Сказка о дьяволе

А муж ее часто уходил в море вместе с небольшой командой, ненадолго, возвращался он всегда вовремя, боясь оставлять жену одну... знал, что та ждет его, и всегда в положенное время выходит встречать их на пирс.

Но положенный день миновал, а корабль не вернулся; и день прошел, и два, и три...

У Мелькора сжалось сердце. Да, его просили, но... это чудовищно. Он готов был уже рвануться в небо, отказаться от затеи, которая обязана была удасться, но стоила бы ему постоянных терзаний от своей неправедности: ведь не ему предназначалась та любовь, и не имел он на неё никакого права, и правильно было бы — вернуться в горы вместе с Гортхауэром, строить жизнь вместе со своими... Любовь. Не физическая страсть, а то глубокое, почти мистическое чувство, из-за которого бросаешься под чужой меч и... куда угодно, хоть в пасть Шрайку. Было до жути совестно: выходит, тебе мало того, что у тебя есть, и потому надо занять чужое место и получить то, что тебе не принадлежит?..

— Ладно... — вслух, но тихо проговорил Гортхауэр — в чужом облике он тоже выглядел странно. — Только вылечи ее. Незаметно, чтобы никто не понял ничего...

Женщина на причале — для их зрения расстояние не было помехой — напряженно вглядывалась вдаль; она уже увидела лодку, но еще не могла разобрать, кто в ней. Привстала на цыпочки, сорвала с плеч платок, замахала им...

Мелькор вздрогнул и очнулся.

-Да... конечно.

Он налёг на вёсла, волны подталкивали лодку вперёд, и вот — далеко по сторонам скалы обступают маленький залив, и приближаются нагретые солнцем деревянные мостки, на самом краю которых стоит женщина, а ветер треплет платок и волосы... За последние дни в её русых волосах прибавилось седых прядей — от мыслей, что муж не вернётся.

Она хотела бы броситься вплавь, наверное, но замерла, когда разглядела их, вмиг все поняв — и перестала махать, и прижала руки к груди, и комкала платок, ожидая, пока они подгребут к пирсу, и Мелькор видел, что она и улыбается, и по лицу ее текут слезы, и не знает, радоваться или горевать. Она смотрела на него, не отводя взгляда, а когда лодка пристала к пирсу — протянула ему руку, помогая выбраться, и только проговорила замирающим голосом:

— Живой...

Мелькор обнимал её, тихо гладил по волосам и понимал, что как ни притворяйся, а всё равно ты не человек, и даже отучиться, чуть что, разговаривать мыслями невозможно, да и сама жизнь их людская для него не как чужое платье, а гораздо, гораздо дальше...

Она наконец отстранилась, вытерла слезы рукавом, и проговорила:

— Что... только вы двое?.. Больше никого? О Валар, как же мы будем теперь...

-Не думай об этом, — попросил Мелькор. Он сам не узнал свой голос, свои интонации: всё это было чужим, присвоенным... он как будто полностью перевоплотился в другого человека.

-Не думай. Всё устроится. Голова на месте, руки есть, значит, не пропадём. Может, придётся податься в город... это всё потом, потом...

— Пойдем... — сказала она со вздохом. — Я там поесть сготовила. Ох, как же это все...

Она крепко сжала его руку. Мелькор чувствовал, как тяжело, быстро бьется ее сердце.

Тот обернулся на Гортхауэра.

-Пойдём, — позвал он. — Как говорится, чем богаты.

Они медленно поднялись по дорожке, ведущей к деревне. Ходить Тарии было трудно, и Мелькор потихоньку прикидывал: слабое сердце, да... но не только, что-то ещё... Когда женщина уснёт, можно будет начать лечение.

"Хорошо, что остальные были без семей, — мысленно сказал майа. — Считай, повезло. Но трудно тебе будет тут жить. Она поймет, что ее муж изменился, но до истины, конечно, не додумается... Лучше бы она никогда не узнала обмана. Она проживет еще лет пятьдесят, но быстро состарится, если останется среди Верных. Жалко, если так будет. А чтобы сохранить ей жизнь, тебе придется увезти ее с Острова."

"Она не примет ту жизнь, которая для меня — настоящая. Да и неправильно это... ей нужна её собственная жизнь, нужен её любимый муж, а не чужая земля и ещё сто пятьдесят лет одиночества. Идём. Я не хочу думать обо всём этом... я напрасно ввязался, но отступать уже поздно."

...И были долгие вечера в маленькой хибарке на холме, открытом всем ветрам, и тёплый ветер заглядывал в окно, чтобы поприветствовать людей, шевельнув пламя свечи, и устроиться поуютней, и ловить запахи свежевыпеченного хлеба. Люди заглядывали к Тарии часто, особенно когда её муж бывал дома: они любили его песни.

В тот вечер многие мужчины собрались здесь: Эленна призывала их покинуть остров, чтобы нести свет на остриях мечей на материк. Мелькору было тяжело, но он не показывал виду. Негромкий перебор струн — и зазвучала новая песня.

Так окрыленно, так напевно

Царевна пела о весне.

И я сказал: "Смотри, царевна,

Ты будешь плакать обо мне".

Но руки мне легли на плечи,

И прозвучало: "Нет. Прости.

Возьми свой меч. Готовься к сече.

Я сохраню тебя в пути.

Иди, иди, вернешься молод

И долгу верен своему.

Я сохраню мой лед и холод,

Замкнусь в хрустальном терему.

И будет радость в долгих взорах,

И тихо протекут года.

Вкруг замка будет вечный шорох,

Во рву — прозрачная вода...

Да, я готова к поздней встрече,

Навстречу руки протяну

Тебе, несущему из сечи

На острие копья — весну".

Даль опустила синий полог

Над замком, башней и тобой.

Прости, царевна. Путь мой долог.

Иду за огненной весной.

...Тария тихо плакала, сидя у стен — не от горя, у нее просто не получалось сдерживать свои чувства.

Песен было еще много, и наконец, уже когда время было за полночь, гости разошлись, а Тария села за стол, зажгла новую свечу, и сказала:

— Откуда у тебя такие песни... ты как будто настоящий менестрель. А кто сочинил это, про царевну? Как будто про Берена и прекрасную Лютиэнь...

-Я услышал её во сне, от весеннего ветра, — задумчиво сказал Мелькор, глядя на огонь. — А когда — помнишь? — был тот шторм, и я чудом вернулся, то услышал ещё одну песню. Она... она не из весёлых, и я все эти годы не хотел петь её тебе. Но теперь я надеюсь, что ты не испугаешься. Можно?

— Ты изменился с той поры, — Тария налила себе молока, отломила от недоеденного яблочного пирога кусок. — Говорят, когда удается чудом избежать смерти, люди меняются, начинают больше видеть. Спой, конечно...

Снова зазвучали струны — странно-горько, в них словно набегал прибой, а ветер разлук и встреч холодил кожу...

Жил однажды на свете дьявол,

По морям-океанам плавал,

А меня никогда не видел,

О тебе никогда не слышал.

Он украл с неба ясный месяц

И спустил ладьею на волны.

Он приходит с ночным приливом,

У него весло из оливы.

Ты меня ждала на причале,

Не смыкала очей ночами,

Он увидел тебя, голубка,

И забыл о вечности дьявол.

Принял дьявол моё обличье —

Не найдёшь и пяти отличий.

Он упал пред тобой на колени,

Целовал холодные руки.

Я покинул тебя, голубка,

Обещавший вернуться скоро.

Перепутал я небо с водою,

Я уплыл за своей бедою.

Не найдёшь тех широт на картах,

Где пропал я с верной командой.

Где мне взять имя ветра, который

Возвращает странников к дому?

Я поставил бы светлый парус,

Я б примчался домой на рассвете,

Отвязал бы луну от причала,

Чтобы тоже домой возвращалась.

Только стоит ли, право, вернуться,

Только стоит ли мне воскреснуть,

Если вместо меня живёт дьявол,

Мои песни поёт тебе дьявол?

Тария молчала — только смотрела на него широко раскрытыми глазами, так и не выпустив из рук кружку с молоком, не сделав ни одного глотка.

Потом медленно поставила ее на стол. Зажала рот ладонью, и все сидела, не отводя взгляда от мужа, и в глазах ее был ужас — и немой вопрос.

...Кто ты?

Мелькор обнял лютню, уткнулся лбом в гриф. Не надо было. Не надо.

Он не смотрел — услышал: она подошла, села рядом на лавку, взяла его за руку. Заставила посмотреть себе в глаза.

— Я думала... — шепотом проговорила она. — Ты — как он, но песни... Так играть, он не умел никогда, и руки — грубые, не для струн... и слова иной раз... он так не говорил... Он тоже утонул тогда, да?..

Мелькор, не отрываясь, смотрел на неё. Не мог, но заставлял себя не отводить взгляда.

-Да, — почти неслышно выдохнул он. — Я встретил его уходящую душу, и он просил помочь, говорил, что не имеет права умирать, что его смерть убьёт тебя. "Если в твоей душе есть хоть искра Негасимого Пламени, ты что-нибудь сделаешь," — это его подлинные слова. Я... я не имею права даже просить прощения.

Она покачала головой — Мелькор чувствовал, что в ее сознании просто не укладывается то, что случилось. Потом сказала:

— Я не знаю, кого я люблю теперь — его или тебя. Кто ты?.. Ты... Оборотень?..

-Да, — он ухватился за её слова, как за спасение. — Скажи, ты... ты не проклинаешь меня за это? Я всё равно уйду завтра, я...

Он замолчал. Что толку говорить... если бы — мыслями, если бы заставить услышать чувства, было бы проще.

— Нет, нет... — она схватила его за руки. — Я знаю, что ты должен, но... Ты вернешься? Если ты оборотень... тебя можно убить? Я не хочу, чтобы тебя убили... не хочу одна!..

-Нет, — у него будто камень упал с души. — Я бессмертен. Я не хотел оставлять тебя... я понимаю, почему он так любил тебя, почему просил за тебя — хоть бы и меня. Ты должна быть счастлива, твоя душа не из тех, кому отведено страдать. Я вернусь, я обязательно вернусь и принесу тебе сказки и песни...

Она отвернулась; снова начала всхлипывать — Мелькор чувствовал, что она просто ничего не может с собою поделать; тут не поможешь, тут надо просто ждать... И верно; выплакавшись, Тария вытерла передником глаза, и твердо сказала:

— Расскажи все. По-настоящему. Оборотни, они же вражьи твари... я думала, это волки... как это так, что ты ему помог? что ты поешь такие песни, знаешь сказки?

-Как? — он неловко развёл руками. — Я не знаю. Я просто не мог сказать — нет, я из тех, кого ты ненавидишь, поэтому... К тому же — он сам попросил меня. Он знал, кто я, и всё равно попросил. У него хватило силы духа переступить через ненависть, понимаешь? И что же — мне в ответ остаться за этим барьером, плюнуть в протянутую руку? Я так не мог, я слишком много видел такого сам... Вот и всё.

— А в кого еще ты умеешь превращаться? — она смотрела на него с любопытством, в котором опаска уже начала растворяться.

-В крылатый ветер, — тихо ответил Мелькор. — Если постараться — то в чёрного волка. Но я давно не пробовал. Больше всего я люблю быть человеком — насколько уж это мне удаётся. Вы, Люди, самые удивительные существа на свете...

— В крылатый ветер... как это?..

Он _показал_ ей в мыслях то, что много раз видели только свои: вихрь, и нечеловечески красивое существо, и чёрные крылья за спиной — не птичьи, не нетопырьи, и летит по ветру в яркой лунной ночи густая копна чёрных волос...

-Я не могу сейчас превратиться, — виновато сказал он. — Люди увидят, испугаются.

Тария только качала головой; все обрушившееся на нее было невозможным.

— Знаешь, я... Я всего лишь неграмотная женщина, но я слышала, что говорили эльфы. Еще тогда. Были только двое, кто был с крыльями, и — вот так. Я даже видела их книгу, там было похоже... Что Саурон превращался в такого вот... и... — она прикусила губу. — Да что же это... как это может быть... Ты тоже — из них? Ты не человек, не эльф... оборотень... как Тху? Ты служил им? Саурону и Морготу?..

-Я никогда никому не служил, — сказал Мелькор. — Двое с крыльями... нет, больше. Была ещё Тхурингветиль, тёмная майа.

— Но их же... Их же никого нет сейчас, верно? Говорили, их всех увезли туда, за море, в Благословенную Землю, дабы постигла их справедливая кара... ибо их нельзя убить... Я не понимаю!

-Это правда, — медленно сказал Мелькор. Справиться с нахлынувшими воспоминаниями было нелегко. — Их увезли за Море, и никто здесь больше их не видел. Так чего же ты боишься? Ты в Эленне, в земле, благословенной Валар, в которую не может проникнуть никакое зло. Ну, я проник... если бы я был злом, разве мне удалось бы ступить на эту землю?

— Ты не зло. Я просто не понимаю... А где ты жил — тогда, раньше, до войны?

-Я жил в горах. Там облака так близко, что в них можно заблудиться. И у меня был замок, который я построил себе сам. В нём был мой любимый зал с камином, балкон, лестницы с перилами из чёрных цветов... Всё это покоится сейчас на дне моря.

Она снова долго молчала, не смотрела на сидящего перед нею человека; потом налила во вторую кружку молока, и сказала:

— Так странно... Непохоже... Ты ешь пирог, а то до завтра засохнет, жалко.

-Да, конечно, — он наконец сумел улыбнуться. — Уже поздно, а мы уходим на рассвете. Попробуешь поспать?

— Нет, — она покачала головой. — Не засну. Послушай, вот что... Я хочу увидеть, какой ты на самом деле. Я как будто в сказку попала...

Мелькор встал, задёрнул штору на окне. Поздно... никого нет на улице: деревня рано ложится спать, ведь работа начинается с рассветом, а то и раньше. Долго стоял, отвернувшись к окну. Ветер утих.

А потом он на глазах Тарии распрямился, стал выше ростом, и русые с проседью волосы загустели, обрели черноту сродни ночи. Исчез загар с рук, исчезли мозоли и морщины.

И повернулся — вечно юный странник с глазами, в которых отразились сотни и тысячи лет войн, потерь и тяжких обретений.

Она смотрела на него, вглядывалась, словно в прекрасную картину, изучала, запоминала... Подошла, дотронулась, провела ладонью по волосам, коснулась лица — боялась, что все это исчезнет.

— Не понимаю... Я видела эльфов, ты красивее... Зачем тебе — я? Как ты мог жить со мной? Такой?.. Я не верю, что это как в песне... Тебе бы эльфийскую принцессу, вот была бы тебе пара. А не грязная рыбачка...

-Разве же в том дело, кто как выглядит? — ему очень хотелось спрятать лицо, но было некуда. — Важно только одно: сердце...

— Важно, — она вздохнула. — Ты прости, мне просто... Мне просто завидно. Я и эльфам завидовала. Быть всегда молодыми, не болеть, не стариться, и такими красивыми... А я скоро начну седеть, и морщины уже на лице. Лучше бы не было того эльфийского зеркальца, в воде отражение не так хорошо видно... А у тебя была когда-нибудь... там, в том замке... ну... жена?

-Нет, никогда, — он чуть улыбнулся, но в улыбке была печаль. — Были друзья, были близкие души. Люди... и эльфы тоже. Там, где я жил, люди были другими, они жили по триста лет и до конца жизни оставались молоды телом. Скажи... ты заметила, когда у тебя перестало болеть сердце, когда стало легко ходить?

— Я поняла, — со вздохом сказала она. — Но, знаешь... Бывают чудеса; не только со мной, и с другими бывают. Я думала — наверное, это от радости, что ты не погиб. Ты бы мог лечить других... или когда — всякое бывает — калечатся... тебе бы цены не было. Лекарей мало, а хороших — и того меньше; эльфы, правда, умеют, но это там, далеко, у Государя, а тут разве их найдешь, да и кто из них станет людей лечить, время тратить.