— Уже покидаю!
— Так быстро?
— Практически.
— А фактически?
— На недостающую сумму гонорара в сто тысяч евро ты зафрахтуешь мне лёгкий спортивный самолёт.
— А где пилота возьмёшь? И денег на топливо?
— Пилот — не твоя забота, а вот баки должны быть полными!
— Нет, ну это верх наглости! У тебя совесть есть, Верка? Или совсем потеряла, как меру с чувством наглости? Побойся Бога!
— Сам, Макс! Всё должно быть готово в кратчайшие сроки! То есть к завтрашнему дню! А утром я позвоню, и хочу услышать, где ждёт меня и мою семью самолёт!
— Ты точно на отдых собралась, а не на Кавказ! Там война! С ума сошла, Верка?
— Не я, а твоя секретарша, — напомнила она ему про неё. — Вытащи бедную женщину!
— А расходы на её лечение за чей счёт?
— Вот ворюга! Десять тысяч можешь взять из моей сотни! Но учти: обязан потратить всю сумму на неё!
— Косметическую операцию по восстановлению груди?
— А что случилось?
— Разве не в курсе? Ей прострелили её боевики — силикон вытек.
— Вот! Всё-таки и в нём есть что-то хорошее, а не только плохое для здоровья.
— А то! Мы мужики пытаемся исправить ошибки природы!
— Ты сам — она, Макс! Такое ощущение, будто у тебя силикон вместо мозга в голове!
— Короче! До свиданья, Верка! Мне необходимо торопиться в дурдом!
— Я в курсе, поскольку тебе там самое место!
20. ПРЕДЗНАМЕНИЕ.
На том они и расстались. Вера явилась ближе к ночи на новую явочную — съёмную — квартиру с целой сумкой продуктов. И не только. В сумочке дочь нашла кипы денег — долларов и рублей.
— Откуда такие богатства, ма? Ты случаем не грабила банк? А то по телику в новостях прошло сообщение: среди бела дня ограблена машина инкассации. У них похитили что-то около миллиона евро.
— Нет, у меня в 15 раз меньше.
— Сколько-сколько, Верка? — подавилась бабуля колбасой.
Как и псих-пилот.
— Порядка шестидесяти пяти тысяч. И это по приблизительным подсчётам, если ещё перевести в доллары полмиллиона рублей.
— А самолёт — купите?
— Обязательно, псих. Но после командировки на Кавказ. А туда мы полетим на арендованном. Справишься с управлением, ас?
— Я — не вопрос!
— А чё мы там забыли, ма?
— Ведь не курорт, доча! Война! Чечня!
— Я в курсе. У меня командировка по поводу дела Серафима. Мне удалось выйти на след лица с рисунка.
Серафим ожил.
— Неужели скоро всё окончательно прояснится?
— Да. Только это нам дорого обойдётся — встанет! Он находится в зоне боевых действий — и агент национальной безопасности. Его псевдоним — изгой!
— Точно! Всё сходится! Как и я! — подтвердил Серафим. — Мы с ним повязаны! Одно целое!
— Хотела бы я сама его увидеть, — заключила Вера. Недолго ждать осталось. Вылетаем завтра!
— Так скоро? Не осталось даже времени на сборы! Это несерьёзно, Верка!
— Всё путём, мама. У нас с собой деньги — наличка! Расходы за мой счёт! Гуляем, родные мои! Сколько той жизни!
— И не говори, ма, — порадовалась Надя. — Шашлыка поедим!
— Смотри, чтобы тебя саму на него не порубили чечены!
— Да будет тебе, ба! Войну прошла!
— Я — да! И не хочу, чтобы ты видела её воочию в мирное время, проказница!
— Да ладно тебе. По телику и так сплошной криминал, а в фильмах — трупы и кровь. Не привыкать!
— То по телику, а то воочию увидеть — разные вещи! И одно дело осознавать, являясь сторонним наблюдателем, и совсем другое — когда принимаешь в этом непосредственное участие!
— Ничего, девчонки, — подмигнул псих. — Прорвёмся! Я ж в прошлом боевой офицер, и мне приходилось не раз бегать по вражеским тылам, когда сбивали. И ваша Чечня для меня, что дом родной!
— Воевал там? — заинтересовалась Вера.
— Не успел. А вот Афган — не забыть! Там тоже горы и те же боевики. Теперь эти наёмники к нам сюда перебрались. Будет с кем поквитаться, если встречусь! У меня к одному из них должок! Из-за него погиб мой закадычный дружок — механик при налёте моджахедов на базу, а затем они подкинули нам его голову. И это ещё полбеды. Один боевик отрезал себе его ухо на амулет, а кожу пустил на ремень и сапоги, изверг!
— Хуже — извращенец!
— Маньяк — изувер! — заговорили женщины наперебой.
Вера призадумалась: а стоит ли рисковать родными и брать их с собой.
— Может, останетесь?
— Здесь не менее опасно, ма, — напомнила Надя про боевиков, как та сама подтвердила: столкнулась с ними у Макса и пострадала его секретарша, угодив в дурдом вместо больницы.
— Хорошо, что не на тот свет, — выдал Серафим.
— Ещё неизвестно, что хуже, — отметил псих. — Дурдом или тот свет, а то и командировка на Кавказ! Ад — везде! Важно даже в плохом видеть что-то хорошее! Рай — в сердце — душе каждого человека! И для меня он — небо, когда я за штурвалом любого летательного аппарата!
— Ну, хватит говорить об ужасах, глядя на ночь, — подвела итог Вера. — Поужинали! Спать пора! Завтра рано вставать ни свет, ни заря! Улетаем, и сами знаете — куда! Следует выспаться! Потребуется выдержка!
— Как скажешь, ма. Только вопрос — денег дашь на карманные расходы?
— На шашлык?
— И пахлаву, плюс фрукты и...
— Вино, — напомнил псих.
— Ты псих?
— Да!
— А кто будет управлять самолётом?
— Я, а то кто же!? Ибо вино — не водка — много не выпьешь! И не такое крепкое!
— Тогда я объявляю — во время командировки на Кавказ — сухой закон! Вот когда вернёмся, тогда и будем видеть: есть повод праздновать и стоит ли вообще!
— Убедила — уговорила.
На том и успокоились все, подавшись по кроватям.
Серафим не мог долго уснуть и ворочался, а когда скрипы прекратились, послышались приглушённые стоны. Он бредил, как раньше и ничего с той поры не изменилось — даже видения. Но на этот раз всё было чуть иначе. Кошмар не был похож на предыдущие два. Хотя также не имел начала и конца. И о продолжении речи не шло. Просто творилось что-то невообразимое и не из прошлой жизни, а какая-то странная зашифрованная информация о настоящем и будущем.
Долго это продолжаться не могло. Серафим без чьей-либо помощи проснулся в холодной поту и подался в ванную — умылся, сделав глоток.
Никто не отреагировал на шумы производимые им. Все спали. Кое-кто сопел, а кое-кто и храпел.
Серафим не стал заострять внимание и заморачиваться на видении, снова лёг, однако с открытыми глазами. Вдруг неожиданно уснул, провалившись во тьму. И снова предался забвению. Вдали мелькнула вспышка света, и всё вновь повторилось. Прежнее видение охватило его подсознание, поборов разум. Он, как и прежде стал свидетелем невероятного столпотворения. Его взору предстали люди в неимоверном и бесчисленном количестве. Они все следовали одной и той же дорогой вверх по склону, который неизвестно где начинался, как и заканчивался.
Склон не был похож на горный посреди хребта с множеством скал, а на не очень широкий проход, и люди толпились на нём, медленно, но верно продвигаясь вперёд. Криков практически не было слышно, хотя толчея и давка была жуткой. Никто не роптал. Все одной безликой массой взбирались наверх к неведомой ни для них самих, ни для Серафима цели.
По дороге случались инциденты. И без них невозможно было обойтись, поскольку ходил слух: где-то далеко-далеко впереди их ждёт неземное счастье и вечная жизнь с райскими наслаждениями и исцелением от всех болезней.
Некоторые люди особо подверженные порокам, пускались во все тяжкие грехи — начинали толкать соседей, и стремиться вперёд, прокладывая себе дорогу силой. Иные напротив стремились обойти соперников по обоим краям обрыва. И когда кто-то терял бдительность, срывался в бездну, как и на безудержный крик.
Люди не роптали, и казалось, не замечали потери в своих рядах, шествуя безмолвно и безостановочно далее.
Вот ещё кто-то упал, но не в обрыв, а в толпе, загородив собой проход. Человек окончательно выбился из сил. Болезни одолели его.
Серафим думал: толпа поднимет несчастного страдальца и понесёт. Так практически и произошло за исключением того, что увидел он в продолжение. Данное событие повергло его в шок. Тело, достигнув края обрыва, было сброшено в пропасть. Однако бездна не забрала его. Страдалец воспарил — его душа.
Какая-то белая дымка отделилась от тела и вознеслась над людьми.
Никто практически не обратил внимания на данное явление. Люди неотступно следовали к всеобщей намеченной цели. И всё же кое-кто замешкался в толпе. Его сбили и не одного — и затоптали, а те, кто оказался на краю, оступились, канув в бездну.
Ужасная картина, захватив Серафима, продолжалась. Видение не было подобно на кино. Он сам являлся непосредственным участником сего действа, но пока сторонним наблюдателем, взирая на людские страдания с мучениями. Сам сострадал и готов был соучаствовать — хотел помочь, и не знал как, поскольку ничего толком не понимал. Пока вдруг не осознал страшную тайну открывшуюся ему.
Его подхватил неведомый порыв и понёс туда, куда стремились людские массы. Он увидел обрыв — конец пути в виде каменной лестницы как на Голгофу. И больше ничего.
Люди приходили к нему на последнем издыхании и не все старики. Среди них встречались юноши, девушки и даже грудные младенцы, которые сами не могли идти, и их несли на руках. Это был апокалипсис.
Какая-то женщина, прижимая к груди ребёнка, не могла расстаться с ним, и упиралась из последних сил. Молодой человек уступил ей место с краю, оказался сам среди людских масс, что увлекли его с обрыва в бездну. И он сгинул во мрак — тело, а душа вознеслась. И не одна. Вкупе с ним отправились иные праведники.
Женщина стояла в растерянности, продолжая прижимать младенца к груди. Ей твердили старики за шаг до пропасти:
— Отпусти его! Дай свободу-у-у...
И падали вниз. А те, кто взирал молча с состраданием и сочувствием на неё и не роптали, стремились ввысь в заоблачные дали.
Но вот кто-то толкнул женщину. Молодой сорванец, не заметив обрыва, сам упал туда, выбив из рук младенца.
Женщина не удержалась, и с криком подалась за дитём. Оно воспарило, а она канула в неизвестность, поступив, как самоубийца.
До Серафима наконец-то дошло: путь у людей один, а конечный выбор они делают сами, как и несут наказание за грехи, содеянные во время трудоёмкого восхождения при встрече с вечностью. И кто поступал бесчеловечно, исчезал навечно, а те, кто преодолевал все трудности пути и не убоялся пропасти, заслуживал вечность.
И вновь он проснулся в холодном поту. Дело было под утро. Серафим вышел на балкон. Солнце ещё не взошло, а на дальней кромке горизонта забрезжил рассвет. Казалось вот-вот ещё чуть-чуть — совсем немного — и наступит долгожданное утро. Мрак рассеется и...
Тьма продолжала править данной частью земного мира.
Серафим посмотрел вниз с высоты того этажа, на балконе которого он находился в съёмной квартире. В память врезалось видение. Он не забыл его и сейчас наяву переживал заново. Вдруг вспомнил некоторые нюансы, которые не сразу подметил. В толпе он видел лица тех, кто сейчас мирно дремал в одной квартире с ним. Вера с родными и близкими людьми. И не только. Но и те люди, с кем он уже успел невольно познакомиться. И кому-то было ещё идти и идти до обрыва, а другим...
Он схватился за голову. Она закружилась у него. Серафим не устоял и упал. Никто вновь ничего не заметил, что творилось с ним, а что-то невообразимое.
Видение в третий раз за ночь охватило его, являясь подсказкой. И пока Серафим так до конца не разгадал вещий сон. Кто-то намерено заставлял внимательно просмотреть и изучить его.
Вновь всё было, как и прежде. Люди нескончаемым потоком восходили на Голгофу, сталкивая и толкая друг друга. И снова падали вниз или возносились.
Серафим опять уловил знакомые лица. Сейчас они были близко один к одному — узрели друг друга. Обрадовались. Воссоединились. И дружно двинули к обрыву, подбирая и увлекая по дороге за собой новых знакомых.
Обрыв был недалеко, а скорость у них велика в отличие от многих людей и большей частью стариков, что безропотно уступали им дорогу, замедляясь. Каждый новый шаг им давался тяжело, и они то и дело останавливались из-за отдышки.
— Стойте! Остановитесь! — пытался докричаться Серафим до своих подопечных — спасительниц. — Туда нельзя! Там пропасть! Это конец вашего жизненного пути! Не спешите! Дорога обрывается! Вас ждёт обрыв! Погибель...
Он сам не понял, каким образом приблизился к ним, и вдруг оказался среди них в общей массе людского столпотворения; схватил Надю за руку, и потащил назад — в обратную сторону.
Вера с Любой не признали его. Они тянули дочь и внучку, увлекая за собой.
— Что вы делаете? — не сдержался Серафим, сподобившись на крик. — Опомнитесь!
— Сам псих! Отпусти! Чего прицепился? Не лишай нас счастья! Кто-нибудь! Уберите его от нас! Помогите!
Из толпы вынырнул прежний друг семьи — вдруг, его шеф, Макс, псих, и даже доцент, а также секретарша. И все они вцепились в Серафима, поняли: оторвать от ребёнка нереально, поэтому увлекли за собой. Как их нагнали ещё пара типов. В них Серафим признал боевиков одержимых бесами. И замелькали иные лица вокруг него, которые он прежде не видел, но осознавал: главные виновники того, что его со спасительницами и близкими людьми ждёт впереди. Сам стал отталкиваться и отбиваться.
На проходе образовалась толчея. И иные люди не обращая особо внимания, принялись обходить их стороной и не все удачно. Кто-то срывался в пропасть и летел вниз или вверх — кто чего заслужил.
Серафим продолжал упираться и отбиваться, слыша собственное имя, звучавшее с каждым разом всё отчётливее и отчётливее.
— Серафим! — прорезало оно, в конечном счёте, его слух в очередной раз, как и глаза — яркий свет.
Он очнулся.
— Ты как попал на балкон, родной мой?! — выдала ему Вера вместо приветствия.
Солнце уже взошло и осветило столицу. Город понемногу оживал. На улицах появились люди, а на дорогах загудели машины.
— Нам пора?
— Погоди! — желала Вера прояснить ситуацию. — Что с тобой творилось? Почему ты звал мою дочь? А когда вместо неё явилась я, стал ругаться и драться! Что всё это значит? Ты кричал сквозь сон и нёс несусветный бред! Объясни, как мне тебя понимать?
— Это было предзнаменование! Сон в виде жуткого кошмара, который я узрел! Нас ждёт беда! Нам нельзя лететь на Кавказ! Там горы!
— И что?
— А я видел...
— Что?
— Дорогу и обрыв по обе стороны, как и впереди на пути! Я стремился вас остановить, но...
— Продолжай!
— ...вы не послушались меня, спеша к нему на свою погибель!
— И что же случилось там с нами?
— Вы попросили помощи у иных людей из толпы. И они пришли к вам на выручку, увлекая к обрыву. А меня совсем не хотели слушать, как и слышать!
Надя подслушала, о чём вёл речь Серафим, и обнаружила газету, а в ней — гороскоп.
— Смотрите, — заявила она, привлекая к себе внимание. — Сегодня четверг! И тут написано: сон в эту ночь, что была, следует трактовать с точностью наоборот! Понятно!
