Сказка о дьяволе

Бессильное бешенство.

Оно не становилось слабее. Оно не оставляло с той самой минуты, когда стало ясно — это конец. То есть — нет, ясно было и прежде, но одно дело — понимать рассудком, и совсем другое — в бою, когда падают рядом те, кто смертен, когда вспыхивают в Незримом их уходящие души, и ты остаешься один, а потом — удары белых слепящих молний, фигуры воинов Валинора вокруг, неживые лица майар-"инструментов", и торжествующие лица воинов-ваньяр, впервые познавших упоение победы... Для этих — великолепная, блистательная игра. Существа, никогда не знавшие боли, даже боли тех телери, что погибли некогда в Гаванях — откуда? ваньяр не имеют с ними дела... не понимающие, что кровь — это больно, это горе, это отчаяние, не понимающих самого смысла этих слов... можно ли их обвинять?.. Марионетки в руках Валар...

Бессилие, гнев — да как же это, да что же это происходит, да есть ли там, в Эа, кто-то — вместо Эру — тот, кто увидит всю эту несправедливость?! И ты — как рычащий бешеный зверь, живое подтверждение их слов о Враге.

А потом — долгий путь в чужую, вернее, чуждую землю. Величественные прекрасные корабли — и темнота трюма, безжизненный, совсем не влажный воздух, и давит, обжигает тяжесть на руках — свет Сильмариллов, наливается болью, пригибает к земле, не дает распрямиться... Почти Ангайнор — впрочем, для него, для майа, не нужно _такой_ силы — хватит и силы Камней.

Долго. Потом он вообще перестал понимать, что с ним происходит: знал, что это — Валинор, что его повезут в глубь материка Амана... вероятно... но почти ослеп от невыносимо белого света вокруг, алмазного блеска в воздухе. Это тоже было долго. Никто ничего ему не объяснял. Безвременье. Потом — майар Тулкаса, его долго вели, потом толкнули куда-то... пришло ощущение падения в бездну, в темный колодец, и он уже был рад этой темноте — в ней было что-то свое, близкое, лучше выедающего глаза алмазного блеска.

Потом был тяжелый удар: он так и не понял, куда падал, что произошло, но тело отозвалось болью, и следом он ощутил холод. И тут же пришло понимание: да, он лежит на камнях, они холодные, и влажные, и вокруг полная темнота, если не считать белесого свечения цепи на его руках.

И вдруг — совсем рядом — обжигающий удар чужих чувств. Беспросветное отчаяние, терзающая боль тысяч потерь, — "это всё из-за меня!.." Мрачная решимость того, кто оказался за пределом, где уже нет надежды, где остаётся уже — стоять до конца, где бесполезно чего-то ждать...

И внезапно — узнавание. И боль, от которой хочешь закричать, но не можешь, от которой перехватывает дыхание, и кажется, что мир рушится.

Знакомое прикосновение — кончики пальцев берут за плечи.

Срывающийся шёпот.

-Гортхауэр...

Он хотел улыбнуться, усмехнуться, чтобы не было этого всего — безнадежности... но понял, что не может улыбнуться. Реальность была единственной — мир рухнул. Нет в Эа справедливости, нет честности, совести нет, и чести нет тоже, и благородства души — нет... ничего, кроме всевластной покоряющей силы. Прав тот, кто сильнее. Они оказались слабее. Думал — сохранить хотя бы достоинство... а оказалось — есть только боль, и бешенство, и бессилие, и подступающая к душе Пустота — та самая, которая когда-то превратила квенди в орков.

Он завыл, так, как там, в Эндоре, должно быть, сейчас выли его волки. Не хотел, совсем не хотел, просто не мог говорить, и думать он тоже не мог.

-Прекрати, — кончики пальцев скользнули, в его плечи крепко впились обожжённые руки. — Ты хочешь дать _им_ повод радоваться, глядя на нас? Посмотри на меня!

Мелькор рывком заставил его подняться.

-Да, мы проиграли. Да, отсюда нет выхода. Да, все — ЗНАЮТ, и никто не придёт на помощь. И что — смириться, сдаться? Кричать, бесполезно доказывая что-то тем, кто не хочет слышать? Любое слово они истолкуют в свою пользу. Нет! Ради звёзд, ради будущего — мы должны быть сильнее. Выше. Да, это страшно. И трудно. И невозможно. Сейчас мы — свободнее, чем были когда-либо, потому что — уже _всё_.

— Да кто это увидит — выше... — проговорил Гортхауэр — впервые за все эти дни — вслух. — Некому смотреть. Они здесь все — мертвые. Неживые. Мелькор, давай... — он пошатнулся, едва не упал, — давай уйдем в Эа... туда, где нет всего этого — этих надменных лиц... и этой золотой мертвечины... Может быть, хотя бы там где-то есть — правда?..

-Эру пришёл _оттуда_, — тихо напомнил Мелькор. — Надо полагать, там и это тоже есть. И ложь, и правда, и вечная их борьба, и свобода, которая живёт — вопреки. Не обольщайся. Мы можем придумать, что где-то там, далеко, — хорошо. Там, где нас нет. Может, там и лучше — в чём-то. А в чём-то — хуже. И потому жить надо здесь и сейчас, не пряча глаза и не надеясь на несуществующего могучего кого-то, кто придёт и для тебя сотворит справедливость. Нет этого. Есть — сплетения сотен, тысяч воль и желаний. Сейчас они оказались сильнее наших.

— Ты не понимаешь?! — глаза Горта загорелись бешеным огнем. — Все было — ложь! Если бы я уничтожил их тогда, еще тогда, мы бы не были здесь — сейчас! есть только сила, и только силой можно отстоять правду! И саму жизнь! Ты столько лет пытался научить... чему?! Что смогла твоя вера? Куда она привела тебя? Вот — вся ей цена! — он дернул руками, пытаясь обвести пространство вокруг — цепь не пустила. — Сколько наших людей, поверивших, что есть правда выше силы — осталось там, гнить на выжженной земле, потому что даже похоронить их некому?! Жизнь должна защищать себя! Имеет право защищать себя. И поднявший меч первым должен лечь мертвым — чтобы другие не поднимали мечи на безоружных!

-Жизнь не заканчивается со смертью, — ровно сказал Мелькор. — Да, они погибли. И их души ушли. Ушли чистыми и свободными, с тем, что они пали за то, чтобы остаться такими. Ушли, не отдав себя ненависти, Пустоте, жажде разрушения и желанию растоптать тех, кто мыслит иначе. Они ушли, чтобы вернуться — раз за разом, с живой памятью и болью о том, что было. И этим правда будет прорастать сквозь века, возвращаясь, будя, не давая покоя, торжествуя и побеждая. На костях тех, кто пал сейчас, встанет свободная Арда, и те, кто наслаждается сейчас победой, закоснеют в своей мертвечине. Победа губит, затмевает разум, заставляет самовлюблённо замкнуться в упоении собой. Пусть. Это самая большая ошибка в их жизни, — то, что они победили нас.

Белесая цепь на руках пульсировала болью, отдающейся во всем теле. Свободная Арда... о какой свободной Арде можно говорить — сейчас, когда там, за спиной, плачет сама земля, погибая под волнами стремительно наступающего моря? Когда захлебываются в волнах не успевшие уйти, или не знающие, что нужно уходить, или не захотевшие уйти?.. завтрашним утром — если оно вообще будет, утро — на волнах океана будут качаться тысячи трупов... людей, и квенди, и келвар — не виновных вообще ни в чем... Свободная Арда.

Гортхауэр ничего не ответил. Сел у черной стены и закрыл лицо руками. Больше всего он жалел сейчас, что не может умереть.

Мелькор с трудом поднялся, — два шага... Опустился рядом.

-Это будет очень трудно, — негромко сказал он. — Они постарались сковать мою силу, очень постарались. Но... я хочу попробовать дать тебе возможность _уйти_.

— Не сейчас, — глухо отозвался Гортхауэр. — Я тебя не оставлю. Потом... Может быть. Я хочу быть вместе с тобой. Это единственное, что я еще хочу... кроме того, чтобы убить их всех...

Пальцы Мелькора сжали его руку, — благодарность, нет слов, и страшно — ранить любящую душу, и всё отдал бы, лишь бы — спасти, да только нет ничего, и — кому отдавать?..

-Я не знаю, что они решать делать со мною. За Грань Мира, или навеки в Мандос, или...

Он осёкся от внезапной мысли. Если им придёт в голову _такое_... достойные дети Эру, да...

-Я прошу тебя только об одном. Я могу не успеть освободить тебя. Позволь мне выбрать момент. Единственное, чего я хочу — это чтобы ты был на свободе. И...

Он помолчал.

-Я люблю тебя.

— Я знаю, — глухо ответил Горт.

Он поднял голову. Только черный камень над ними, и непонятно — откуда все это — здесь? Может быть, это уже — Мандос?.. Неужели там, наверху, где-то есть вход, дверь, а за нею — сияющий алмазной пылью воздух?..

— Я уже уходил... а ты оставался — здесь. Я не хочу снова ждать. Я хочу быть с тобой. Как угодно... Если ты сможешь сделать _так_ — сделай. Мне уже стало плевать на остальных... все, что я хочу — или быть с тобой, или убить их всех, или... Или не быть вообще.

Мелькор не понял, что произошло. Темнота вдруг стремительно сомкнулась вокруг него, отделяя от Гортхауэра, она заключила его в кокон, унесла звуки и ощущения. Изоляция была полной — словно те, кто наблюдал за ними, решили не позволить им осуществить и то последнее задуманное, что оставалось.

Он дёрнулся, заметался, — вырваться, любой ценой, ценой последних сил, которые ещё были, на пределе, только не оставлять его одного, там, да что же это, что же!.. В первый раз они хотя бы снизошли до "суда", а теперь?!

Обступившая тьма давила все силы. Выхода отсюда не было, ни одна мысль не проникала наружу...

Исчезло и время, оставив его один на один с безнадежностью. И далеко не сразу он понял, что в замкнутом крохотном мирке существует еще один голос, — который настойчиво зовет его, наверное, давно, пытается докричаться — нет, не Гортхауэр, кто-то неизвестный, в мысли повторялось только одно — услышь, ответь, да услышь же...

Смотреть, не смотреть в эту непроглядную темноту, — всё едино... Это не тонкая грань Пустоты, это не ласковая тьма Эа, пронизанная звёздами, это...

Что же это? где? где — всё?

Никогда не вернуться?!

Тишина.

И только душа отчаянно рвётся туда, где в памяти острой болью звенит глухой уставший голос: "я знаю..."

...Он вдруг понял, что что-то слышит в этой мёртвой тишине.

-Кто здесь?

Чужая мысль встрепенулась, рванулась к нему, прикосновением обожгла виски.

"Мелькор!.. Наконец-то!.. Я думал, ты не отзовешься уже никогда..."

Он вдруг почувствовал, что падает, — нет, не как в реальном, живом мире, это провал в бесконечную бездну, это навалилось всё, что тяжко давило грудь в последние часы, дни, годы... Нахлынуло — горячей волной — от этого голоса, который назвал его по имени. Который боялся за него.

Выход.

Надежда.

Он думал, что её уже нет на свете, но она вынырнула — из глубины души, оттуда, где вопреки всему она жила и давала ему саму возможность жить и дышать.

И — почти неслышно, как стон:

-Помоги мне...

"Я помогу, помогу... — отозвался мысленный шепот. И затем нахлынуло — не словами уже, а чувствами: "не будет суда... он слишком опасен... его речи смутят народ Света... он бессмертен... что делать с ним?.. во имя покоя Благословенной Земли... заточение... навеки."

Он с болью закрыл глаза.

Не успел.

Гортхауэр.

Что будет с ним? Тоже — навечно? Или — под пытками вынуждать принять Исцеление?

Ему было неважно, что станется с ним самим... уже почти неважно. Он знал. Он видел _этот_ приговор в глазах Манве ещё тогда, — когда его освобождали из Мандоса.

Терзало только: не успел. Не надо было ждать, спрашивать, надо было — одним ударом, и пусть дальше — рухнуть от сводящей с ума боли и тела, и души, там, на камнях, возле своего майа, и пусть _эти_ судят, или не судят, всё равно, только знать, что он свободен, как и все...

Нет.

Не успел.

"Послушай, послушай... — заторопился тот, невидимый — майа?.. — Я сумею... я дам тебе уйти. Уйти за Грань, в Эа... у меня хватит сил, ты будешь свободен."

"Нет. Спаси Гортхауэра. Он поведёт наших — соберёт их, найдёт... когда-нибудь, пусть нескоро, но они смогут освободить меня. Люди. Они сильнее, чем все думают... Спаси его. Прошу. Это самое лучшее, что ты можешь для меня сделать."

"Я не смогу!.. — отдалось болью. — Я всего лишь майа, за ним следят... валар... Манве... Варда, Тулкас... И отголоском чужих мыслей: неразумное орудие, вышедшее из повиновения... он должен принять Исцеление. Мы не вправе дать Исцеление силой... он должен возжелать его сам. Сам... забвение омоет душу... орудие вернется к хозяину." Тебя — оставили, потому я пробился к тебе. Уходи!.. Ты ничем ему не поможешь, оставшись..."

Мелькор закрыл лицо руками, — пальцы дрожали.

Его будут пытать.

Чтобы возжелал — сам.

Как избавления.

От того, к чему привёл "путь Тьмы".

И — либо бесконечная пытка, либо — потерять себя. Забвение...

А ему предлагают — бежать. Бросить Гортхауэра?!

Или — получить крошечный шанс на то, чтобы остаться свободным, найти его, вернуть к жизни... хоть что-то сделать. Как знать...

"Скажи ему: я вернусь за ним."

Снова мысленный шепот:

"Мелькор, Мелькор... я попытаюсь. Дать ему уйти — не смогу... хотя бы — просто забвение... не _то_, не их забвение, просто — не чувствовать боли, быть без сознания, как эльдар или смертные... А сейчас... Иди."

Темнота расступилась, сложилась в коридор — и там, в конце его, засияли звезды.

"Я не знаю, что будет с тобою в Эа... ибо сказано — нет им жизни без Арды... но другого — не могу. Я помогу ему, обещаю. Иди..."

"Я бессмертен", — коротко ответил Мелькор и, закусив губу, шагнул в призрачный коридор.

Стена Ночи. Нет, не стена. Каменный туман, заледеневший воздух, непроницаемая пелена тончайшей пустоты. Он мучительно поразился своей способности в этот миг осознавать увиденное, искать объяснения...

А бесплотный черно-красный лед истаивал, и он скорее чувствовал, угадывал, чем видел, как сквозь непрозрачную каменную пустоту мерцают тусклые искры звезд...

...И внезапно пелена Ничто исчезла, и нездешний ветер коснулся его лица. Так близко-близко сияли звезды — ласковые, добрые, прохладные, как капли родниковой воды; так близко, что, кажется, их можно коснуться рукой — но на руках цепь, не поднять... Мягкий трепетный исцеляющий свет омывает раны, заглушая боль... Словно стоишь на пороге, зная, что здесь тебя ждут, словно ты вернулся домой из дальней дороги...

Оставался один шаг.

Один-единственный шаг.

И он сделал его.

...Звезды завертелись бешеным хороводом, и вместе с этой коловертью в тело начала ввинчиваться боль. Наручники словно вгрызались раскаленными клыками в плоть все глубже и жесточе. Боль была нескончаемой, неутихающей, к ней нельзя было притерпеться, привыкнуть. Так мучительно рвалась связь с Ардой, и он висел в нигде, растянутый на дыбе смерти и жизни, изорвав в клочья губы — чтобы не кричать... Он превратился в сплошную боль, не в силах уйти от нее в смерть, не в силах вырваться из ее медленно впивающихся в тело когтей. Он не мог даже сойти с ума, и ужас захлестнул его, когда он понял, что обречен вечно терпеть эту пытку в полном сознании, безо всякой надежды на избавление, и никогда, никогда не кончится это...

...Вокруг снова была темнота. Но темнота уже обычная, простая темнота закрытых глаз, покоя и расслабленности. Боль все еще жила в теле, но она была далеко не такой страшной, как тогда, в первые минуты вне Арды...