный, просторный, под черепичной крышей. Крыльцо находилось совсем рядом — метрах в пяти, дверь внутрь была открыта. Табас тут же взял чёрный провал на прицел и незамедлительно нажал на спуск — для профилактики.
Пули прошили тюль и защёлкали в доме. Пока Нем перезаряжался, неловко копаясь в подсумке, Ибар прошёлся одиночными по окнам, разбивая стёкла и заставляя гипотетического противника залечь. Следом затопали, стреляя, остальные члены отряда. Над головами жужжала дробь. Смертоносные стальные шарики гулко барабанили, попадая в забор, оставляли в металле вмятины и иногда даже его пробивали.
Табас отвлёкся всего на полсекунды, повернув голову в сторону Хутты, который, сверкая огромными от страха глазами, ворвался во двор, готовый палить во всё, что движется, и этого хватило для того, чтобы упустить нечто важное.
Ибар выкрикнул что-то нечленораздельное, Табас дёрнулся, отскакивая в сторону, и краем глаза увидел высунутый из окна ржавый ствол ружья. Раздалось оглушительное "бах", вспыхнул сноп пламени — и выстрел сшиб с ног Нема, который повернулся на крик и поймал заряд дроби закрытым бронёй животом.
Табас, Ибар, Хутта, Прут, Рыба, — все они разом открыли огонь, несмотря на то, что половина не могла видеть нападавшего и инстинктивно целилась в ствол ружья. Пальба заглушила крик, но Табас был уверен, что неизвестный стрелок убит — просто не мог он уйти от стольких пуль, вся теория вероятности говорила против этого.
— Поднять! — рявкнул Ибар, показывая на корчившегося от боли Нема: — Туда!
Он указал направление, противоположное тому, откуда на них напирал противник. Из-за забора были слышны редкие хлопки дробовиков и неразборчивые голоса. Те, кто устроил засаду, со всех ног мчались во двор.
— Кто это такие? — спросил, задыхаясь, Айтер, в то время, пока отряд мчался по огороду, топча грядки с длинными сухими побегами.
— Дикари! — отозвался Ибар, и Табас, наконец, понял, почему тихий городок так давил на его интуицию. Пустынное чутьё сработало, просто юноша не смог его распознать и правильно интерпретировать. Люди бегом пересекали один двор за другим, перемахивая через заборы, топча сухие цветы на клумбах, перепрыгивая через ржавые инструменты и вросших в землю садовых гномов. Невидимые преследователи не отставали и не упускали возможности пожужжать дробью прямо над головами у бежавшего отряда.
Нем пытался помогать, но только мешал — ругался на чём свет стоит и требовал его отпустить, однако, когда это сделали, не сумел пройти и двух шагов — скривился от боли. Из-под его бронежилета на брюки стекала кровь, а сам броник смотрелся удручающе: кевларовый чехол разметало, он выглядел так, словно кусок от него откусила собака с крупными зубами. Металлическая пластина была смята так, что нельзя было понять, пробита она или дробь попала куда-то ниже.
— Ибар! — Табаса прошибла внезапная догадка. — Нас же загоняют!
Обожжённый наёмник остановился, зарычал и пнул попавшую под ногу стеклянную банку. Она покатилась по земле, поднимая облачка жёлтой пыли и разбилась о фундамент дома.
— Молодец! — похвалил он Табаса и быстро осмотрел двор, в котором они очутились. Позиция была неудобной — открытое пространство, спрятаться практически негде: ржавая тачка, покосившиеся качели, трухлявые доски и залежи стеклянных банок не в счёт. Дом подходил для этой цели куда лучше — деревянный, с чердаком-мансардой и множеством окон. Голоса преследователей приближались, Табас уже различал своеобразный выговор пустынных жителей, надо было что-то решать.
Ибар колебался, теряя время, и Табас мог его понять: остаться на одном месте было равносильно самоубийству, но и продолжать бежать туда, куда их загоняли, было не лучшим решением.
— Ты! — спустя три бесценные секунды, наёмник ткнул пальцем в Нема, уже начавшего бледнеть. Его белые брюки покраснели, с них ручьём стекала и капала кровь. Улыбчивый здоровяк весь будто съежился, стал меньше и Табас понял, что он уже не жилец. — Обороняй дом. Отвлекай на себя внимание. Шуми побольше. А мы их с фланга и тыла вынесем!
— Козёл ты, — выплюнул Нем. — Это за косяки те, да?.. Из-за них ты меня вперёд посылал? Мудак перебинтованный! Из-за тебя я...
— Заткнись и топай! Из-за тебя вся группа ляжет! — Ибар достал из медицинского подсумка жгут и перевязочный пакет, вложил в ладонь Нему. — Сам перевязку сделаешь, не маленький. Давай, будь мужиком. Всё равно тебе конец, а остальных спасать надо! Хочешь — не хочешь, а пять минут продержись, понял? Иначе я тебя на том свете найду!
— Пошёл ты! — сверкнул глазами бледнеющий на глазах здоровяк. Две секунды промедления, заполненных молчанием отряда, ружейными выстрелами и криками дикарей. — Дайте мне пистолет. И гранаты. — Нем сгорбился на руках товарищей. Смирился со своей участью
— Хутта!
Рябой боец дёрнулся и достал из-под брони пистолет, весь в мокрых разводах от пота.
— Тебя занести в дом? — любезно поинтересовался Ибар, отдавший Нему две свои гранаты.
— Соси, — огрызнулся Нем. — Сам дойду! Мне яйца отстрелили, а не ноги!
— Дело твоё, — пожал плечами Ибар. — Отпускайте его. И побежали. Надеюсь, ещё увидимся.
— Увижу тебя — пулю в башку пущу, — пообещал здоровяк, что стоял, шатаясь, уже без посторонней помощи. — Айтер! — он посмотрел на нанимателя, — ты знаешь, о чём я тебя попрошу.
— Знаю, — короткий кивок головы был ему ответом. — Я позабочусь о них.
— Бегом! — скомандовал Ибар и отряд, сбросив на землю рюкзаки, рванулся вперёд со всей возможной скоростью. Табас, оглянувшись, увидел, как Нем в окровавленных брюках нетвёрдым шагом бредёт к дому, распечатывая зубами перевязочный пакет. Топот ног по сухим дворам — жилым ли, заброшенным — не было времени разбираться. Табас тяжело дышал, даже несмотря на то, что сбросил рюкзак, к тому же его снова начало лихорадить и заложило нос.
Он негромко ругался прямо на ходу, матеря всех и вся.
— Что такое? — спросил Ибар после очередного трёхэтажного загиба.
— Кажется, опять.
— Ломает? — перекошенное от длительного бега лицо Ибара маячило совсем рядом, Табас чуял его несвежее дыхание.
— Да! — выдохнул он, чувствуя, как в глазах темнеет.
— Ну только не это!.. — оскалился наёмник. — Хренова экспедиция! Всё через задницу!.. — он замедлился и пошарил по карманам. — На! Держи! — он протянул ему смятую засаленную сигаретную пачку.
Табас сперва не понял в чём дело, но, заглянув внутрь, увидел несколько бурых комочков, похожих на ириски, которые поваляли в траве. На короткий миг убеждения боролись с плохим самочувствием, но в итоге Табас всё-таки достал глубоко омерзительный ему комочек дикарской наркотической жвачки и закинул в рот.
— Сюда давай! — Ибар отобрал пачку и снова спрятал.
Жевать на бегу было не очень удобно, вкус оказался отвратительно горьким, да и запах не лучше: дикарская наркота отдавала каким-то дерьмом. Но очень быстро полегчало. Буквально за полминуты нос прошёл и стало ощутимо легче. Лихорадка прекратилась, мозг заработал, вот только тело стало каким-то ватным — Табас больше не чувствовал при движении боль в груди от ушиба.
Со стороны дома, в котором отряд оставил раненого Нема, прогремела длинная автоматная очередь.
Ибар повернулся, сплюнул на землю вязкую слюну и махнул рукой, указывая направление:
— Пошли, пошли! Не стоим!
Табас мчался, слыша за спиной, как к автоматному соло присоединяются хлопки гранат и грохот ружейных выстрелов. Люди торопились, бежали через "не могу", задействовав все мыслимые внутренние резервы — неизвестно, на какое время хватит сил у обескровленного здоровяка.
Каждая секунда была на счету, нужно было использовать его жизнь как можно более эффективно — успеть дорваться до дикарей, пока они не сообразили, что воюют против одного человека, и не развернулись, прикрывая фланги и тыл.
Отряд пропылил по узкой улочке между двумя рядами домов, часть которых, судя по занавескам и целым стёклам, точно была обитаема, простучали ботинками, поднимая пыль, по дороге, утрамбованной колёсами и выжженной солнцем до состояния камня.
Звуки боя становились всё громче, и Ибар знаками приказал рассредоточиться.
Положение противника удалось вычислить не легко, а очень легко. Дикари горланили угрозы в адрес гвардейцев и стреляли куда угодно, только не в дом.
— Выходите, крысы!
— Сдавайтесь! Именем Дома Шекспир! — голосили они тонкими голосами.
Вопреки ожиданиям, Табас увидел не здоровых мужиков, которых привык отстреливать во время службы в Вольном легионе: через дыру в заборе он смотрел на детей, совсем маленьких — самому старшему от силы четырнадцать.
— Чёрт, тут взрослых совсем что ли не осталось? — прошипел Айтер, присевший рядом на колено.
— Нет никого. Воюют, — ответил ему Ибар.
— Где воюют-то? Не было же никакого фронта! Ни выстрелов, ничего! — пробасил Прут.
— Кажется, я знаю, — торопливо прошептал наниматель, вытирая пыль со лба. — Мы вышли прямо к дикарям и это значит только одно. Южного фронта больше нет. Тут должна была быть целая армия, а нет ни одного гвардейца. Ибар! — наёмник покосился на Айтера. — Ты рассказывал, что ваш фронт просто бросили, и я теперь вижу почему: похоже, Адмет собираются мириться с дикарями. Забавно, правда? Точно так же, как когда-то Шекспир помирился с теми, кто напал на них, для того, чтобы вместе навалять Адмет. Опять история повто...
