Марсианская святая (Нф-детектив)

− Хотя, знаешь, Сэм, я, по ходу, приврала. Был у меня один раз отпуск, почти двадцать лет назад. Звучит невероятно, но я отдыхала целых пять дней. Как раз в это время хакеры с южного полушария провели успешную кибератаку на банковскую систему русской половины. Платёжная инфраструктура была полностью парализована. Понятия не имею, как это связано с моей работой, но все эти дни ко мне никого не приводили. Я просто валялась в кровати и слушала музыку. Чудесное было времечко. До сих пор, когда вспоминаю, теплеет на душе.

Усмехнувшись, Беккет покачал головой.

− Клементина, я вынужден ходить с ферзя, потому что, считаю, что сейчас не время для осторожностей. Скажи, ты в курсе того, что место в очереди к тебе можно получить по протекции или же купить за деньги? Ты знаешь, что протопресвитеры наживаются на твоих трудах?

− Ах если бы одни пресвитеры, − махнула рукой святая. − Бери выше, вся Экзархия. Протопресвитеры − лишь мои управляющие. Они сами отстёгивают львиную долю тем, кто выше.

− Тебе нравится такая ситуация?

− Нет, − отрицательно мотнула головой собеседница. − Хотя, по идее, мне должно быть всё равно, ведь я сама не имею с этого ни копейки. Да и к чему мне деньги? Тут, на верхнем уровне, даже торговых автоматов нет.

− Тогда почему ты терпишь всё это? Почему не борешься?

− И как, по-твоему, я должна бороться? − насмешливо прищурилась целительница.

− Заяви о коррупции открыто, − призвал её Беккет. − Ты же постумная святая Клементина Кидонайя, дева-мученица, чудотворница, на тебя молится всё северное полушарие. Тебя точно услышат.

Тяжело вздохнув, Клементина спросила:

− Сэм, ты когда-нибудь слышал про Дафнию Люксембургскую?

− Нет.

− Она жила двести лет назад и была ньменом первого поколения. С рождения воспитывалась в церковном приюте. Единственной её способностью был дар убеждения. Двадцать лет подряд она стояла на площадях европейских городов и призывала людей нести деньги в храм. Люди её слушались. Да и как было её не послушать? Мне позволили ознакомиться с засекреченными видеозаписями тех лет, и я смогла увидеть её на экране, будто воочию. Дафния была дивным и чистым цветком. Её глаза светились неподдельной верой и любовью к Богу. Во время проповеди её слабый голосок набирал силу и заставлял вибрировать сердца. Поток средств захлестнул епархию. На двадцать первом году своего служения, тридцатилетняя Дафния подняла открытый мятеж против иерархов церкви. Она видела, как они обогащаются вместо того, чтобы пустить деньги на благотворительность и на заботу о пастве. Её обличительный голосок звенел на улицах, и верные ей люди всякий раз спасали её от подосланных убийц, но её крестовый поход против церкви не мог продолжаться вечно. Через год её поймали. Объявили Антихристом, Сатаной в юбке, заклеймили как ведьму и богомерзкого еретика. Её сожгли в Люксембурге, её родном городе. Бывший духовник Дафнии, местный епископ, лично поднёс горящую зажигалку к её пропитанной напалмом сорочке. Спаси Бог невинную душу, − закончила свой красочный экскурс в историю святая.

− Я хочу, чтобы ты понял, Сэм, − наклонилась вперёд Клементина. − Церковь уничтожит любого ньюмена-мятежника, какой бы силы он ни был, какой бы популярностью он не пользовался среди народа. Даже если он перетянет на свою сторону местных правителей, то Церковь может наложить интердикт на ту страну − и церкви закроются, священники прекратят совершать таинства. Вечное спасение души для целого народа станет под вопросом. Кто посмеет противиться? Кто встанет на пути правосудия Божьего? Никто. У нас, ньюменов, выбор всего один: или ты во всём подчиняешься Церкви и пашешь на её благо, или тебя безжалостно уничтожают. Анафема и мучительная смерть − вот удел сильных. Я же... Я слабый ньюмен. Я умею только лечить и воскрешать. Я женщина, в конце концов, а этот мир принадлежит мужчинам. Этой мой урок смирения, это мой подвиг служения, которое прервёт только смерть. На что ты меня сейчас толкаешь, Беккет?

− Секундочку! Ты сказала, что ты ньюмен, но ты же человек.

− Да кто тебе такое сказал?

− Урквин. Он изучил твою родословную и готов дать гарантию, что Клементина в первой жизни точно была человеком! − убеждённо заявил Беккет.

− Он прав, − согласилась собеседница. − Клементина Фредерика Гейден, баронесса Витгенштейнская, действительно была человеком, но постумная святая Клементина Сидонская − ньюмен, уж это я тебе гарантирую.

− Но как? − остолбенел Сэм. − И кто же ты тогда?

− А вот на это вопрос я отвечать не стану, − с улыбкой закрыла тему целительница.

− Но... − начал было детектив и замолчал, поражённый услышанным.

− Я хочу, чтобы ты знал, Сэм, − сказала Клементина. − Мои благодетели − протопресвитеры Павлиний Фарсидский и Альборий Элизийский − не просто мои опекуны. Они официальные хранители моего цифрового образа, и составляют комиссию по контролю моей постумной святости. Если я пойду против них и откажусь тащить свою ношу, то они вправе снять с меня звание святой за мятеж против церкви. Мой цифровой образ сотрут с суперкомпьютера ВЦС, а меня саму заточат в келье, где я умру от старости. Естественно, это будет моя окончательная и бесповоротная смерть. Готова признать, тут много тех, кто заслуживает дюбель в шею, но любое открытое противостояние для меня не вариант. Уж ты извини, Беккет, но я пас.

− Получается, что ты раб своих покровителей? Их дойная корова? − с тенью жалости и неодобрения спросил детектив.

− Раб? Ну, тебе на эту тему стоило бы пообщаться с Петой Йагердсен, − ответила святая. − Я-то, считай, сто лет прожила без перерыва, а её оживляли только для конкретных заданий, а потом распыляли до следующего раза. Вот уж кто мог бы рассказать тебе о лояльности циркуля, который достают из готовальни только для того, чтобы начертить окружность.

− Так теперь я могу наконец поговорить с Петой? − обрадовался детектив.

− Ты с ней обязательно переговоришь, но позднее, − пообещала Клементина. − Сейчас это может всё испортить.

Беккет хотел сказать что-то в ответ, но в дверь постучали.

− Заходите, − крикнула хозяйка помещения, и в келью заглянула Глаша.

− Чего тебе?

− Матушка, службу отслужить бы надо, − сказала гостья.

− Мне, что ли?

− Ага.

− Так я не могу. С гостями занята. К тому же, я ведь не мужчина. Мне не положено. Как я служить буду?

− Матушка, ну ведь служила же, − не сдавалась Глаша.

− Грешна, было дело, − призналась Клементина. − Но больше не буду − грех же великий. А что же благодетели наши? Они почему не отслужат? Их же храм, личный, самим Экзархом Марса дарованный.

− Так ведь это... При деле оба, − развела руками гостья. − Отец Павлиний жития свои пишет. Не открыл, а через дверь велел проваливать. А отец Альборий с утра в женскую гимназию уехал экзамены по богословию принимать. Пока что не вернулся и на звонки не отвечает. Как же быть, матушка?

− Да уж, − устало покачала головой святая.

− Аглая, − подала голос Миранда.

− Чего? − напряглась Глаша.

− Ступай в центральный холл. Там вечно куча батюшек крутится возле кафетерия. Любой за честь почтёт.

Гостья промолчала и только впилась глазами в Клементину, словно ожидая её комментария.

− Сестра верно говорит, − подтвердила совет Миранды целительница. − Иди-ка ты на первый уровень.

− Слушаюсь, матушка, − резво поклонившись, Глаша вышла.

Как только дверь за ней закрылась, Сэм спросил:

− Кстати, сколько этой вашей Аглае лет?

− А сколько дашь? − ответила вопросом на вопрос Клементина.

− Ну, не знаю. Она как будто старая, глубокие морщины есть, но при всём при этом кожа очень молодо выглядит, да и носится она бодрячком. Лет пятьдесят? − попробовал угадать Сэм.

− А сто пятьдесят не хочешь? − хмыкнула святая.

− Это шутка такая?

− Нет, не шутка. Сто лет назад, когда меня воскресили в первый раз и я попала сюда, Глаше было сорок девять. Она моя келейница, и я к ней очень привязана. Где-то раз в месяц я её омолаживаю своими способностями, и всё же я не могу продлевать ей жизнь бесконечно. Пусть и очень медленно, но она стареет и рано или поздно всё равно умрёт. И тут я буду уже бессильна что-то поделать, − печально покивала целительница. − Упокоения во плоти Глаша так и не заслужила за все полтора века своего служения.

− Однако, − только и смог сказать Сэм.

− Совсем мы что-то заговорились, − Клементина устало потёрла виски. − Даже голова заболела. А ведь я рассчитывала, что секция вопросов будет короткой, и мы срезу перейдём к делу. Как я теперь буду вас инструктировать?

− Я могу помочь, матушка, − предложила Миранда.

− Как? − не поняла целительница.

Швея отсела к самому краю кровати:

− Положите мне голову на колени. Я облегчу ваше состояние.

− Так ты и это вспомнила? − глубокомысленно покачала головой Клементина. − Давно таблетки не пьёшь?

− С самой поездки к Урквину, − призналась Миранда.

− Ну, смотри сама, Миранда. Я хотела уберечь тебя от того, что ты рано или поздно вспомнишь, но ты сделала свой выбор, − сказала Клементина. Тем не менее, она приняла предложение и, сойдя с тумбочки, легла на кровати так, что её голова теперь покоилась на коленях швеи. Та положила сложенные лодочкой ладони на лоб святой и стала шептать молитву. Святая закрыла глаза и задышала глубоко и спокойно.

− Клементина, − позвал мужчина. − Пока мы не перешли к обсуждению предстоящей операции, у меня есть ещё вопросик.

− Да валяй, чего уж там, − расслабленно сказала целительница.

− Я хотел бы поговорить о Саломее.

− Что за Саломея? − не поняла Клементина.

− Сестра Саломея с «Космодамианска», ваша первая помощница. Та, что на мемориале обнимает ваши колени. Та, кто держала людей за голову и молилась, пока вы резали их на операционном столе. Та, кого теперь зовут Миранда, − не стал ходить вокруг да около Беккет и сразу выложил все карты на стол.

− Ого, − святая открыла глаза и уставилась на детектива. − Как вы узнали о Саломее?

− Урквин помог, − честно ответил Беккет, понимая, что своей откровенность он никак не мог навредить другу − тот жил на другой стороне планеты, в другом государстве, так что был недосягаем и для Клементины, и для её церковного начальства.

− А он опасней, чем я думала, − сказала святая задумчиво. − Мне казалось, что они стёрли все упоминания о моей первой помощнице. Мир забыл о Саломее. Так удивительно, что ты спрашиваешь меня о ней сто лет спустя того дня, когда её имя прозвучало в последний раз.

− Разве меня не называли Саломеей всё это время? − удивилась Миранда и прервала молитву.

− Никто не называет тебя так с момента гибели госпиталя. У тебя было другое имя всё это время, − ответила ей целительница.

− Какое же?

− А вот его ты должна вспомнить сама. Бросила таблетки − мучайся теперь, − грустно усмехнулась святая.

− Почему удалили информацию о Саломее? − задал вопрос Сэм.

− Когда Альборий и Павлиний прилетели на своём «Светодиоде» и пристыковались к «Космодамианску», они считали, что достаточно будет снять с меня цифровую копию, и дело в шляпе. На тот момент они были лучшими техниками в вопросах упокоения, и оба, кстати, были всего лишь дьячками, − сказала Клементина. − Так вот, они крепко накосячили в моём случае, и ситуация усложнилась настолько, что их планы на повышение могли пойти прахом. В результате мне удалось выторговать себе Саломею, но о ней никто не должен был знать, особенно в Экзархии. В некотором смысле, все мы вчетвером − я, Саломея, Альборий и Павлиний − стали заговорщиками, чтобы сохранить тайны друг друга. Тридцать лет назад к нам присоединилась Пета. Я выпросила её у протопресвитеров, потому что мы уже не справлялись. Таким макаром Пета вырвалась из бесконечного цикла кратковременных воскрешений, чтобы вступить в наш маленький клуб по интересам.

− И что же за тайны вы храните? − спросил детектив.

− Так я тебе всё и рассказала, − отмахнулась Клементина.

− Почему ты меня выторговала? − спросила у святой Миранда.

− Мы связаны с тобой, − ответила Клементина. − Есть вещи, которые никогда не становятся достоянием общественности, но от этого не исчезают.

− Что за вещи? − поинтересовался Сэм.

− Ну, например, ты знаешь Эрика Лакшмийского?

− Уже наслышан, − кивнул Беккет. − Ньюмен. Постумный святой с Венеры. Предсказывает будущее.

− Да. Эрик видит будущее, это правда, − подтвердила целительница. − Но его дар крайне ненадёжен. Иногда он видит грядущее чисто-чисто, будто в солнечный день смотрится в лесной ручеёк и различает каждый камешек на его дне, но иногда будущее − как бушующий поток. Муть может не оседать неделями, а с него требуют каждый день, понимаешь? У него там есть свои протопресвитеры, и им вынь да положь предсказание. Тогда он берёт и проходит две дороги чистейшего колумбийского кокаина − так, что голова становится звонкой и пустой, как колокол. И будущее открывается, как сверкающая бездна, и он говорит и говорит, а десять дьяков записывают каждое его слово. Но беда в том, что Эрик, этот культурный, воспитанный и застенчивый человек, потомственный клирик, вдруг начинает загибать семиэтажным матом и, на чём свет стоит, кроет всех подряд − и Церковь, и Экзархов, и дьяков, и тех людей и события, которые ему открылись. Когда он приходит в себя, Эрик всё помнит. И он начинает просить у дьяков прощения, ползает перед ними на коленях, целует обувь. Они прощают его, но он всё равно идёт и бичует себя до крови, а потом держит самый строгий пост − так его греховные слова жгут ему сердце... Однажды он даже прилетел сюда ко мне. Ему показалось, что в тот раз только я смогу отпустить ему грехи. Я хлестала его плёткой по его просьбе, а потом залечила ему раны и мы, обнявшись, проплакали и промолились ночь напролёт. Люди никогда не узнают всего этого из открытых источников. Мы, постумные святые − по-прежнему живые люди, и у нас есть свои слабости. Церковь вынуждена скрывать некоторые факты о собственных святых, чтобы поддерживать тот благоговейный образ, который они создали.