Однако меч должен быть остановлен, а хозяин тесака не должен умереть, это невозможно, это запретно. Почему?.. Ответ кажется очевидным, он на расстоянии вытянутых пальцев, на толщине волоса, он уже известен, следует лишь сосредоточиться и осознать уже известное... Но Лена не может. Ее мысли словно туман, они везде и нигде, вокруг схватки и одновременно бесконечно далеко от нее. Это сон, а сон остается таковым лишь до тех пор, пока не наступает осознание его.
Укол начался. Во сне может случиться все, и Елена видит, как замедляется время. Повисают в сыром воздухе капельки влаги, по ним скользят отблески красного огня, растворяясь в оттенках желтого и оранжевого. Рука разворачивает клинок плашмя, и острие движется вперед, рассекая круглые капли, словно брызги пламенеющей ртути.
И тут случилось невероятное — боец поскользнулся. Сапог — небольшой, изящный, почти что сапожок — попал на мокрое пятно. Там где обычный человек непременно упал бы, воину хватило мгновения, чтобы восстановить равновесие, но стремительный выпад сбился. И человек с тесаком буквально просочился, ввинтился ужом в краткий миг меж двух ударов — прошлым, что закончился неудачей, и будущим, которому лишь предстоит родиться. Этот миг оказался короче удара сердца, он прошел быстрее щелчка тетивы, что срывается с пальцев. Но боец успел, и его тесак опустился противнику чуть выше ключицы, на основание шеи, не прикрытое броней.
Во сне возможно все, и даже из рассеченных вен кровь бьет фонтаном, карминово-красным, контрастным и химически-чистым, как лучшая в мире краска. Очень медленно, потому что поток времени словно опасается вернуться к обычному своему течению. Красное к красному. Смерть к смерти.
Меч проводит стремительную комбинацию, как будто его владелец изначально заведен хитрыми пружинами на определенную последовательность действий, даже если человек по сути уже убит. Однако ни один выпад не достигает цели.
Умирающий падает, даже в предсмертии сжимая рукоять верного клинка. Он словно опережает собственную тень, выпадает из тумана, что окутывал призрачным саваном фигуры поединщиков. Огонь факелов отражается в широко раскрытых глазах. Глаз... Бледно-фиолетовый белок и радужка цвета 'кардинал', окаймленная темной, почти черной границей. От нее к пустому центру, лишенному зрачка, тянутся черные нити, что пребывают в постоянном движении. Абсолютно нелюдской глаз, который, тем не менее, принадлежит человеку.
Победитель развернулся в оборонительной стойке, и теперь Лена видит его лицо, такое знакомое, такое ...
Внизу, на кухне Мышь уронила чугунный котел прямо на горшок, с таким грохотом, что вынесла девушку из сновидения, как забойщик вышибает жизнь из скотины свинцовым молотом. И снова Лена пережила ощущение призрачного, отсутствующего воспоминания. Она видела и узнала человека во сне, это узнавание словно спряталось где-то на самом краешке сознания и ... ускользало при любой попытке сосредоточиться. Неприятнее всего было стойкое ощущение важности сновидения, его причастности к событиям, которые, может быть, уже случились, а возможно лишь произойдут в будущем.
Черт возьми...
Лена откинула покрывало из потрепанной, не раз штопаной шкуры, которая некогда могла похвастаться пышным, теплым мехом, но за минувшие годы облезла до состояния замши и грустной, достойной плешивости. Господин Кот недовольно муркнул и, потянувшись, показал мощные когти, словно предупреждая о необходимости уважать его права на мирный сон.
— Ну, извини, — виновато сказала Елена, нащупывая босой ногой войлочные носки, которые использовались в качестве комнатных тапочек. Мяур внимательно посмотрел на нее и прикрыл глаза с овальными зрачками, как будто принимая извинения. Свернулся, подобрав лапы, в привычный клубок на краю одеяла, где сохранилось больше меха. Жутковатое и одновременно невероятно грациозное, гармоничное создание, похожее одновременно на кота, кролика и змею.
По животному миру Катаклизм прокатился весьма изрядно. Собаки вымерли, оставив лишь романтическую ностальгию аристократов и старые трактаты об охоте и скрещивании видов. Кошки же трансмутировали в мяуров. Или не мутировали. В общем истории сходились в одном — кошки пропали, мяуры появились.
Строго говоря, мяуры кошками не являлись, скорее они напоминали рысь, скрещенную с рептилией и прошедшую очень длинную цепь преображений. Более того, Лена подозревала, что мяуры не были и животными, больно уж сообразительными казались эти создания, умнее обезьян и собак. Мяуры совершенно не дрессировались и сами выбирали себе спутников. Не хозяев, а именно спутников. Удивительные звери не мышковали и в практическом хозяйстве были бесполезны, зато у них имелась почти мистическая способность 'пить горе'. Считалось, что мяур облегчает душевные страдания, изгоняет горе и печаль, умеряет телесную боль. И приносит удачу.
Мяур, который жил в доме Матрисы, сразу выбрал Елену и ночевал у нее почти еженощно. Лена не особо верила в его мистическую природу, скорее уж в психотерапевтические свойства домашнего животного, недаром кошки продлевают жизнь и умножают здоровье старых и больных. Но так или иначе, гладить мурчащую карликовую рысь было приятно, и в первые, самые тяжелые месяцы новой жизни, только Господин Кот удерживал Елену от мыслей о том, чтобы скрутить петлю и перекинуть ее через стропила.
Среди обычного люда бытовала стойкая вера, что мяуры столь умны и необычны, потому что обладают человеческими душами. Дескать, те, кто погиб в момент Катаклизма, не могут попасть ни в рай, ни в ад, будучи запертыми в земном, тварном мире. И души их находят пристанище в телах мяуров, до того дня, когда Параклет прекратит существование Ойкумены. Церковь эти верования не поддерживала, но и не боролась с ними (наверное, церковным иерархам тоже бывает грустно и тяжело на душе). А убийство мяура повсеместно, от Острова до Города, считалось страшным грехом, потому что душа, изгнанная из мертвого тела животного, окончательно лишалась пристанища, без возможности обрести посмертие.
Ополоснув лицо холодной водой, Лена помассировала кожу вокруг глаз, которая даже на ощупь казалась нездоровой, опухшей. Сафир внизу шаркал метлой, из прутьев тощих и редких, как волосы на его лысой голове. День уже вовсю стучался в слюдяное окно солнечными лучами, но у подмастерья сегодня случился внеплановый выходной, определенно, черная полоса жизни сменилась не белой, но скорее светло-серой. И то хорошо.
Накануне, поздним вечером, Лена таки вскрыла сундук, благо пришлось лишь пару раз крепко стукнуть по старому замку, достала вино и крепко набралась, пожалуй, впервые за все пребывание здесь. С каждым глотком все ужасы минувшего дня отодвигались в сторонку, жизнь становилась капельку веселее, а сама Лена чувствовала себя настоящей местной женщиной, готовой сквернословить и бить морды наравне с мужчинами. Сафир, глядя на все это, лишь покачал головой, сохранив непроницаемое выражение лица. А когда Мышь попробовала заругаться своим обычным скрипучим голосом, Лена вспомнила невыразительный, мертвый взгляд Раньяна, и просто кинула в прислугу кружкой из сушеной тыквы, благо те не бились, да и стоили по восьмушке гроша. Как ни удивительно, Мышь восприняла это совершенно спокойно, будто само собой разумеющееся, и скрипеть сразу прекратила, буднично занявшись хозяйством. Лена же налила еще на два пальца вина, затем добавила на столько же, размышляя о том, что, наверное, все еще плохо понимает специфику местных взаимоотношений. Думалось плохо, пьяные мысли ворочались все медленнее и тяжелее, как плохо подогнанные жернова.
Матриса вернулась очень поздно, уже к полуночи, в необычном состоянии — не страх, не возбуждение, а скорее ожидание чего-то значительного, неопределенного, что должно вот-вот случиться. От ее платья ощутимо несло мочой и дегтем, как будто аптекарша переквалифицировалась в кожевники. Матриса даже не проверила денежный ящик. Она рассеянно (и это само по себе казалось удивительным) выслушала сбивчивый отчет Лены по прошедшему дню (про Раньяна и 'обманщика' девушка разумно умолчала), так же рассеянно мазнула взглядом по опустевшей на половину бутылке и объявила, что на завтра подмастерье свободна до самого вечера. С хранением жалованья.
Изрядно захмелевшая девчонка не без труда забралась по крутой лестнице на второй этаж, в свою комнату, и обнаружила, что, во-первых Сафир приготовил ей угольную грелку, а во-вторых пришел Господин Кот. Лена подумала, что, наверное, Пантократор все же существует, и завалилась в кровать.
Проспала она, судя по шуму за окнами, сильно за полдень. Очень хотелось пить, немного болели глаза, но в целом самочувствие оказалось куда лучше ожидаемого. Вот, что значит выспаться, как следует, не вылезая из кровати спозаранку. Очень хотелось есть.
Накинув верхнюю рубашку, Лена погладила Господина Кота. Мяур зевнул, клацнув зубами, и милостиво потерся ухом о руку человека. Шерсть у этих созданий была похожа на капибаровую — достаточно редкая и жесткая. Но в то же время удивительно уютная, теплая, так что хотелось гладить еще и еще. Мяур положил треугольную голову прямо на покрывало и зажмурился, блаженно подергивая ушами.
Погладив, как следует, хорошее котэ, Лена оделась полностью, сменила тапки на деревянные башмаки и, как сказал бы какой-нибудь классик, 'препоясала чресла', готовясь встретить ... пока непонятно что. С одной стороны вчерашняя Матриса казалась погруженной в свои проблемы и довольно благосклонной. С другой... всякое могло случиться.
Поэтому, оставив дверь приоткрытой для удобства Господина Кота, Лена застучала ботами, спускаясь по лестнице. Внизу ее ждали.
— Вовремя, — сообщила Матриса, наливая себе вина в стакан из настоящего стекла. Причем наливала из той самой бутылки, которую девушка накануне неплохо так опустошила, более чем на две трети. Смотрелось это как немой укор, хотя наверняка таковым не было.
Сантели приветственно махнул ложкой, которой наворачивал солянку. Судя по виду и запаху, еду доставили прямиком из заведения матушки Чахар. Почтенная дама происходила из горцев, которые славились лучшими наемниками-пехотинцами и лучшей походной кухней на континенте. Ее коронное блюдо из капусты, репы, морковки и лука, тушеных с солониной и специями, выглядело с точки зрения Лены ужасно, главным образом из-за смещенной цветовой гаммы — синяя капуста, ярко-красная тыква, свекольная репа, желтая морковь. Как будто смесь разной дряни, изображающей внутренности в фильме ужасов. Зато на вкус было божественным.
Кай ничего не ел, а только лишь постукивал по столу однозубой вилкой. В прошлом месяце он надолго отлучался неведомо куда и, похоже, в пути нашел годного магика-целителя, который поправил бойцу нос. Теперь Кай мог дышать нормально, но привычка скалиться у него осталась. Совсем как сейчас. Мечник был чем-то очень недоволен, хотя пытался оставить это недовольство при себе.
Сафира не наблюдалось. Судя по звукам, он мельчил на заднем дворе сланцевые плитки, превращая их в мелкое крошево для очага. И, судя по тем же звукам, намеревался делать это как можно дольше. Мышь тоже куда-то спряталась. В общем, все говорило о том, что собрание происходит не просто так.
— Присоединяйся, — Матриса выпила вино. Сантели снова махнул ложкой, на этот раз в немом приглашении. Кай явственно нахмурился и промолчал.
Лена спустилась с лестницы, осторожно ступая деревянными сабо. Что-то здесь было не так ... сильно не так. Обычно она не удостаивалась такого внимания, а тут казалось, что все сборище организовалось специально ради нее.
— Жри, давай, — бросил Сантели, прожевав таки особо большой и горячий кусок репы. — Добрая еда, только из харчевни.
Кай молча подвинул в сторону свободной табуретки пустую и чистую деревянную миску, снял обернутую полотном крышку с глиняного котелка, покрытого стеклоподобной глазурью — в таких обычно не готовили, а разносили еду, как в термосах. Парило из котелка мощно и горячо. И очень вкусно.
Ели молча. Точнее ложками орудовали Сантели и Елена. Матриса по-прежнему потягивала вино, Кай выстукивал вилкой какой-то марш. Сафир долбил колотушкой в такт маршу. Пережевывая острую, хорошо перченую солянку, Лена думала над тремя вещами. Во-первых, как сказал бы Винни-Пух, все это неспроста. Во-вторых, как же здорово съесть чего-то вкусного и мясного после суточного и совершенно нелечебного голодания. И в-третьих, она думала о Матрисе или, расширительно и высокопарно, о местной роли женщин в обществе.
Насколько поняла Елена, Катаклизм ударил по местной Ойкумене гораздо страшнее Чумы в земном средневековье. Черная смерть при всем своем ужасе была всего лишь болезнью. Бедствие, уничтожившее Старую Империю, оказалось куда масштабнее и. можно сказать, комплекснее. Оно как-то было связано с магией, и в числе прочего, аннигилировало почти всю магическую энергию мира, на которой строилось государство и общество. В результате рухнуло все, от обычной связи до сельского хозяйства, причем в одночасье. А эпидемии уже прилагались, как вишенка на торте, или скорее гвоздь в гроб.
Практических и наблюдаемых воочию последствий оказалось много. Например, положение женщин, которые хотя бы формально пользовались равными правами с мужчинами. Похоже (если верить кратким обмолвкам Матрисы) был период, когда мужчин почти не осталось, на девять десятых их выкосили болезни и война всех против всех, развернувшаяся на осколках погибшего старого мира. Поэтому женщины начали на равных основаниях вовлекаться в экономический оборот, а чтобы не прерывались линии наследования, пришлось распространить на жен и дочерей все права и привилегии, включая судебные поединки. С годами, а потом и десятилетиями, вынужденная необходимость стала традицией, в настоящее время женщина могла просто декларировать полную самостоятельность, заниматься какой-то коммерцией или даже войной, и это воспринималось вполне нормально, без кривотолков и усмешек.
Другое дело, что у подобного статуса имелась и оборотная сторона — за него требовалось отвечать. Предполагалось, что если человек определяет себя как члена определенного круга и занятий, то отношение к нему должно быть соответствующим, независимо от возраста и пола. Поэтому Елена втайне завидовала Шене и Матрисе, однако никогда не думала пойти по их стопам. Участие в серьезных делах и уважение бригадных негодяев шли рука об руку с ежеминутной готовностью принять вызов от кого угодно, без малейшей скидки. Полное равноправие без привилегий оказалось отнюдь не романтичным, а жизнь свободной самостоятельной женщины была в первую очередь крайне опасной.
И это ставило перед Леной очень серьезный вопрос о ее собственном будущем, поскольку, похоже, возвращение в родной Канзас ей пока не грозило.
Ложка заскребла по дну миски. Лена тщательно собрала остатки подливки куском лепешки, подумала, не взять ли добавки, однако не стала. Желудок обволокло приятным теплом и чувством сытости, добавить еще — значило порадовать язык, но внутренний голос и соображение номер один (про казус Винни-пуха) подсказывали, что сейчас не тот момент, чтобы впадать в осоловелость обжорства. Лена решительно отодвинула миску, Матриса поставила стакан, Кай воткнул вилку в стол, как будто ставя точку в незапланированном пиршестве.
