1. Квест Империя

Макс Мах

Квест Империя

(Фантастический роман)

Странное блюдо сварилось (вернее, продолжает вариться), как-то незаметно для меня самого, на моей "творческой кухне". Как это назвать? По-видимому, это роман. Но каков его жанр? Не знаю. Тут есть все: Science fiction и fantasy, любовь и война, триллер и альтернативная история, и даже криптоистория. Нет только horror (хотя это поправимо), но зато есть детектив. Признаюсь честно, я украл для этого романа все, что можно, везде, где удалось. Говоря словами одного из героев романа, "мы, коммунисты, люди не брезгливые, и никогда ими не были". Что получилось? Судить вам: читайте, и узнаете.

С уважением,

Макс Мах

Часть Первая. Наш бронепоезд.

"Это был великий разведчик, Чип, по-настоящему великий; умница и идеалист, коминтерновец той еще выделки, вроде незабвенного Макса".

Кирилл Еськов

Прелюдия: Лика.

Глава первая. Лика и Старец.

Разминулись. Бывает, конечно, и, часто, поправимо. Но они разминулись не в пространстве, а во времени, а это уже фатально. Такая вот не квантовая физика человеческой жизни. Он старше нее на 70 лет. Согласитесь, про такой случай, иначе как "не судьба", и не скажешь. Феноменальный мужчина. Просто, мечта. Принц из сказки. Но принц, свое уже отыгравший, отгулявший, и, чего уж тут кривить душой, отживший. Вернее, зажившийся. Можно, конечно, использовать, и он, как видно, не против, но противно. Не в ее это стиле. Да, и не то, что она имеет ввиду. Совсем не то.

Вот он сидит в кресле. Глыба. Огромный мужик. Просто, гренадер какой-то. Впрочем, это в молодости он был гренадером, а сейчас ему 96 лет, и он еле ходит. Вот сидит он, пока еще, вполне, сносно. Монументально сидит в глубоком кресле своего люкса и читает ежедневную The Guardian, или Die Welt, или Le Parisien, в общем, одну из тех газет, которые Лика не стала бы читать ни за что, потому что не смогла бы. Лика тоже читает. Она читает Новое Русское Слово, купленное недалеко от отеля, в киоске на Time Square, и, поглядывая искоса на Макса, думает о своем, о девичьем. Вот если бы они встретились лет 50 назад, ну пусть 30. Тогда бы, да. Он тогда был, вероятно, еще вполне дееспособен, и тогда все было бы возможно. Все. И не важно, сколько бы продлились их отношения, важно, что они могли быть. Но 30 лет назад ее еще не было даже в замысле. Даже родители ее еще не познакомились тогда. Они познакомились в семьдесят третьем, на какой-то студенческой вечеринке в Политехе, а в семьдесят четвертом родилась Лика.

Она родилась через два месяца после свадьбы. Это обстоятельство и определило характер отношений в молодой семье. Кончилось все печально, разводом через год после того. Сейчас у Ликиной мамы был уже третий муж. Целых семь лет был (Ну, и дай ей Б-г счастья в личной жизни). У отца тоже была другая семья. А у Лики, так вышло, семьи не было. И счастья не было. В девяносто девятом она вдруг, как бы проснулась. Огляделась вокруг, увидела подруг, вовсю баюкающих деток, или спешащих успеть, не важно, куда или в чем, и обнаружила себя в пустоте. Одинокая старая девушка двадцати пяти лет от роду, с дипломом врача и приятной внешностью (некоторые говорили, что более чем приятной), но без мужчины рядом и без перспективы во всех смыслах. Врач районной поликлиники без блата и связей; женщина, не удосужившаяся найти себе подходящую партию; человек, которому было просто скучно жить так, как она жила, но который был ленив и безынициативен настолько, что ровным счетом ничего не предпринимал, что бы хоть что-нибудь в своей жизни изменить. От увиденного, Лику охватил ужас. Она поняла, что если она сейчас же не предпримет каких-то решительных шагов, то завтра будет уже поздно. А может быть, и уже было поздно. Но Лика решила попробовать. Она решила уехать. Вот так. Взять и уехать. Что может быть решительнее такого шага? Только отравиться или повеситься. Ни травится, ни вешатся, Лика пока не собиралась. Как врач, она, вполне, ясно представляла себе последствия этих действий. Последствия были печальны и неэстетичны, поэтому вместо того, что бы ложится на рельсы или бросаться с головой в омут — этот омут еще найди, попробуй — Лика послала запрос в горархив Житомира и стала ждать. Ждать пришлось не долго. Не смотря на рассказы об ужасах украинской бюрократии и страхи, связанные с возможной утерей архивов в годы давней уже войны, ответ пришел всего через месяц и состоял из двух частей: короткой отписки житомирского архива и копии свидетельства о рождении Ликиной бабушки. Правда, в начале, метрика бабушки повергла Лику в уныние. По семейному преданию, мамина мама — Ольга Григорьевна Иванова — была еврейкой, но в копии метрики, в графе национальность стояли прочерки. Однако за не имением других возможностей, озадаченная и расстроенная Лика все-таки отправилась с этим и прочими документами в питерское отделение Еврейского Агентства Сохнут. Там, впрочем, ее сразу же успокоили.

— Все в порядке — сказал Лике полноватый юноша, представившийся представителем агентства по делам репатриации. — Видите ли, в девятнадцатом году в России не записывали национальность родителей и детей. Но поскольку, родителей вашей бабушки звали Гирш Исаакович и Ривка Залмановна, у нас нет никаких оснований подозревать их дочь Зельду в том, что она украинка или казашка. Вы понимаете? Ну, вот и хорошо. А поскольку национальность у нас определяется по матери, то из этого следует что?

— Что? — Как эхо, отозвалась Лика.

— Из этого следует, что, по израильским законам, ваша матушка еврейка.

— Еврейка — повторила Лика и живо представила себе свою маму Зою Викторовну Орищенко, по третьему мужу, Онопко. Еврейкой она ей не показалась, но раз представитель говорит, значит знает.

— Еврейка. — Повторил представитель — А значит ...

— И что это значит? — Спросила растерянная Лика.

— Это значит, что и вы еврейка. — Торжествующе произнес полноватый юноша.

Так Лика уехала в Израиль.

Казалось, вот оно. Она сделала шаг. Она перевернула жизнь. Но и в Израиле, как там говорят, медом не намазано. Для начало надо было учить язык и искать какую-нибудь работу. Пособие было маленьким, а квартиры дорогие, да и вообще жизнь не дешевая. Устроится же, не то что врачом, сестрой милосердной или санитаркой, без ришайона [разрешение на работу по специальности] было невозможно, а получить его можно было, только сдав экзамены. А экзамены сдавать нужно было на иврите. Круг замкнулся.

И стала Лика мыть полы и убирать буржуйские квартиры. Мужчины ее судьбы тоже вокруг не наблюдалось. То есть, мужчины наблюдались, но таких и в Питере было, хоть отбавляй. И прежняя зеленая тоска начала потихоньку затягивать Лику обратно в свой омут. А потом одна доброхотка из ватиков [ветераны проживания в государстве Израиль] сказала ей, что есть классная работа. Одному богатому старичку нужна женщина за все.

— Кроме секса. — Заржала тетка — С этим у него уже давно все, а так мужик хороший, не жадный. Я бы сама пошла, но у меня семья, а у него условие: жить с ним.

— Так все-таки ... — Начала Лика.

— Да, не. Не в этом смысле. В его квартире. Старый он. Нужно, что б кто-нибудь рядом был. Ну, там стакан воды подать или скорую вызвать. Понимаешь? А ты врач. Он как услышал, что молодая и врач, так прямо и загорелся.

— Так мне что, к нему переезжать придется?

— Конечно! На хате сэкономишь, и жрачка за его счет, и еще платить будет. Коммунизм!

— А говорить я с ним как буду?

— Как со мной, по-русски. — Сказала тетка, и Лика пошла, знакомиться с Максом.

Старик жил в большой, хорошо, хоть и старомодно, обставленной квартире. Квартира занимала третий и четвертый этажи облицованного белым иерусалимским камнем дома, а дом этот располагался в старом, престижном, как уже успела узнать Лика, районе Хайфы. Дверь открыл сам хозяин. Был он грузен и кряжист, и, не смотря на по-старчески ссутуленные плечи, возвышался над Ликой, в которой и самой было метр семьдесят шесть росту, еще, как минимум, сантиметров на тридцать, если не больше. В общем, великан. Только старый. Лицо у него было подстать росту, породистое, с крупными чертами и серыми глазами. Волосы, понятное дело, были седыми и довольно редкими, но при нем.

— Здравствуйте. — Сказала Лика.

— Вы Лика. — Сказал старик.

— Я Лика. — Подтвердила Лика.

— Здравствуйте, Лика. Меня зовут Макс. — Голос у старика был низкий и хрипловатый. По-русски он говорил хорошо, но с сильным акцентом. Так говорят по-русски немецкие офицеры в фильмах про войну.

— Проходите. Садитесь, пожалуйста. Хотите чаю с мятой? — Старик указал на столик с чайными принадлежностями. Лика кивнула.

— Это марокканский мятный чай. — Объяснил старик, подавая ей чашку, с плавающими в ней веточками мяты. — Попробуйте, это вкусно, и хорошо утоляет жажду.

Они проговорили около часа, в течение которых Макс обстоятельно расспросил Лику о ее жизни и планах, о том, что она умеет делать, и как быстро она сможет научиться делать то, чего еще не умеет. Потом, так же обстоятельно, он объяснил свои требования. Они оказались вполне приемлемыми. Жить в его квартире — на втором этаже имелась гостевая спальня — и, как правило, в ней ночевать; ездить за покупками на старом Вольво хозяина — я напишу вам доверенность — и, иногда, отвозить его туда-сюда; готовить и следить за чистотой.

— Два раза в неделю приходит уборщица, — Сказал он — но за ней надо следить.

Условия, предложенные стариком, на этом фоне выглядели просто сказочными. Тысяча (прописью: одна тысяча американских долларов) в месяц, стол и кров, и учись себе, в свободное время, чему хочешь и сколько хочешь.

— Мы можем говорить на иврите, или по-английски. — Сказал Макс — У вас будет хорошая практика.

Через три дня, она переехала к старику.

Старик оказался чудным, даже лучше, чем расписывала подруга-ватичка, и чем увиделось самой Лике в их первую встречу. Он был спокойный, выдержанный, и вежливый, и никогда не повышал голос. Очень воспитанный человек. Типичный немец — еке, как называют таких в Израиле — он был педантичен и, крайне дисциплинирован, но, при этом, не требовал того же от Лики, предоставляя ей право оставаться самой собой. Он только просил не мешать и ему оставаться тем, что он есть. Он был стар, конечно, но не капризничал, как другие старики, и обладал ясным и трезвым умом, сохранившим, не смотря на возраст, остроту и гибкость, и феноменальной памятью, что было, вообще-то, совершенно не нормально. Если не считать физической немощи, вполне, естественной в его возрасте, Макс оставался нормальным дееспособным мужчиной, преклонных лет. И по отношению к Лике, он вел себя, как истинный джентльмен.

Он просыпался рано, около шести, но Лика могла вставать позже. Ее жизнь, конечно же, была привязана к распорядку дня Макса, но не жестко. Присутствовала значительная степень свободы, и Лика хорошо это понимала и ценила. Обязанности ее тоже не были ни тяжелыми, ни слишком обременительными, или, не дай Б-г, унизительными. Старик оказался вполне самостоятельным. Ну, почти. Он одевался сам, и кушал тоже сам, сам брился, если, конечно не ехал к парикмахеру — дважды в неделю, через весь город — и сам умывался. Не мог он сам только мыться, но Лика ведь была врачом, и вынести вид голого старика ей было вполне по силам. Но, главное, что уже с первого дня жизни в доме Макса, Лика почувствовала — а Макс, как, оказалось, виртуозно умел дать почувствовать такие вещи — она здесь не прислуга, и не сиделка при старике, а, если угодно, компаньонка, как это называлось в старые времена. Звучит литературно, конечно, но, по существу, верно.

— Называй меня Ты. — Сказал Макс на третий день их знакомства. — Так будет проще. И знаешь что? Поедем-ка мы с тобой в ресторан. Поужинаем, послушаем музыку. Как ты относишься к французской кухне? Ну, вот и славно. Тут на Адаре [район старого города в Хайфе] есть чудный французский ресторанчик. Называется без затей Wu-a-la.

И они поехали в Ву а ля.

Он вообще был изрядный сибарит, этот Макс. Отправляя ее в первый раз за покупками, он долго и тщательно объяснял, где и что нужно покупать. В особенности, это касалось сыра и вина. "Передай Шаулю, что я просил Бри, и понюхай, пожалуйста, когда будешь брать. У Бри должен быть аромат лесных орехов. Чуть. Понимаешь? Теперь вино. Вот попроси у него это", и он записывал на бумажке: "Bourgogne Pinot noir A. Parent, 1999". Он позволял себе немного выпивать. Много он просто не мог, но дело это, как поняла Лика, любил, и знал в нем толк. Обычно, дело ограничивалось бокалом красного вина за обедом, но пару раз в неделю он устраивал себе "маленький праздник".

— Ты любишь кофе, Лика?

— Люблю.

— Тогда, давай выпьем по чашечке кофе.

— А разве вам ...

— Лика!

— Извини. Разве тебе можно пить кофе?

— Нельзя.

— Но ...

— Но очень хочется. Давай, сделаем "маленький праздник". Какое сегодня число?

— Пятое.

— Хм, пятое сентября ... пятое ... нет, это было шестого ... Мы взяли, наконец, этот чертов Бельчите, но пятого меня могли запросто убить, но не убили, а свалка была страшна ... За это можно выпить не только кофе.

— А где это Бельчите? — спросила Лика, направляясь варить кофе — было ясно, что от своей затеи старик не откажется.

— В Испании. — Ответил Макс и пояснил — Это была ключевая позиция мятежников. Весь Восточный фронт следил тогда за Сарагосской операцией.

— Ты, что, был в Испании?

— Много раз. — Улыбнулся Макс — Но я понял тебя. Ты спрашиваешь о гражданской войне. Был, конечно. Два ранения и контузия, и окончательная потеря иллюзий. Знаешь, место, где ты распрощался со своими любимыми иллюзиями, это, как место, где девушка лишилась девственности. Вряд ли забудешь.

— И какую же девственность потерял в Испании ты? — Лика уже засыпала в джезве мелко-помолотый кофе, залила водой и хотела поставить на огонь, но Макс остановил ее:

— Положи немного кардамона, чуть-чуть, и сахар, да, две ложки достаточно. Девственность? Я потерял там идеологическую невинность. По тем временам это было серьезнее, чем связь без брака. Даже в Испании. Пожалуй, в тогдашней Испании, особенно.

— Что ты имеешь в виду?

— Видишь ли, Лика, я же был тогда коммунистом. То есть, тогда уже был коммунистом только по привычке и от безвыходности. Не куда было идти больше. Но, в Испании, я окончательно понял: пора кончать. Кольцов звал меня в Москву, но у меня хватило ума в Москву не ехать.

Вскипел кофе. И Лика успела снять его с огня с первой густой шапкой пены, в которую тут же — по приказу Макса — капнула несколько капель ледяной воды.

К кофе Макс потребовал "пару капель" коньяка — в его баре оказался Мартель — и сигарету. Оказалось, что и сигареты — Кент — тоже лежат в баре.

Лика выпила немного коньяка, и, посматривая на то, с каким наслаждением смакует коньяк и кофе Макс, и как он затягивается табачным дымом, спросила: