1. Квест Империя

Все закончилось, максимум, через пять минут. Клубка больше не было, но зато все ее тело было покрыто тончайшей, чуть серебристой, сетью. Прошла еще минута, и, как и обещал Макс, исчезла и сеть. Она как бы растворилась, растаяла, ушла в кожу или под нее. Лика прислушалась к своим ощущениям. Ничего. То же ровное приятное тепло внутри и уже почти неощутимая покалывающая прохлада снаружи. Пожав плечами, она начала одеваться, и в тот момент, когда она застегивала лифчик, это пришло. Мир изменился. Свет стал ярче, детали предметов отчетливее, звуки контрастнее, тело наполнило искрящееся, кипящее тепло, мгновенно, сменившееся жаром, но жаром не испепеляющим, а, напротив, животворным, дарящим силу и уверенность. В ее сознание, как будто, проник кто-то посторонний, но не чужой, а близкий, такой, на которого можно, вполне, положиться в любой ситуации. Волна судорог, неожиданно, прошла по ее телу, так, что Лику на мгновение скрючило, едва ли не в три погибели, но когда волна схлынула, она ощутила, что мышцы ее тела стали упругими, и поняла, что ее тело теперь сильно, как никогда. Все это было странно и ново, необычно настолько, что не предупреди ее Макс заранее, она бы наверняка ударилась в панику.

Переведя дыхание, Лика завершила туалет и вышла в спальню. Макс ждал ее там. Он встал навстречу, внимательно вглядываясь в ее лицо. Лика улыбнулась, и он ответил ей улыбкой. Потом он протянул ей красный российский паспорт.

— Держите, госпожа Суворова, Анжелина Николаевна, 1979 года рождения. Вы забыли тут свой паспорт, а между тем, наш вылет в половине шестого утра.

Ххх

Эту последнюю она все-таки достала, но сил почти уже не осталось, и, если бы не Вика, обрушившая стеклянную стену, разделявшую лобби и пассаж, и не взметнувшаяся птицей вверх, на второй этаж, эта тварь уделала бы Лику на раз. А так умерла она. Но, вслед за тем, кровь в жилах Лики стала расплавленным свинцом ...

II. Вариация 1: Путешествие в страну Утопии

Глава четвертая. За Порогом.

— Ну, что, Федя, тряхнем или трахнем? — Макс, выглядевший сейчас, как немолодой байкер из американских фильмов, изволил иронизировать.

— И трахнем, и тряхнем. — Ответил уверенно Федор Кузьмич, выбираясь из машины.

Странное дело, все называют его Федором, даже те, кто, как Макс, знают, что никакой он не Федор, и уж тем более, не Кузьмич. И был то он Федором, если разобраться, не так, чтобы и долго, с двадцать шестого по тридцать седьмой. Всего ничего, при его то жизни, но приклеилось имя, прижилось. Настолько естественным оказалось, что он и сам привык, и, когда уже в семьдесят первом, тихо похоронив генерала Суздальцева на "Девятого января", озаботился сменой документов, снова назвался Федором Кузьмичом. Только фамилию сменил, потому что того, казалось, уже давно и хорошо забытого Федора Кузьмича, вдруг вспомнили, запоздало реабилитировали; и портретик его никудышный, с черно-белой некачественной фотки — из учетной карточки — увеличенный, висел теперь в одном закрытом музее. Так и жил Федор Кузьмич, вернее, доживал свою, по всей очевидности, последнюю жизнь, пока гром не грянул ("Теперь крестись, не крестись, а все равно вые-ут". — Устало подумал он), пока снова не пропела боевая труба ("А трубача этого на английский флаг порву!"). Но, вернувшись, теперь, в Питер, он понял, и это прошло ("Скажи, Макс, где вы таких умных царей берете?").

Химия работала в нем, не переставая, уже третью неделю. И не какая-нибудь доморощенная дрянь, вроде той, что сварил в Нью-Йорке Макс, а настоящая, аутентичная, из координаторского НЗ. Три недели большой срок, и обратная трансформация зашла уже далеко. Процесс пошел, как говаривал, в пору расцвета демократии и гласности, последний генсек. Процесс, и в самом деле, пошел. Тот еще процесс. Регенерация тканей, перестройка ("Опять перестройка, прости Господи!") физиологии, активация встроенных систем шли полным ходом. Вместе с боевыми рефлексами и силой, возвращалась и память о том, что не следовало помнить все эти длинные годы. Отставка, она отставка и есть. Ушел на покой, сдай оружие и забудь о том, что тебе больше не нужно; забудь и живи свою жизнь после жизни, как все. Пенсионер, он и в России пенсионер. В России, может быть, даже больше, чем где-нибудь за бугром. Но вместе с тем, что было забыто по обязанности, возвращалось к нему теперь и другое. Всплывали из мглы забвения вещи, забытые, казалось, за ненадобностью, за давностью лет; изжитые годами ("Год за три, а то и за пять, уж такая у нас, грешных, война".) и опытом двух, насыщенных событиями жизней.

Вернувшись, теперь, в Питер, который уже не Ленинград двадцать восьмого или шестьдесят первого, и, уж тем более, не Петербург 1876, он вспомнил, как раз, тот, далекий уже, можно сказать, мифический год, когда он покидал город, Россию, и самое Землю навсегда. Тогда он думал, что навсегда. Воспоминания оказались, неожиданно, отчетливыми и острыми; иногда, мучительными, потому что относились к необратимо и неоднократно уничтоженному прошлому, а, иногда, сентиментальными. Воспоминаний было много. Факты, ощущения, сцены. И среди прочего, всплыло, вдруг, нечто, что, казалось, потеряло для него актуальность уже много лет назад. Не потеряло, как оказалось. Имя. Оно вернулось, так естественно и просто, что даже не понятно было, почему этого не случилось раньше, и встало на собственное, родное место. Но вернулось оно вместе с воспоминаниями о детстве и их усадьбе ("Ах, Антон Павлович, знали бы вы, какой у нас был вишневый сад!"), кадетском корпусе и ... маме. Вот же дичь, какая! Человеку полторы сотни лет, а он мать родную вспомнил. "В детство впадаете, уважаемый Виктор Викентиевич!"

Они уже входили в отель, и Виктор отогнал посторонние мысли. Общее впечатление было скверным. Еще не успев проанализировать, что здесь было и как, он понял, что мизансцена ему не нравится. И шагнувший им навстречу Дима Скворцов это ощущение только усилил.

— Ничего личного. — Сказал Дима.

Впрочем, девочка его опередила. Дима еще только начинал мямлить эту свою гребаную американскую припевку, а Виктор уже катился по полу, отброшенный толчком пролетевшей мимо него Лики. Казалось, он катится по этому мраморному полу вечно, и вечность ушла у него на то, что бы вытащить из-под полы пиджака свой Стечкин ("Почему, именно, Стечкин? А потому, что в Базеле у него был Узи! Ну не мудак ли вы, после этого, Виктор Викентиевич?").

Ничего хорошего он от этой встречи не ждал, но такого ... Впрочем, жизнь научила его ни чему не удивляться, и всегда рассчитывать на худшее. Он и сейчас принял ситуацию, как данность. Ситуация была скверная, но, вполне, преодолимая. Их было трое, и, если бы дело ограничивалось только полутора десятками ряженых, старательно изображающих привычную жизнь лобби дорогого питерского отеля, они бы справились с этой комиссией по встрече на раз. Ну, не на раз, но справились бы. Вот снайперы — целых три снайпера — расположившиеся на втором ярусе, были почти не совместимы с жизнью, как говорят доктора. И снова же, не в снайперах, как таковых, было дело. В конце концов, и Виктор расставил бы снайперов точно так же, как неведомый ему режиссер ("Профессионал! Дима — покойник постарался, что ли?"); и он неплохо представлял себе, как жить и выжить в присутствии расстрельной команды, услышавшей вожделенное "Пли!". Но, как минимум, один из этих снайперов был неимоверно быстр. Виктор из последних сил крутился по лобби, все время, смещаясь, меняя, в случайном порядке, направление движения, и то и дело, перенося огонь со своих противников вверх, туда, откуда уже пришли три, слишком хорошо выцеленные, пули.

Лика ушла вверх. Виктор с трудом засек ее прыжок, так стремительна была она сейчас. А затем в бой вступил их последний резерв. Оставив за собой в пассаже несколько исковерканных тел, и обрушив стеклянную стену, в лобби ворвалась еще одна фурия. Вика была так же стремительна, как и подружка Макса. Мгновенно оценив обстановку, она тоже взлетела наверх, и уже через несколько секунд выстрелы прекратились, и в лобби настала мертвая тишина.

Макс вынырнул из-за колонны и огромными прыжками бросился к лестнице, ведущей наверх, не забыв, впрочем, по пути добить выстрелом в голову раненого боевика. Виктор огляделся в поисках уцелевших комбатантов, никого живого не обнаружил и, подхватив с пола утерянный одним из "актеров" Ruger [Пистолет-пулемет Ruger MP9], занял позицию за стойкой, контролируя оттуда все пространство лобби. Наверху ощущалось какое-то движение, но спускаться никто не собирался. Время неумолимо утекало. С минуты на минуту к их противникам могло подойти подкрепление; да, просто, милиция могла проснуться и занервничать (хотя ее — милицию — Дима Дроздов, наверняка, нейтрализовал надолго). Не дождавшись напарников, Виктор перескочил через стойку, в несколько прыжков добрался до лестницы, и, не сбавляя темпа, бросился наверх, перепрыгивая через три ступени за раз. Здесь, наверху, царил полный разгром. Все было залито кровью, но, первым делом, он увидел Макса и Вику, склонившихся над телом Лики. "Жалко девочку". — Устало подумал Виктор, подходя к ним. Макс отреагировал на первое же его движение, плавно и стремительно крутнувшись на месте и выставив вперед ствол, неизвестно где прихваченной, Гюрзы [Пистолет Вектор СР-1]. Узнав Виктора, он моментально потерял к нему интерес, и снова переключился на Лику. Виктор подошел. Ему хватило одного взгляда, что бы понять, что здесь произошло. Девочка себя сожгла. Ему не хотелось даже думать о том, что сейчас происходит у нее внутри, но услужливая память — его новая — старая память — моментально выдала полную раскладку ситуации, как ее описывали в справочнике. Лика была еще жива, и жизнь эта могла продлиться еще долго — три, а, может быть, и четыре часа мучительной агонии, но конец был неминуем. "О, Господи! — Подумал он, глядя на несчастную девочку. — Ну, чего же ты медлишь, Макс! Она же заслужила хотя бы милосердия." Он уже хотел сказать об этом Максу (Что-нибудь нейтральное, типа "Пора, ребята".), но его опередила Вика, гладившая длинными своими пальцами мокрый от пота белый лоб Лики ("А, кстати, почему она не кричит?" — Запоздало удивился Виктор).

— Две минуты." — Сказала Вика сквозь плотно сжатые зубы.

Виктор не стал спорить. Если Вика говорит "две минуты", значит две минуты. Он оглядел пространство вокруг них, и сразу же увидел Хельгу. Хельга лежала всего в трех метрах от Лики. Рядом с ней валялся сломанный пополам ВСК [Бесшумный снайперский комплекс ВСК-94]. Сама Хельга была тоже сломана, но заинтересовало Виктора другое. Он присел рядом с Хельгой и приподнял ее голову. Морщины уже почти исчезли с ее лица, кожа выглядела гладкой и упругой, исчезли жировые отложения на шее и подбородке. Виктор встал и быстро прошелся по помещению. Олафа он нашел быстро. Тот лежал на спине, сжимая в левой руке такую же игрушку, что и Хельга. Грудь его была разорвана. ("Это не пуля." — Понял Виктор. — "Это его кто-то из наших дам, своими нежными ручками, разделал."). Виктор не стал приседать и осматривать Олафа. Тут была та же картина. Все то же, все так же. Они оба зашли в процессе "возвращения" гораздо дальше, чем он. А ведь Виктор принимал свои таблетки регулярно, и начал первым. Или, нет? Они начали еще до того, как прозвучала тревога? Но у них не было таблеток! НЗ — это ведь НЗ, и весь НЗ хранится у координатора. Значит, фокусы в стиле Макса? Химия с алхимией, близнецы сестры? Или есть еще кто-то?

— Пошли! — Вика уже стояла на ногах. Рядом с ней стоял Макс, положивший Лику себе на левое плечо ("Ну, да. Так он сможет стрелять с правой". — Отметил Виктор). Немаленькая Лика казалась сейчас маленькой и ... мертвой. Если бы не глаза, широко распахнутые глаза, глядящие в ад.

— Надеюсь, вы знаете, что делаете. — Сказал он.

— Не надо лишних разговоров, Виктор. Веди! — Вика была, как всегда, спокойна.

Ну что ж, теперь начиналось самое интересное. У него был припасен козырь. "Сюрприз". — Подумал Виктор и двинулся в глубь здания.

Старики хорошо знали, что делали, и когда вопрос касался секретности, не было такого средства, которое было бы им доступно, и при этом не задействовано. Они исходили из старой, как мир, но, от того не ставшей ошибочной, теории, что все яйца не кладут в одну корзинку. Ни какие мозговые блоки не могут полностью гарантировать сохранения тайны; ведь если кто-то придумал, как ставить блоки, другой может придумать, как их снять. До сих пор не придумали? Великолепно, но, возможно, проблема решается в данную конкретную минуту. А значит, продолжает действовать другое не менее древнее правило: каждый должен знать только то, что знать обязан. Остальное лишнее, и, более того, опасно. Информацию, с которой знакомы слишком много людей, сохранить в тайне невозможно. Поэтому только Смотрящий знал, что такое, на самом деле, Порог. Он один знал, где находится резервный борт. И только он один — координатор — знал, как до них добраться, точно так же, как и точные процедуры доступа. Но даже Смотрящий, которым с пятидесятого года являлся Виктор, не знал, что будет, если он неожиданно умрет, унеся тайну с собой. Его самого назначили координатором во время посещения Земли официальным представителем Легиона (рутинная инспекция, так сказать). Через пару дней после этого умер прежний координатор. Ну, а если смерть наступила неожиданно? Каков механизм дублирования? Ответов на эти вопросы Виктор не знал. Впрочем, это было не в его компетенции, но, главное, совершенно не важно сейчас. Важным было то, что тропа, которую оборудовали Олаф и Хельга, актуальной более не являлась. В запасе оставались, однако, еще шесть входов (о том, что за Порог, чем бы он ни был, на самом деле, ведет больше одной тропы, знал только координатор). Но сейчас на выбор тропы влиял не только фактор опасности уничтожения или захвата их группы. Теперь действовал еще один фактор. Время. Виктор не знал, что сделала Вика, и как она это сделала. Сейчас было не время задавать вопросы, но раз Лика лежит на плече у Макса, значит, у нее появился шанс. Виктор не был сентиментальным. Просто не мог им быть. Сентиментальным он быть перестал еще сто лет назад (не фигурально, а реально), война не приемлет сантиментов, но Макс был его другом ("И сколько у тебя осталось таких друзей, добрый человек?"), а Лика была членом команды, и раз у нее появился шанс, не использовать его Виктор просто не мог. За Порогом есть кое-какие лекарства, и еще кое-что можно добыть, и, если Лика проживет достаточно долго, что бы дожить до прорыва на борт ...

— Сколько времени у нас есть? — Спросил он через плечо, когда они начали спускаться по служебной лестнице в подвал.

— Часов восемь — десять. Не больше. И не хотелось бы, что бы девочка мучалась зря. — Вика сказала все, что считала нужным, и замолчала. Сейчас была очередь Виктора быть главным. Ну, что ж, теперь он знал, куда поведет свою команду. Была только одна дорога, которая выводила к Порогу меньше, чем за шесть часов.