— Да... — Сантели машинально осенил себя знаком Пантократора. Горец повторил знак, только расставив пальцы 'рожками'. — Может быть, ты и прав.
Маленькая фигурка уходила все дальше на юго-восток. Пока, наконец, вовсе не скрылась из вида.
https://www.youtube.com/watch?v=FD0DByDxJBA
Эпилог
Последние дни весны в Малэрсиде выдались урожайными на события удивительные и загадочные. Для начала в порт вернулся один из 'медных флагманов', событие само по себе рядовое, однако судно выглядело так, будто вышло из страшнейшего боя. С уполовиненной командой и разгромленной палубой, будто целая команда безумных дровосеков стремилась разбить в щепу все, что только возможно. Выживших немедленно и всем скопом изолировали, как чумных, да так и продолжали удерживать в карантинном бараке.
Затем по герцогскому дворцу прокатилась волна тихих смертей. Конечно, с одной стороны 'волна' — сказано громковато. С другой, когда в одну ночь сразу трое далеко не последних приближенных герцога дружно вешаются, оставив покаянные письма и завещав патрону все имущество, обойдя даже прямых родственников — как еще назвать подобное?
И наконец, средняя дочь владетеля, прекрасная Клавель аусф Вартенслебен, наследница герцога если не по рождению, то по заслугам и всеобщему признанию, оказалась единовременно удалена от всех семейных дел, заперта под домашним арестом и выдана замуж хрен пойми за кого. Но то есть опять же, с одной стороны не, чтобы совсем 'хрен пойми', жених был не последним человеком на Острове, да еще из побочной ветви настоящих бономов семьи Алеинсэ. С другой ... где это видано, чтобы церемония бракосочетания прошла заочно (!), отняв не более четверти часа, и невеста сразу же отправилась на Остров, к суженому (который, надо заметить, с юных лет пользовался дурной славой человека развращенного даже по вольным меркам старинных родов). Без представления, помолвки, торжественных въездов, празднеств, гуляний и раздачи подарков... Невиданное дело!
Злые языки в подворотнях, на пристанях и в полутьме кабаков шептали, что старый герцог в ярости, какой за ним не видели уже лет сорок. С той поры, когда последний и слабейший в длинной цепи наследников Вартенслебена в очередной раз был унижен старшими сородичами, после чего решил, что почти два десятка братьев и племянников — это слишком много, и число 'один' прекрасно в своей благородной простоте.
Однако ни один хитрый ум так и не смог разгадать природы злости, что обуяла Старика...
* * *
Картина была заключена в новенькую серебряную раму с прочно наложенным заклятием, что останавливало процесс распада ткани и красок. Сейчас, очищенное от пыли веков, полотно казалось неестественно белым, дополнительно оттеняющим лаконичную простоту рисунка.
Изображение не было завершено, пребывая в том состоянии, когда черновая работа кипит вовсю, и до стирания лишнего черствым хлебным мякишем еще далеко. Однако из паутины 'рабочих' линий, складывающихся в простые геометрические фигуры, показывающих направление перспективы и границы образов, уже вполне отчетливо проступал замысел художника.
Картина была организована по классическому принципу 'прямоугольник в прямоугольнике углом'. Тонкие черные линии представляли образ женщины в свободной куртке с широким и очень свободным, частью открывающим даже плечи. Модель сложила руки так, что левая опиралась на фехтовальную маску из переплетенных прутьев, а правая покоилась локтем на левой кисти, в свою очередь, поддерживая подбородок.
Ладони скрывались в перчатках с широкими раструбами и защитными накладками. Правая ключица, сразу над вырезом воротника, была чуть заретуширована — то ли тень, то ли синяк. Общая композиция наводила на мысль о втором, синяк, скорее всего, был получен в учебном поединке. Волосы модель стянула назад, лишь пара выбившихся из небрежной прически локонов падала на виски, а один, особо вольный, доставал до плеча.
Нижняя половина лица оказалась лишь намечена самыми общими контурами, однако можно было сказать, что неведомый живописец сумел поймать тот удивительный момент, когда смех лишь зарождается в тонких морщинках, в неуловимом изгибе губ. Это была спокойная, сдержанная улыбка абсолютно уверенного в себе человека.
Весь рисунок оказался выполнен углем, лишь волосы несколько раз тронул сангиновый карандаш, как будто автор примеривался, оценивая, как угольные линии сочетаются с красноватым оттенком.
— Что скажешь? — спросил герцог
— Мне кажется... — брюнетка в куртке рутьера помолчала. Ее бледное красивое лицо казалось неподвижной маской. Однако внимательный взгляд мог бы заметить легчайшие признаки неуверенности. Темноволосая фемина колебалась — не в своих убеждениях, а в необходимости их озвучить. Однако решилась.
— Я уверена, что картина подлинная. Это рука Гериона, последний период творчества, когда мастер стал культивировать очень скупую графику. От масштабных красочных полотен — к портретам в одном-двух цветах.
— И все?
— Нет. Еще я уверена ... уверена ... Литира в углу.
— Да, обычная 'разминка художника'.
— Она слишком витиевата, даже для тех времен. И если ее зеркально развернуть, то похожа на пиктограмму Старого Языка, еще до первоосновного имперского алфавита.
— И она означает?.. — нетерпеливо подогнал герцог.
— Ее можно прочитать как 'изображаю себя', — решившись, на одном дыхании выпалила брюнетка.
Старик в белоснежной мантии с золотым шитьем помолчал, близоруко всматриваясь в картину. На самом деле зрение герцога было острым, как у горной птицы.
— Автопортрет, — наконец отметил он, не то спрашивая в уточнение, не то соглашаясь. Брюнетка предпочла помолчать.
— А это в свою очередь значит, — продолжил в задумчивости герцог. — Правы те маргиналы от искусства, которые утверждали, что Герион — всего лишь псевдоним для мастера, что пожелал творить анонимно.
И снова брюнетка не проронила ни слова.
— Огойо был прав. Ошельмован, оболган, изгнан из всех художественных сообществ. Умер в нищете, забытый. И все же он был прав. Величайший живописец в истории нашего мира — женщина. И теперь мы единственные во всей Ойкумене, кто в точности знает, как она выглядела. Или, если быть точным, как она представляла себя...
Герцог снова помолчал, вздохнул. Бросил долгий, мрачный взгляд в сторону окна, вернее отсутствующей стены, за которой с широкого балкона без перил открывался чудесный вид на гавань. Там, вдали, как раз исчезал последний парус корабельного кортежа, что увозил на Остров, к нетерпеливому жениху, прекрасную Клавель.
— Перестань одеваться как батальер невысокого пошиба, — брюзгливо, без перехода и вводной речи приказал герцог. — И избавься, наконец, от своей гнусной твари. Она меня раздражает и гадит на полы замка. В конце концов, это неуважение к предкам и лучшему в Ойкумене песчанику. Камень родовых поместий допустимо осквернять кровью родственников, а не дерьмом хобиста.
— Как пожелаете, чтимый отец, — опустила взгляд брюнетка.
— Итак... Воистину, нынче я самый несчастный родитель в двух Королевствах. Первый и единственный сын к семейному делу непригоден. Старшая дочь посвятила себя, — старик, кажется, едва удержался от плевка на тот самый пол из лучшего в Ойкумене песчаника.
Брюнетка склонила голову, как будто в готовности принять на себя все грехи семьи, во искупление.
— Казалось бы, третья попытка оказалась более удачной, и средняя дочь, наконец, оправдала старческие надежды, но вот...
Герцог опять вздохнул. Голос его задребезжал, как стеклянные подвески в грозу, под раскатами грома.
— Что ж, получается, теперь ты становишься надеждой семьи Вартенслебен.
Старик подошел к балкону, снова глянул на парус, который уменьшился до размеров белой точки на той черте, что разделяла синее море от бледно-голубого неба. Сегодня выдался великолепный день, попутный ветер станет подгонять суда всю дорогу до Острова.
— Как ты думаешь, почему она там, и вряд ли когда-нибудь вернется обратно? — спросил герцог, не оборачиваясь.
— На то воля моего чтимого отца.
— Флесса, это был хороший ответ для младшей и почтительной дочки. Но скверный для человека, который жаждет войти в семейное предприятие. Тебе девятнадцать и ты член семьи, которая держит в кулаке торговлю всего запада. Если ты все еще не обзавелась собственной сетью шпионов, тебе нет места в нашем деле. Поэтому я жду большего и повторю вопрос, почему она — там.
— Насколько мне известно, старшая сестра ... порядком заигралась, — брюнетка не колебалась ни единой секунды, сразу переменив тон. — Она увидела в картине возможность неучтенного заработка и организовала пиратский налет. Во всяком случае, именно так выглядит второй, скрытый слой тайны, которую распространяют ваши лазутчики, чтимый отец.
— Неплохо, Флесса, неплохо. И?.. — герцог пошевелил пальцами, предлагая дочери самой продолжить фразу по собственному усмотрению.
— Мне это не понятно, — с предельной честностью ответила брюнетка, отчетливо представляя, что сейчас малейшая ложь или недосказанность погубит ее бесповоротно. — Для посторонних ушей эта легенда не хуже любой иной, но ... План слишком грубый, слишком ... прямой.
— Ты бы действовала по-иному?
— Разумеется. Прежде всего, я не стала бы связываться с Герионом. Эту картину могут купить лишь бономы и главы купеческих гильдий. Не более трех десятков человек в мире. И вряд ли кто-то согласится похоронить ее в безвестности, не похвалившись драгоценным обретением. Поэтому слишком легко будет пройти вдоль нити между холстом и пиратами, определив заказчика налета. Я думаю, есть и третий покров тайны, но в него моим шпионам проникнуть не удалось. Одно можно сказать точно — Клавель действовала по собственному почину, без вашего одобрения.
— Ничто не бывает столь крепким, как задний ум, — желчно хмыкнул старик. — И столь убедительным, как подробное описание, почему споткнулся уже павший. Однако на самом деле...
Он помолчал, решительно отвернулся от панорамы залива...
— Похоже, твои мечты сбудутся, Клавель... по крайней мере, на время. Пока мои дети в порядке очередности приносили главным образом разочарование. Посмотрим, на что годишься ты. И в качестве посвящения, слушай внимательно.
Он подошел к брюнетке почти вплотную, та опустила глаза еще ниже, глядя почти на самые носки своих изящных сапожек.
— В действительности наша светловолосая девочка вступила в сговор. К ней обратилась некая ... персона. Ее имя тебе сейчас ничего не скажет и пусть пока останется безвестным. Достаточно знать, что то была магичка, одна из сильнейших. Колдунья не стала расходовать драгоценное время зря и сразу предложила ... негоцию. В высшей степени радикальную. Она потребовала — именно потребовала! — жизни всех, кого принял 'медный флагман' в северной гавани. В обмен на большое вознаграждение. Очень большое, — герцог явственно выделил слово 'очень'.
— Настолько, чтобы Клавель рискнула ценным семейным имуществом и вашим гневом?
— Да. Скажем так, предложение было очень изящным. В нем гармонично уживались и обещание награды, и весьма изысканный шантаж.
— Значит, картина ставкой не была? — уточнила Флесса.
— Нет, кража Гериона, это уже частная инициатива нашей дорогой родственницы.
— Она хотела использовать полотно для организации ложного следа?
— Совершенно верно. И теперь я разочарован... крайне разочарован. Клавель так хорошо справлялась со своей долей наших общих забот... И так глупо, так нелепо сломалась.
— Я справлюсь лучше, — Флесса, наконец, взглянула прямо в глаза отца. И выдержала их ледяную силу.
— Возможно. Но сначала подумай и скажи, почему я так разгневан и опечален? Не первый и не последний раз дети пытаются запустить руку в родительскую казну, это, в общем, дело житейское. В чем истинный грех Клавель?
— Магичка, которой нужны оборванцы из диких земель... — рассудила вслух Клавель, почти без паузы на раздумье. — Готовая заплатить за их жизни нечто крайне ценное, настолько, что даже Клавель дрогнула... Это дороже любых денег.
— Истинно так, — герцог качнул седой головой в едва заметном жесте одобрения. — Это расстроило меня больше всего. Почему указанные люди оказались столь важны? Магики стараются не вмешиваться в мирские дела открыто, они боятся Церкви и добиваются своего тихими заговорами, как пауки в тенях.
Герцог отвернулся от дочери и сделал несколько шагов, задумчиво рассуждая вслух.
— Что же такого было в команде Сантели, отчего могущественная колдунья потеряла выдержку и терпение, организуя грабеж в открытом океане? Так поступают ввиду большой опасности, которую надо истребить любой ценой, собственноручно. Может быть, бригада важна не только для колдуньи? Может быть, эти чумазые мародеры могли бы пригодиться и нам? Вот чем должна была сразу озадачиться пустоголовая девка!
— Насколько я понимаю, теперь это моя задача? — уточнила темноволосая.
— И эта задача тоже. Поскольку выбора у меня больше не осталось, я начну вводить в семейное дело тебя. Как ты и мечтала, столь хитроумно интригуя против членов семьи.
Он помолчал, поднял указательный палец в знак того, что указаниям надлежит внимать с предельным тщанием, как будто сам Пантократор вещает устами своего пророка.
— Найди их. Выясни, чего так жаждет магичка. И еще...
Герцог снова посмотрел дочери в глаза, на сей раз он давил взглядом, пока та не потупилась.
— Скоро вернется мой первенец. Запомни, он неприкосновенен.
— Вряд ли он решится...
— О, ты его так и не научилась понимать, — безрадостно хмыкнул старик. — Кай жив, и он вернется, чтобы по-рыцарски бросить мне в лицо претензии касательно попытки убить его. Он ведь еще не знает, что то была инициатива Клавель, которая решила заодно обрезать лишнюю ветвь семейного древа. И он мне нужен.
— Я так не думаю...— Флесса замолкла на полуслове, поняв, что позволила себе лишнее.
— Я так думаю, — безапелляционно обрезал герцог. — И этого достаточно. Кай не торговец, что печально. Однако за время своего добровольного отшельничества он обрел иные таланты, которые я намерен использовать. Поэтому ваша вендетта мне неугодна. Кай неприкосновенен, пока я не разрешу иное. Надеюсь, ты хорошо расслышала и поняла сказанное мной. А теперь ступай... Благородная Флесса аусф Вартенслебен, мое слово и моя рука в Малэрсиде.
* * *
Она ворвалась в крипту резко, будто осколок урагана, мечущий громы и молнии. Высокая, угольно-черная с головы до пят, от распущенных волос, зачесанных на одну сторону, до походных сапожек. Только лицо оставалось белым, нетронутым даже щепоткой румян. В полутьме пещеры оно казалось посмертной маской, которую навечно исказила гримаса злобы.
— Как ты могла?! — бросила с ходу гостья. Полупрозрачный кружевной плащ за ее плечами топорщился, будто крылья нетопыря.
Молодая женщина с кожей необычного сероватого оттенка и светлыми волосами грациозно поднялась с мягкого коврика, развернулась к гостье, все единым слитным движением. Длинноволосая в черном дрогнула и отступила на шаг, увидев, что лицо жемчужнокожей закрыто повязкой... нет, то была маска. Странная, зловещая, выкованная из серого металла без единого украшения, лишь строго по центру едва заметно светилась до-имперская литира 'lìonra'. Маска закрывала лоб и глаза, как изящное орудие пытки — из-под нее сочились крошечные капельки крови, собирающиеся в потеки до краешков губ.
