Немой пророк

Фигурка удивлённо останавливается и оборачивается в ожидании. Дистанция между нами сокращается — вот осталось десять шагов, вот всего пять... Шаг, ещё один и вот мы стоим друг напротив друга. Лицом, так сказать, к лицу.

Меня встречает взгляд пары внимательных, умных глаз.

Да уж, не думал не гадал, собираясь в Зимний дворец свидеться на пути не абы с кем, а с самим Львом Троцким. Впрочем, случайности, как утверждал один герой мультяшного фильма, не случайны. Откуда это, кстати? Что-то про боевую Панду, кажется? Неважно!

Так, и что теперь будем делать, Слава? Плана, как обычно, никакого ведь нет, да? Значит, придётся импровизировать... Вот, если спросили бы меня какие-нибудь высшие существа: 'А чего ты хотел бы в этой жизни для себя, Вячеслав? Так, чисто для себя — не для Родины с её судьбами, а вообще?'. То я бы и ответил, им, наверное: 'А хотел бы я, уважаемые высшие существа, научиться логически планировать собственные действия. И мысли!' Мда...

— Чем обязан?..

— Чем обязаны, Лев Давыдович? — я с трудом перевожу сбившееся дыхание. Ранение всё-таки даёт о себе знать — одышка не отпускает. — Лев Давыдович Бронштейн, я правильно понимаю? Он же Лев Троцкий, это уже партийная кличка? — стараюсь дышать ровно я, глядя в его глаза. — Соратник Владимира Ульянова, мечтающий о мировой революции?

В глазах того мелькает удивление. Не испуг, нет. Всего лишь удивление.

— Псевдоним, не кличка, — спокойно поправляет он. — И я Лев Бронштейн, да. Мы с вами разве знакомы? Вы ведь не из полиции, судя по мундиру? Так чем я обязан... Господину флигель-адъютанту Его Величества? — взгляд его скользит по рукаву с шевроном. — В чине поручика по адмиралтейству?

Он ждёт. А я... А я не знаю, что ответить. Сказать ему, чем обязана ему страна, утопленная в реках крови? Так он ещё ничего такого не сделал, пока юный Лев — молодой Дон Кихот-романтик, мечтающий о светлом будущем. Кто из нас не мечтал в молодости перевернуть мир, сделав его лучше? Не у каждого получилось, а вот он — сумел. Да ещё как, сумел...

И неожиданно для самого себя я говорю, сбиваясь:

— Лев Давыдович. Я даю вам честное слово, что я не из полиции и никак не связан с охранкой. Слово чести офицера, если вы ему верите. Вы мне верите?..

В его глазах мелькает удивление, но он ничего не отвечает, ожидая продолжения. И я продолжаю:

— Но, Лев Давыдович, вас я знаю, как вы уже заметили. Как знаю и Владимира Ульянова-Ленина, знаю Плеханова, Кржижановского, Мартова... — я наугад перечисляю пришедшие на ум фамилии из школьного учебника. — И Носкова!.. — почему-то вспоминаю я невесть откуда выскочившую из памяти колоритную фамилию. Был, кажется, такой деятель в рядах ленинцев.

— И чего же вы хотите от меня, господин незнакомый мне флигель-адъютант? — легонько прищурившись, прерывает поток изречения фамилий Троцкий. — Знание вами всех этих господ разве обязывает меня к разговору с вами?

Дерзит. Особенно это заметно по презрительному прищуру глаз за пенсне. С Оболенским он так себя не вёл, был робок и покорен.

— Нет, конечно, Лев Давыдович. Но я... Я всё же хотел бы попросить вас об одной услуге!

— Об услуге? В чём же заключается эта услуга, господин незнакомый мне флигель-адъютант? Его Величества? — последнее слово он произносит с ударением и едва уловимой усмешкой.

Мы стоим друг напротив друга, глядя глаза в глаза. Он сильный, здесь к гадалке не ходи — взгляда не отводит, от неуверенности в общении с Оболенским нет и следа. Тот ему просто был зачем-то нужен, вот он и изображал этакого лошка. А здесь, один на один с неизвестным вооружённым офицером — в его взгляде нет и тени неуверенности, наоборот — он силён и спокоен. Мне знаком тип таких людей, это прирождённые бойцы. Либо, сумасшедшие...

— Я прошу вас, Лев Давыдович, об услуге... Я хотел бы выступить перед собранием вашей новой, объединённой партии. Сделав это перед максимальным количеством её членов и руководства. Если таковое собрание состоится в ближайшее время, прошу этому поспособствовать лично вас.

Сказать, что перед Троцким только что разорвалась бомба — не сказать ничего. Вот тут, что называется, я сумел удивить его по полной. Широко раскрытые глаза его, преодолев рамки пенсне увеличились до огромных, мягко говоря, размеров. Да что — он... Я и сам себе удивляюсь, если честно. Да так удивляюсь, что... И откуда во мне всё это берётся только, а?

— Вы?!..

— Я.

— Меня?! Поспособствовать?!

— Я. Вас.

Серый район серого, вечно холодного города, одетого в гранит. На одной из серых улиц которого стоят, и под робкими солнечными лучами беседуют двое ненавидящих друг друга людей. Первый ненавидит другого за будущие деяния, второй — ненавидит за прошлые. Прошлые деяния класса людей, к которому, как он думает, отношусь я. Но — стоят и даже разговаривают. Добро против зла и наоборот. Как странно устроен этот мир...

— Но... Зачем это вам, и самое главное — зачем нам? — приходит, наконец, в себя Троцкий. — Если ответите внятно, я обещаю подумать. Господин незнакомый мне флигель-адъютант!

Ах, да, я ведь даже не представился... Он уже три раза намекнул!

— Смирнов. Вячеслав Викторович, — я торопливо разворачиваю офицерское удостоверение. — Флигель-адъютант его Императорского Величества. Мне — вы правы, незачем. Поскольку рискую я всем, даже общаясь с вами сейчас здесь, на улице, Лев Давыдович. Но я всё же готов это сделать. А вам зачем... Мне хотелось бы провести лично с вами публичный диспут при максимальном количестве членов вашей партии. Согласны? Или, боитесь?

Я бью уверенно и в самую точку. Троцкий — непревзойдённый оратор, как и король словесных поединков. Да и гордец — тот ещё.

— Вы смеётесь надо мной, господин Смирнов? Вы сумасшедший, быть может? — он картинно отступает на шаг, смерив меня взглядом с головы до ног. Однако, в глазах читается если не замешательство, то что-то к нему близкое. Но я уже нашёл слабину и уверенно её использую.

— Можете считать, что я буду представлять на этом поединке всё так ненавистное вам лично: буржуазную Россию и тот класс, против которого вы боретесь, Лев Давыдович. Я приду один и, если потребуется, с завязанными глазами — мне ровным счётом всё равно, где вы собираетесь. Для меня главное — присутствие на собрании если не всей партии, то основной части её руководства. И если вы не примете вызова, Лев Давыдович... Я обещаю: о вашей трусости обязательно узнают ваши коллеги-однопартийцы!..

Чуть понизив голос и подойдя вплотную, я добавляю полушёпотом:

— Я из вас котлету сделаю в диспуте, господин Бронштейн. Будьте же мужчиной, не дрейфьте!

Эй, эй... Похоже, зацепил-то я его не на шутку, ага? Тю-тю-тю... Драться с тобой на улице вовсе не входит в мои планы, поостынь, Давыдыч! На нас уже и без того прохожие оборачиваются, спокуха, Лев!

Троцкий и впрямь выглядит как человек, готовый сию минуту броситься с кулаками на обидчика: по лицу пошли красные пятна, гуляющие под кожей желваки живут своей собственной, отдельной от головы, жизнью. Крепко сжатые кулаки с побелевшими костяшками эффектно завершают картину — хана мне, очевидно. Неплохо я его зацепил, ведь умею же, ей-ей, когда захочу!

Надо отдать ему должное: после секундной вспышки гнева тот довольно быстро берёт себя в руки. Лишь покрасневшее лицо выдаёт внутренние эмоции человека, которого сильно задели за живое.

— Хотите диспута со мной, господин флигель-адъютант? — угрожающе наклоняется он ко мне. — Я предоставлю вам такую возможность, решено!

Тон его голоса не предвещает ничего хорошего, но я встречал и не таких.

— Я устрою с вами дискуссию. Но... — на секунду Троцкий задумывается. — Раз вы меня вызвали, полагаю, на словесную дуэль, то я вправе выбирать оружие, не так ли? Господин поручик?

— Так. — киваю я. А он соображает! Но — выбирай что хочешь, Лев Давыдович. Приму любое твоё решение.

— В таком случае, господин Смирнов, я согласен. Оружием станет выбранная мной тема дуэли... — он задумывается на секунду. Внезапно, его осеняет: — Я выбираю темой 'Самодержавие как прогнившее, отжившее себя явление!'. Не сдрейфите, господин Смирнов? Будете мужчиной? — возвращает он мне встречную любезность, улыбаясь свысока.

Не сдрейфлю, не боись. Царизм так царизм. Идёт!

— Я согласен! Где и когда?

Троцкий задумывается.

— Диспут постараюсь организовать в самое ближайшее время — думаю, вы понимаете, единолично принять решение о подобном я не в праве и мне необходимо посоветоваться с товарищами... Надеюсь, сиё понятно?

Я киваю. Понятно, чего там! Конспирация и все дела.

— В таком случае ваш адрес, господин Смирнов. С вами свяжутся в ближайшее время. И про завязанные глаза, я надеюсь, вы не пошутили?

— Не пошутил, господин Бронштейн — завязывайте. Запомните или записать?

— Я запомню.

Диктуя адрес, я замечаю, как при упоминании Царского Села брови того подпрыгивают вверх. Эх, молод ты ещё, Давыдыч, не умеешь скрывать эмоций. Впрочем, дело наживное, ты быстро научишься, уж я-то знаю. А чего же ты хотел, дорогой? Я ведь флигель-адъютант, как никак. Живу приближённо к царской особе.

В общем, у меня к нему, пожалуй, всё. Не подавая руки, я разворачиваюсь на каблуках и делаю было несколько шагов, но меня останавливает окрик.

— Господин Смирнов?

— Да? — оборачиваюсь я.

— А зачем всё-таки это надо вам? Вы ведь рискуете вашем положением, и не на шутку? — Троцкий всё так же стоит под жёлтым, потерявшим почти всю листву каштаном, задумчиво глядя мне вслед. Молодой романтик революции, мечтающий о светлых идеалах. На какую-то секунду мне даже становится его жаль — он ведь действительно, пока всего лишь мечтатель. Но — лишь на секунду. Робеспьер, Дантон... Троцкий, Ульянов, Мао, Пол Пот, Ким Чен Ир — список можно продолжать долго. Сколько вас таких, молодых романтиков мечтало о светлом будущем? Одиноко стоя под каким-нибудь каштаном, ёлкой, лиственницей, пальмой? Сколько? Не перечесть, но итог неизменно один.

И потому, прогнав ненужную жалость, я, заставив перепугано шарахнуться в сторону какую-то проходящую мимо древнюю старушку в чепце и с клюкой, просто громко отвечаю ему правду:

— Наверное, я как и вы идеалист, Лев Давыдович! До скорой встречи!

А оправившаяся от испуга бабушка, тряся палкой, громко кричит мне в след:

— Чтоб тебя, ирода!!! Напужал ведь, стервец!!!..

И, ворча что-то себе под нос, сгорбленно идёт дальше. Как иду и я.

Питер — по-настоящему уникальный город. Вроде бы он большой, даже огромный, но странным образом всё в нём пересекается, оказываясь рядом — загадка, которую я объяснить себе не в состоянии. Протопав наугад несколько кварталов, глубоко погружённый в раздумья о произошедшей встрече, я неожиданно для себя оказываюсь на Арсенальной набережной. Разумеется, ни на какое открытие никакой Думы я не попал — холодное северное солнышко давно уже перевалило полуденную черту, начав склоняться к закату.

Остановившись у реки и закурив, я, придерживая фуражку от ветра, засматриваюсь на вид Литейного, а в этом времени именуемого Александровским, моста. Конструкция выглядит точно так же, как и спустя столетие: те же строгие пропорции, минимум изысков и максимум практичности. Созданный для дела, старый, видавший многое трудяга, он, конечно, прослужит ещё многие века при внимательном уходе за ним потомков. Переживёт революции, воздушные бомбёжки, блокаду и лихие девяностые, так и оставаясь надёжным, крепким и функциональным мостом...

Торопливо переложив в другую руку папиросу, я отдаю честь в ответ проходящим мимо юнкерам, вновь возвращаясь к созерцанию сооружения — что-то оно мне очень сильно напоминает, напоминает до боли... Функциональное, крепкое, практичное — что же? Созданное для людей... Наморщив лоб, я делаю последнюю затяжку, щелчком отстреливая папиросу. И пока окурок, увлекаемый ветром с Невы, описывает плавную дугу, я уже точно знаю для себя ответ. Таким, как этот прочный, не поддающийся временам Литейный мост, созданный без лишних изысков, построенный для перемещения людей, я хотел бы видеть своё, Славы Смирнова, государство. Крепким, функциональным и надёжным. И неважно, как оно называется — Империя, федерация, республика... Плевать, кто им правит — царь, президент либо парламент — всё это вторично, по большому счёту. Важен его функционал и принадлежность — нести свою функцию для людей. Вчера, сейчас, спустя столетия! Точка.

Поправив фуражку и в последний раз взглянув на мост, я бодрым шагом направляюсь на соседнюю, Симбирскую улицу. Раз уж вынесла меня нелёгкая к Михайловской артиллерийской Академии, а на открытие первой Думы я безнадёжно опоздал — пойду, проведаю переданные в храм военной науки милитаристские детища двадцатого века. Именуемые чертежами оружия, столь удачно оказавшимися в моём телефоне. Оружия двух непримиримых соперников, между прочим! А точнее, в скачанной где-то и когда-то электронной брошюрке 'АК и М16 в сравнении'. С чертежами, нанесёнными мною на 'белки' (такой вид кальки) во время выздоровления и переданными молодому штабс-капитану по фамилии Фёдоров, специально прибывшему для этого из академии. Бедой стало то, что чертежи я изобразил максимально условно — никаких размеров, и тем более допусков, разумеется, в брошюре не было и в помине. Так, общий вид автомата в разобранном состоянии и обозначения. И если родной 'Калаш' дался мне относительно просто, то с американцем пришлось здорово попотеть. Особенно учитывая, что чертить приходилось со смартфона, вглядываясь то в экран, то в чертёж... Та ещё задача, короче! Но — справился с горем пополам. Спас какой-никакой студенческий опыт работы за кульманом и суровая реальность: за последние сто лет в инженерной графике не изменилось почти ничего.

— Господин флигель-адъютант? — дежурный подпоручик, совсем ещё юнец, вытянувшись, выходит мне навстречу из караулки. — Чем могу служить?

Ларису Ивановну хАчу... Я кур голландских в вертолёт грузил, а она мимо проходила! То-то глаза бы у мальчишки на лоб вылезли, произнеси я подобное!

— Э-э-э... Мне бы штабс-капитана Фёдорова?

— Сию минуту, господин флигель-адъютант... — парень ловким движением выдёргивает из будки реликтового вида журнал. Быстро проведя пальцем по последней странице, останавливает его на искомой фамилии: — У себя! Вас проводить? Нет? В таком случае до конца по главному коридору, затем вниз по лестнице и через два поворота в левый коридор, господин флигель-адъютант! Свернёте направо, во второе ответвление и там отыщете мастерскую. Господин штабс-капитан в ней! — довольно сообщает подпоручик остолбеневшему мне.

Всё же, честь флигель-адъютантского мундира и слепая вера в собственные силы не позволяют мне хорошенько послать безусого юмориста. Сказал, сам найду — деваться некуда! И, с мыслями хорошенько надрать уши шутнику при случае, я сворачиваю в указанный коридор.

— Господин флигель-адъютант, у мастерской ступенька! Будьте осторожней! — звучит мне вслед.

Буду... Давненько я не так попадал впросак. Но — делать нечего, надо идти!