Сантели молча взял ковш, наемник пошел обратно, стараясь не поскользнуться на мокрых камнях. Песок был почти не виден под слоем гальки и больших, обкатанных волнами камней. Бригадир склонил голову набок, подняв деревянный сосуд, пустил тонкую струйку холодной воды. Зашипел, как рассерженный мяур, когда соль злобно впилась в рассеченную плоть.
Кай посмотрел за спину бригадира. Там, дальше от береговой кромки, Хель собирала камни, складывая их в пирамиду. Еще дальше на вынесенном волнами бревне сидел Шарлей, внимательно рассматривая покалеченную руку. С таким видом, будто никак не мог привыкнуть к мысли, что перебинтованная культя без кисти действительно принадлежит ему.
— Я хотел вас спасти, — повторил Кай. Его некрасивое костистое лицо передернуло гримасой.
— Ты предал нас... друг, — сказал бригадир, бесцельно крутя в руках пустой ковш. На мгновение глаза Сантели вспыхнули бешеной злобой, пальцы сжались, словно готовясь кинуть в мечника ковшом, отвлекая на мгновение, пока топор сам собой выскакивает из-за пояса, чтобы проломить череп врага. Руки Кая сжались на крестовине меча.
— Мы разрубили монету, ты и я, — Сантели отбросил деревяшку в сторону, как будто избавляясь от искушения. — Ты дал слово, ты выбрал бригаду.
— В конце концов, я выбрал семью. Мои сестры — стая гиен, отец еще страшнее, но все же это моя семья. Без них я никто. Бродяга, который живет лишь со своего меча.
— И ты купил возвращение в семью, продав нас. И меня. Ах да... как я мог забыть ... ты же хотел сохранить нам жизнь, — слова бригадира сочились ядовитой иронией. — По-братски, да.
— Все так, ты вправе высмеивать меня, вправе взыскать кровью на поединке, — сказал Кай.
— Я вправе зарезать тебя, как свинью, — мрачно и зло уточнил Сантели. — Просто кликнуть их, — бригадир махнул рукой в сторону корабля. — И сказать, кому мы всем этим бардаком обязаны.
— Да. Но я прикрыл тебя у мачты. И до того.
Кай пристукнул мечом о камни. На клинке отчетливо выделялась глубокая выщерблина.
Сантели молчал. Долго молчал.
— Да, ты прикрыл меня, — согласился он, наконец. — Что ж, будем считать, долги мы выровняли. Однако дальше наши пути разойдутся.
— Как скажешь, — снова Кай вымолвил пустую, бесполезную фразу только чтобы заполнить гробовое молчание. — Что ж, мне пора.
— Не стану желать тебе удачи. И ... — Сантели, повернувшийся было к судну, замер в пол-оборота. Кай напрягся.
— Не возвращайся больше на пустоши, — сказал бригадир. — Вчера ты перестал быть моим собратом. Завтра станешь моим врагом.
Сантели пошел в сторону корабля. Мечник смотрел ему вслед, не снимая рук с перекрестия меча, и с каждым шагом бригадира голова Кая опускалась на волосок, словно шею рыцаря давила незримая рука.
'Прах к праху'...
Не осталось ничего. Ни мыслей, ни надежд. Ничего. Совсем ничего. Лишь три слова из прошлой жизни, такой далекой, что кажется, она и не случалась никогда — так, лишь мимолетный взмах крыла феи снов.
Прах к праху...
От Шены не осталось даже пепла. И Хель складывала камни в пирамиду. Кенотаф. Могилу без тела. Память о человеке, который некогда пришел в мир, а теперь покинул его безвозвратно.
Навсегда.
Камень к камню. Память к памяти. Год, прожитый в одном городе. Несколько дней, проведенных бок о бок. Несколько часов доверительной беседы. Считанные минуты неподдельной душевной близости, сохраненные в памяти, будто оттиск печати.
Изумрудные глаза, на дне которых всегда скрываются искорки печали. Легкая ироничная полуулыбка, которая легко превращается в злой оскал и редко, очень редко расцветает подлинной нежностью.
Вот все, что осталось от зеленоглазой валькирии.
Облизанные волной камни ложились в пирамиду, постукивая серыми боками, руки замерзли, морская соль разъедала исцарапанные пальцы. Капельки крови мешались с водой, покрывая камни темными бисеринками. Спутанные мокрые волосы выбились из-под шляпы, прилипли к щекам грязным войлоком.
Наконец, пирамида была закончена. Откуда-то Хель совершенно точно знала, что кенотаф именно такой, каким должен быть. Не выше и не ниже. Не больше и не меньше. Он устоит против напора волн, он переживет всех, кто сейчас собрался на этом берегу. Придет время, и Хель умрет, а вместе с ней окончательно умрет и Шена, запечатленная в памяти рыжеволосой подруги. Но пирамида будет стоять, напоминая морю, ветру и небу — жил человек.
Хель стояла на коленях, сложив руки и бездумно глядя на кенотаф. А в груди у нее потихоньку разгорался уголек. Маленький, однако неугасимый, прожигающий сердце и саму душу. Сейчас, когда медичка больше не могла удерживать железный самоконтроль, не могла больше сконцентрироваться на помощи израненным бойцам — уголек рос и пылал, все ярче и ярче. Хель глухо зарычала, словно зверь, сжав кулаки. И когда, наконец, жар показался невыносимым, и сердце споткнулось, готовое вот-вот остановиться, не выдержав пытки запредельным горем, тяжелая рука легла на плечо девушки.
— Плачь, дитя.
Хель посмотрела снизу вверх на Шарлея. Глаза ее глубоко запали, черты лица болезненно заострились, прибавив к возрасту еще лет десять. Бретер выглядел не лучше, бледный, словно мертвец, из которого выпили всю кровь. Помутневшие глаза указывали, что мэтр держится на ногах только благодаря убойной дозе янтарного эликсира.
— Плачь, пока можешь, — повторил Шарлей, и глубокая печаль затопила его взгляд.
— Ее больше нет. И не будет, — прошептала Хель, чувствуя, как мелкая, предательская дрожь охватывает губы.
— Больно... как же больно...
Она прижала руки к груди, туда, где пылал всепожирающий огонь бесконечного горя. Губы дрожали все сильнее.
— Неужели всегда будет так больно? — выдавила Хель сквозь спазм, сжавший горло удавкой палача.
— Нет, — с мягкой, однако непреклонной уверенностью вымолвил старый бретер. — Время лечит все, даже запредельное горе. Боль утихнет. Останется с тобой навсегда, однако перестанет резать, словно бритвой.
Не в силах справиться с собой, Хель глухо завыла.
— Плачь, дитя, пока можешь. Пока у тебя есть этот великий дар молодых — проливать слезы по тем, кто покинул нас.
'Дар, которого я давно лишен' — подумал Шарлей. Он молча смотрел, как Хель склонилась у каменной пирамидки, сложилась почти пополам, накрывшись мокрым плащом. Плечи девушки содрогались, сама она раскачивалась, как ивовый ствол под напором урагана.
Плачь, пока можешь...
Хель вцепилась в землю, буквально вбила пальцы меж камней, чувствуя, как ломаются ногти. Шарлей провел рукой по ее голове, отеческим жестом. И это стало последней каплей. Слезы покатились сами, падали на гальку крошечными бриллиантами, чтобы сразу раствориться в пленке морской воды. Прах к праху, горечь к горечи. Впервые в жизни познавшая настоящее горе, Хель плакала у каменной пирамиды, и старый убийца молча смотрел на нее сверху вниз, усмиряя собственных демонов.
https://www.youtube.com/watch?v=AeVyvwThCd8
* * *
— Правильное решение.
Сантели протянул ей кошель, набитый не сказать, чтобы до упора, но весьма плотно. Даже если он наполнен лишь грошами, этих денег хватило бы надолго. Хель приняла дар, снова поймав удивленный ... нет, скорее недоуменный взгляд бригадира. Так смотрели многие, после того, как медичка обрезала волосы. Неровно, дрожащей от слабости рукой, но решительно и бесповоротно. Так бросают плуг и отцовское ремесло, чтобы уйти в солдаты. Продают все и снаряжают купеческий корабль в один конец. Выбирают между вином и ядом в благородной и жестокой расплате по безнадежному карточному долгу. Хель выбрала свой удел и обозначила его самым необратимым способом.
Корабельная команда сторонилась рыжей, как явной сумасшедшей. Потому что кто еще согласиться сделать подобное среди чужих земель, уходя в никуда, один, без всякой защиты? Оставшиеся в живых рутьеры удивились, но в целом приняли событие без особого ажиотажа. В их среде видывали и не такое. А Сантели... Сантели недоумевал, но в глубине холодных глаз бригадира Хель читала понимание. Понимание и крошечную толику одобрения. Так мужчина принимает чужой выбор — непростой, но достойный — и соглашается с ним, молча, не опускаясь до тривиальных слов, желая путнику идти выбранной тропой до конца.
— И вот еще, — бригадир отдал цепочку с половиной монеты. Хель сразу узнала ее и вцепилась, как в драгоценность. Да это и была самая драгоценная в мире вещь. Единственное, что осталось от Шены. Девушка надела цепочку, присоединив к другой такой же, на витом шнурке. Металлические звенья холодили, не спеша нагреться от тела.
— Тебе не стоит идти с нами.
В глазах бригадира Хель прочла также и знание. Сантели в точности представлял, кому бригада и наемники обязаны ночным кошмаром с восставшими покойниками. И, признавая пользу магического ужаса, не хотел идти дальше с тем, кто поднимает мертвых. Собственно он вообще мог просто указать на нее, как на некроманта, мог и обязан был. Однако промолчал, и это стало еще одним даром бригадира, последним.
— Прощай, рыжая ведьма. Ты странно пришла и странно уходишь, но мы не видели от тебя ни вреда, ни предательства. Если надумаешь вернуться, а я буду жив — приходи. Пусть Пантократор хранит тебя.
Сантели уходил к кораблю, не оборачиваясь.
— Прощай ... командир, — сказала ему в спину Хель, и почему-то ей показалось, что Сантели улыбнулся. Но понятное дело, сквозь спину бригадира, перекрещенную ремнями полукирасы, проверить это было невозможно.
Хель оказалась наедине с бретером. Все прочие собирались у корабля, поднимались на борт, готовые к новому странствию.
— Возьми, — Шарлей протянул ей кинжал. Отличный кинжал, это сразу поняла даже не искушенная в оружии медичка. Не очень длинный граненый клинок, почти стилет с маленькой гардой, покоился в особых ножнах — не кожа, не дерево, а обесцвеченная до полупрозрачности трубчатая кость. Такой вещью нелегко орудовать в делах хозяйственных, ее предназначение — смерть. Ценный предмет, важный не менее, а может и поболее, чем деньги в кошеле. Монетами не напугать, не отбиться от грабителя или убийцы.
— Отправишься дальше с ним?
— Да, — очень спокойно, почти мирно ответил мэтр. — Я привык к своей руке, она мне нравилась. Хочу найти того, кому я обязан ее отсутствием, и высказать ему неудовольствие.
Шарлей не корчил зловещих рож, даже не скалился в зловещей ухмылке. Но, глядя на него, Хель сразу вспомнила дом на болотах. Пусть и однорукий, бретер оставался опасным бойцом, и тот, кому Шарлей намеревался выразить всю глубину своего недовольства, должен был позаботиться о клинке поострее и охране побольше.
— А я отправлюсь в Город, — сказала Хель.
— Хорошая мысль. Только сначала перемени прозвище. Называться именем демона, имея такую стрижку и путешествуя в одиночку, не слишком разумно, могут предложить за него ответить.
— Я придумаю что-нибудь.
— Хочешь учиться магическому умению в академии?
— Нет. Мастерству боя.
— Не лучший выбор, — поморщился бретер. — Я понимаю, ты хочешь быть готовой к новому появлению красноглазой. Но возраст... Сколько тебе, около двадцати, думаю? Чтобы достичь мастерства, начинать надо было лет на пять раньше. По меньшей мере.
— Выбора на самом деле нет. Меня будут искать. Скорее всего, рано или поздно найдут, — с хладнокровной рассудительностью подумала вслух девушка. — Если стану изучать магию, окажусь на виду, разыщут быстрее.
— Да, это разумно, — после короткой паузы согласился Шарлей. — Если ждать убийц, это уже дело иное. А еще я думаю, — он испытующе посмотрел на Хель. — Что ты не станешь просто ждать.
Она промолчала. Ответ легко читался на жестком, очень взрослом лице женщины.
Хель надела ременные лямки снаряженной поняги, чуть подпрыгнула, 'усаживая' вес. Сунула костяные ножны за пояс, подумала, решила, что так неудобно, да еще и слишком заметно. Девушка поместила кинжал в рукав, и тот лег на место, словно для того и предназначался. Рукоять доставала до середины ладони, короткая гарда совсем не мешала. Удобно и незаметно в ношении, легко извлечь при нужде. Шарлей молча проследил за этими эволюциями, ничего не говоря, лишь слегка и одобрительно улыбнулся, когда Хель, наконец, поняла правильный способ ношения клинка.
— Если доберешься до Города, — Шарлей как будто решился на что-то. — Ступай на Улицу Вольных Клинков, ее любой укажет. В школы фехтовальных братств даже не заглядывай, там тебе рады не будут, да и на виду они все. Найдешь в самом конце, что ближе к реке, мастерскую Фигуэредо-Чертежника, если он еще жив. Ему ты скажешь... — бретер пару мгновений подумал. — Скажешь, что хочешь изучить Высокое Искусство.
Последние слова бретер выговорил по-особенному, было заметно, что для него это не высокопарный оборот, не два простых слова, а нечто намного, намного большее.
— Высокое Искусство... — эхом отозвалась Хель.
— Он тебя высмеет и погонит прочь. Тогда ты передашь привет от Венсана Монгайяр. Запомни.
— Венсан Монгайяр, — послушно повторила Хель.
— Хорошо. И скажешь, что Венсан просил обучить тебя науке о геометрии круга, о восьмидесяти трех углах человеческого тела, а также шестнадцати простым и шестнадцати сложным приемам и уловкам. Не перепутай. И если он возьмет тебя в услужение...
Бледное лицо Шарлея скривилось в некрасивой улыбке. Похоже, наркотик утрачивал обезболивающее действие, и бретеру становилось все хуже.
— Чертежник — скверный, неприятный человек, грубый и высокомерный. Он ненавидит людей и хочет, чтобы те знали об этом. Однако помни, что если кто и сможет превратить тебя в настоящего бойца, так это он. Теперь же — прощай. Пантократор хранит тебя.
Команда готовилась к отливу. Корабль теперь выглядел поприличнее, а после того как отдраили палубу, перестал походить на залитую кровью скотобойню. Пожалуй, лишь следы ремонта да несколько выжженных пятен на палубе свидетельствовали о недавних событиях.
Сантели смотрел, как удаляется в сторону холмов небольшая фигурка рыжеволосой женщины. Вспоминал лицо медички. Думал о том, сколько можно будет выручить за корабль, как расплатиться с рутьерами и где нанять бойцов для войны с Матрисой. Увлеченный своими думами, он пропустил незаметно подошедшего наемника.
— Хорошо, что она нас покинула, командир, — негромко, только для ушей бригадира, выговорил рутьер, лицом и речью настоящий горец. — Ты правильно сделал, отослав ведьму.
— Да неужто? — привычно окрысился бригадир, как всегда, когда кто-то позволял себе хоть в малости покушаться на его авторитет или хотя бы заговорить покровительственно.
— Да, господин, — горец сразу опустил голову, показывая, что и в мыслях не имел проявить неуважение. Причем, как показалось Сантели, почтение рутьера было вызвано как раз тем, что бригадир якобы избавился от лекарши.
— Я умею видеть, немного, самую малость, но умею, — быстро и еще более тихо заговорил наемник. — И я вижу ее. Она — coisich a'bàs, несчастье скрыто в ее правой руке, смерть прячется в ее левой руке, и сам Эрдег Гозчасара смотрит на мир ее глазами. Хорошо, что ведьмы больше нет с нами.
