— Мой дом очень далеко отсюда. Слишком далеко.
— Ты была там счастлива?
Неожиданный вопрос, такой неожиданный ... такой простой ... и одновременно сложный. Как на него ответить? И что такое счастье?
— Нет.
В одно слово Лена уместила всю свою жизнь.
Боль и злость, которые разрушили связь с матерью, обменявшей самое светлое, самое чистое чувство на свете — любовь ребенка к матери — на одобрение друзей и знакомых.
'Ты меня позоришь! И все скажут — какая мама у этой девочки!'
Разочарование, которое словно ржавчина изгрызло, растворило отношения с отцом.
Память о старом враче, который один по-настоящему любил маленькую девочку. Как мог, пытался смягчить железный напор матери, неспособной услышать и понять кого-то кроме себя. И умер, оставив Лену одну.
Одно слово. Три буквы, в обоих языках — родном и местном.
Нет.
— Тебя изгнали?
— Я... — Лена задумалась, подбирая слова. — Меня ... меня выкрали из дома. Увезли очень далеко.
— Но ты можешь вернуться.
— Не могу. Это невозможно.
Сначала она сказала. И лишь потом осознала, прочувствовала суть сказанного. То, что поняла уже давно, и что заперла в самом дальнем уголке сознания. Понимание, ужасающее в своей завершенности и конечности.
Глаза обожгло, Лена почувствовала, как сами собой выступают слезы. Но все равно вымолвила, ставя точку, признавая неизбежное:
— Я никогда не смогу вернуться.
Она зажмурилась, чувствуя предательскую дрожь губ и подступающие рыдания.
— Так не бывает, — голос Шены раздался совсем близко, а ее дыхание шевельнуло ресницы Лены. — Мы найдем твой дом. И ты вернешься туда. Обязательно.
— Правда? — глупый вопрос ... но все-таки он прозвучал сам собой.
— Конечно.
Не может быть в человеческом голосе столько тепла. Не может человек, перенесший столько боли и страданий, оказаться настолько добрым. Но, как выяснилось — может.
— Ты вернешься домой, я обещаю, — сказала Шена и коснулась губ Лены поцелуем легким, неуловимым, как полет стрекозы в солнечный день.
— Тейна...
Кто это сказал, Лена не поняла. Может быть, Шена повторила, а может она сама выдохнула короткое слово, пробуя новое имя, смешивая его с чуть горьковатым вкусом губ женщины, у которой глаза цвета желто-зеленого хризолита. Пальцы Шены зарылись в темно-рыжие волосы Лены-Тейны, перебирали пряди, так, что завитки струились, словно языки темного пламени. Пламя, что не обжигает. Нежность, что исцеляет самые тяжелые раны в душе.
И Елена почувствовала, что ...
Так не бывает, просто не может быть. В чудом и жестоком мире, который уже не раз пытался ее убить и на днях едва не добился своего. С неприглядным прошлым, неопределенным настоящим и туманным, опасным будущим. В окружении — чего уж там, надо называть вещи своими именами — убийц, бандитов, мародеров.
И все же она была счастлива. Полностью, совершенно, абсолютно счастлива.
* * *
Ближе к вечеру десятого дня от ночевки в проклятом доме ватага добралась до побережья. Присутствие моря стало ощущаться еще с ночи, оно чувствовалось в прохладном ветре, что налетал временами с севера и даже в самом воздухе, который обрел почти неуловимый аромат соли, свежести. Океана.
Команда подобралась, ощетинилась оружием, однако и здесь все развивалось неспешно, без особых приключений. Около полудня странникам явился самый настоящий морок, то есть фантом, похожий на те, что возникают в пустыне благодаря атмосферным эффектам. Только этот показывал не далекие земли, а прошлое. Как будто высоко в небе развернули гигантский киноэкран и проецировали на него череду немых образов. Лена мало что поняла — картины показывали какой-то город с высоты птичьего полета, архитектура казалась смутно знакомой, но это, наверное, потому, что она укладывалась в условный 'медиевальный' шаблон. Единственное, что можно было сказать — город казался огромным.
— Говорят, это столица Империи, — негромко сообщил Кай. Рыцарь подошел сзади как тень, беззвучно. Он был одет и снаряжен почти как в первый раз, когда его увидела Елена, с характерной кольчужной пелериной и однолезвийным клинком на плече. Только лицом был посимпатичнее, должно быть, из-за того, что теперь дышал по-человечески, носом.
— Такой она была до того, как все произошло.
— Красиво, — отозвалась девушка. — Очень.
— Да, — кивнул рыцарь. — Еще говорят, в те времена Город был в два раза больше нынешнего. Но рассказывать могут всякое.
— Это верно.
— Плывешь с ними? — осведомился мечник, видимо решив, что преамбулы достаточно.
— Да, как же иначе? — немного удивилась Елена.
— Я бы не стал, — напрямую заявил Кай. Тихо, только для ее ушей, но в то же время с отчетливым нажимом.
— Почему? — Лена машинально перешла на тот же заговорщицкий тон, и ей сразу вспомнился взгляд Кая, когда Матриса и бригадир устроили ей жесткий экзамен с ампутацией. Рыцарь тогда словно радовался ее кажущейся неудаче и наоборот, был явственно недоволен успехом. Что бы это могло значить?..
— Это останется между нами? — осведомился Кай.
— Да, конечно... — Лена поперхнулась.
— Ты не из нашего мира, — Кай резал без обиняков, он говорил с какой-то неприкрытой печалью в голосе, природу которой Лена не понимала. Но слушала предельно внимательно. — И не надо тебе становиться его частью.
— Частью вашего мира? — не поняла девушка.
— Да. Мы живем смертью и войной. Это не твоя жизнь, не твоя судьба, я сразу это понял. У Матрисы тебе было плохо, но с ней ты жива и под защитой.
Кай помолчал, будто давая собеседнице возможность осмыслить услышанное как следует.
— Сейчас ты еще можешь отказаться.
— Но ... монета?.. И мы в походе, он еще не закончился.
— Пока еще можешь, — с нажимом повторил Кай. — Это на грани правил, но допустимо. И я тебя прикрою. Вернемся вместе. Будешь при Матрисе, но с куда большим уважением. Со временем выпишем тебе книги по лекарскому делу, станешь первым настоящим медикусом во Вратах. Однако ...
Мечник посмотрел на бригадира. Сантели ушел вперед, во главу отряда, и что-то обсуждал с Раньяном. Судя по характерным жестам с потиранием пальцев, речь шла о деньгах. Судя по мирному характеру беседы, договаривающиеся стороны претензий друг к другу не имели.
— Однако если ты ступишь на этот корабль, обратной дороги уже не будет. Ты окончательно перейдешь в мой мир. А он убивает тех, кто не готов жить в нем. Ты — не готова. Думай.
Кай отошел в сторону, словно корабль, выходящий из ордера, с видом безразличным и скучающим, как будто и не было никакого разговора, так, просто два человека немного прошлись бок о бок. Небесный фантом исчез так же бесследно, как появился. А затем путники, наконец, вышли к заливу.
В первые мгновения Лене показалось, что раскинувшаяся перед ватагой гавань сделана из чистого золота, даже солнце обратилось в слиток чистейшего золота. Затем обман зрения рассеялся, и стало понятно — это всего лишь очередная игра света. Облака, гонимые прибрежным ветром, собрались в 'обруч', идеально пустой внутри. И через это природное окошко солнце метнуло свои необычно яркие лучи, что казались особенно яркими по контрасту с серыми облаками. Они окрасили все в золотой цвет, отразились от морской глади, так что даже волны засверкали, будто чешуйки дракона, свернувшегося в огромной чаше залива. Иллюзия длилась считанные минуты, пока ветер не согнал тучи в порывистое стадо и не закрыл солнечный диск. Теперь стало видно, что корабль прибыл и ждет пассажиров.
Ватага тем временем двинулась по мощеной дороге к гавани.
Когда-то здесь был настоящий город, раскинувшийся по обе стороны от широкой дороги. Дальше и левее, на возвышенности у самого берега, находилась крепость. От города мало что осталось, землетрясение (может и не одно) буквально стерло в щебень большинство построек. Судя по тому, что не превратилось в землю и груды камней, некогда здесь располагались многие десятки двух— и трехэтажных каменных домов и широкие улицы, расходящиеся от главной дороги, как ребра от позвоночника. Крепости повезло больше, приземистые башни, соединенные стенами и крутыми переходами в единый комплекс, устояли, только частично осыпались, как песочные.
Все невольно собрались ближе к телеге. Больно уж неуютным показался мертвый город, что походил на высохшую мумию. Было очень тихо, лишь копыта лошадей цокали по камню дороги, да звучал неостановимым фоном рокот волн. Как будто миллионы барабанов стучат без сна и отдыха, сливая отдельные удары в могучий рокот.
Здесь бывали люди, и нередко. Об их визитах говорили следы относительно свежих кострищ, привычные уже кенотафы и несколько брошенных скелетов, частично растащенных падальщиками. Скорее всего, живые тоже находились где-то неподалеку, обычно в прибрежных пещерах одновременно работало не менее двух бригад. Но таковые, по понятным причинам, хорошо маскировались и обнаруживать себя не торопились. Что было только к лучшему, главное, чтобы не мешали.
С корабля заметили путников, по воде заскользила большая весельная лодка. За ней, чуть погодя. отправилась еще одна. Судно бросило якорь поодаль от берега, видимо опасаясь отливов. Лена слышала, что из-за них гавани приходилось делать особыми, ступенчатыми, и местная наверняка была обустроена должным образом. Но капитан, видимо, не счел нужным рисковать, полагаясь на древние, разрушенные временем сооружения. Разумный подход.
Сантели и рутьеры заранее определили, кто отправится сопровождать бригаду. Кай повернулся было, чтобы идти к Раньяну, однако Сантели его остановил.
— Если хочешь, плыви с нами, — негромко предложил бригадир.
— А как же?.. — Кай умолк на полуслове, впрочем, и так было ясно, что он имел в виду. Рыцарь удивился, очень сильно.
— Старый хрен был прав, — хмыкнул бригадир. — Заложник из тебя никакой. А хороший меч в пути не лишний. Да и ...
Сантели вдохнул свежий прохладный воздух, посмотрел на гавань. Лодки уже прошли половину пути, в них сидели только гребцы, никаких воинов. Это было хорошо. Солнце закатывалось, раскрасив море и небо в розовый цвет, так что волны казались замерзшими, совершенно непрозрачными, будто сливовый лед. А небо горело рубиновым огнем, который уже размывала, заливала серым цветом выкатывающаяся луна.
— Ты мне спасал жизнь. Я тебе. И ты был первым моим бойцом, самым первым. Так что ... Поплыли ... брат.
Лицо Кая дрогнуло, рыцарь тяжело сглотнул. И протянул бригадиру руку со словами:
— Отец вас не тронет.
* * *
— Во и все, — сказал Раньян. — Переночуем здесь же, завтра поутру двинемся обратно.
— Хорошая работа, — заметил один из рутьеров. — Всегда бы так.
Наемники, не получив особых распоряжений, начали разбредаться по вечерним делам. Как это обычно бывает в хорошей, сработанной команде, каждый как-то сам собой нашел нужное, полезное дело. Разговор сразу нескольких людей смешался в один поток, где обрывки слов и фраз сталкивались, перерезали друг друга.
— Sàmhchair!!! — рявкнул Раньян, так, что руки сами собой опустились на рукояти оружия. Подобным голосом о простом и безопасном не говорят.
Рутьер поднял руку, повторил:
— Молчание.
И застыл, прикрыв глазами, шевеля головой так, будто ловил ушами умершее эхо слов. Наемник пытался осознать, что он сейчас услышал... какое-то слово ... или несколько слов, которые разум не понял, но то, что глубже и мудрее рассудка — поняло и ударило в невидимый колокольчик.
Что-то не так. Он что-то упустил.
— Ты! — Раньян развернулся к самому юному рутьеру, который отходил в команде меньше месяца. — Повтори!
— Ч-ч-что?.. — голос молодого бойца ощутимо дрогнул, да и у кого не дрогнул бы в такой момент?
— Еще раз повтори, что сейчас говорил, — нетерпеливо сказал командир. — Слово в слово. Это важно.
Юноша выдохнул, у него малость отлегло от сердца, однако выражение облегчения на лице тотчас уступило место торопливой сосредоточенности.
— Я ... это ... — забормотал он.
— Вспоминай, — Раньян терял терпение.
— Я сказал, что эта их лекарша... девка вроде симпатичная, но странная. Я у нее поводья когда забрал, она прыгнула неудачно.
— А дальше? — голос Раньяна стал тихим, очень тихим, наемник словно ждал и одновременно боялся услышать продолжение.
— Ругалась...
— Как она ругалась? — прорычал командир. Смотреть на него было страшно, особенно зная, что Раньян считался на Пустошах образцом нечеловеческого хладнокровия. Молодой боец боялся даже думать, что могло настолько выбить рутьера из колеи.
— Не по-нашему, — тихонько вымолвил юнец, схватившись руками за пояс, чтобы умерить их дрожь. И торопливо закончил. — Ну, то есть понятно, что ругается, но я такого наречия отроду не слышал. А я из купеческой фамилии, у нас на всех говорят. Видать, церковное что-то или воровской язык.
Раньян развернулся в сторону залива с такой скоростью, что как будто перетек внутри собственной кожи. Один взгляд на малую точку, в которую превратился корабль. Один в небо. Еще один вокруг. И все это за одно мгновение переправилось в исчерпывающее понимание — нет, корабль не остановить, и уже не подать сигнал, который сейчас заметят на борту.
Раньян сначала не понял, отчего рутьеров шатнуло в стороны, разом всех. Затем осознал, что в помрачении выхватил оба ножа и занес, будто готовясь немедленно прирезать кого-то. Тихое рычание рвалось из груди вождя наемников, грозя вот-вот перейти в яростный вой, как у хобиста, что упустил добычу.
Нечеловеческим усилием Раньян подавил вспышку. Когда он посмотрел на ватагу, лицо командира было неподвижным, как посмертная маска. Лишь темные глаза пылали дьявольским огнем.
— Ты, ты, ты ... — палец Раньяна в темной перчатке отобрал примерно две трети ватаги. — Идете обратно пешком по нашим следам. Остальные со мной, свободных коней берем как заводных. Завтра к вечеру мы должны быть во Вратах.
— Загоним всех, — один из будущих спутников не возразил, скорее, указал командиру на очевидное. — Никакой коновал уже не поднимет...
— Завтра к вечеру, — повторил Раньян. — Даже если придется загнать и вас в придачу.
Глава 23
'Всегда твоя'
Лена плотнее укуталась в шкуру от чего-то медведеобразного — их выдали путешественникам, по одной на двух человек. Предосторожность оказалась разумной — когда солнце закатилось, похолодало крепко, шерстяные рубахи с одеялами уже не спасали. Капитан обмолвился, что корабль вошел в холодное течение, специально, чтобы извести моллюсков-древоточцев, которые могли каким-нибудь образом проникнуть в щели медной обшивки, но еще не вгрызлись поглубже. Так что пару дней придется потерпеть, мера предосторожности.
Судно больше всего походило на пузатый двухмачтовый драккар, но Елена сразу назвала его про себя 'галеоном', из-за развитой системы нескольких парусов. Здесь не было даже нижней палубы как таковой, лишь трюм для товаров и припасов, да капитанская каморка. Весь экипаж и пассажиры, в данный момент около сорока человек, размещались под открытым небом.
