Гессенская волчица-3

­­Глава 21

Вести из Москвы о жестоком разгоне студентов быстро дос­тигли Петербурга и уже на следующий день с утра в Румянцев­ском саду стали собираться студенты университета и Техноло­гического инсти­тута. Постепенно к обелиску фельдмаршалу Ру­мянцеву-Задунайскому подходили сту­денты иных петербург­ских институтов и просто зеваки. Собравшиеся люди ожив­лённо обсуждали вчерашний разгон студен­тов в Москве, вспо­минали не­добрыми словами графа Игнатьева и Им­ператрицу Александру. Всё чаще то тут, то там, звучали слова "дикта­тор", "сат­рапы", "револю­ция". Никто из собравшихся не мог толком сказать, за­чем он сюда пришёл, но в основном говорили друг другу, что невоз­можно больше терпеть крепостнические по­рядки и поли­цейское угнетение.

Ближе к полудню собралось более трёх тысяч студентов. Больше всего было студентов университета и Технологического института, но немало было и представителей историко-филоло­гического и Археоло­гиче­ского институтов. Изредка мелькали бархатные околыши фуражек Института инженеров путей со­общения, жёлтые канты Электротехни­че­ского института, и даже чёрные "николаевские" шинели Император­ского Алек­сандров­ского лицея. Здесь было шумно, весело, пьяно и революционно. Спорили математики и химики, на­родники и мар­ксисты, уже ис­ключённые и пока ещё оставшиеся вне проскрипцион­ных спи­сков. Неизвестно откуда принесли краски, которыми стали рисо­вать плакаты и транспаранты.

Прямо к обелиску притащили садовую скамейку, на которую взгро­моздился некий расхристанный субъект в чёрной ту­журке с бархат­ными контрпогонами с вензелями Императора Алексан­дра Пер­вого, который громким про­стуженным голо­сом при­звал всех собрав­шихся почтить память "московских то­варищей, по­гиб­ших вчера под копытами жан­дармских коней". Начался сти­хийный митинг, в ходе которого было решено объя­вить бес­срочную за­бастовку во всех учеб­ных заведениях России, пока не будут удовлетворены все требования, выдвинутые сту­дентами прави­тельству. Какой-то малый в потёртом коричневом пальто и уни­верситетской фуражке вызвался быть секре­тарём собра­ния и ка­рандашом писал список выдвинутых требований, используя вместо подставки спину наклонившегося сотоварища. Спи­сок полу­чился длинным: отмена новых уставов и правил, возвраще­ние Универ­ситетского устава 1863 года, предоставле­ние авто­номии всем высшим учебным заведениям, возвращение в уни­верситеты всех от­численных, гарантия физической непри­косно­венности личности, пуб­ликация инст­рук­ции по­лиции в от­ноше­нии студентов, право обжало­вания незакон­ных действий поли­ции обыч­ным судебным порядком...

На скамейку грузно забрался неопределённого возраста длинново­лосый брюнет в котиковой шубе, надетой поверх чёр­ного бархатного пиджака, с галстуком, завязанным пышным бантом, держа в руке шляпу-котелок. Вытер пот со лба, откаш­лялся и хорошо поставлен­ным голосом начал речь.

— Друзья! Вчера царские сатрапы убили наших товарищей, которые не пожелали больше терпеть угнетение и тиранию! Проклятые оприч­ники обагрили русской кровью русскую землю! Царица-немка из заху­далого Гессена и выживший из ума дикта­тор Игнатьев тащат Россию в дремучее средневековье, они угне­тают не только пролетариат, но и передовой отряд русской рево­люции — студентов! Но мы готовы уме­реть на баррикадах...

Договорить ему не дали. Громкий свист и крики "Долой!" согнали незадачливого оратора с импровизированной трибуны. Где-то сзади вдруг раздался восторженный крик: "Короленко приехал! И Бальмонт с ним! Ур-ра-а-а!"

Толпа расступилась, давая проход прибывшим литературным знаменитостям. Они шли рядом, скромно-тусклый Владимир Гала­тионович Короленко, усталый бородатый человек с прон­зительным взглядом глубоких и ясных глаз, и 28-лет­ний шан­теклер Константин Бальмонт, слегка рыжева­тый, с живыми бы­стрыми глазами, усами и козлиной бородкой "а-ля Наполеон III", с высоко поднятой головой, которую как будто поддержи­вал прямой накрахмаленный воротни­чок. Разда­лись вос­торжен­ные овации, громкие приветствия, одобритель­ный свист...

Бальмонт легко вскочил на скамейку, отказавшись от лю­безно предложенной помощи. Его речь была задорно-революци­он­ной. Он как будто не выступал на антиправительственном ми­тинге, а читал свои стихи. Высокомерный голос с особым "бальмонтовским" акцен­том вещал о необходимости всеобщего сча­стья и что, если хорошо лишь немногим, это так безо­бразно... Выступавший после него Коро­ленко не мог так зажечь своих слушателей, как его молодой коллега. Он долго и чувственно говорил о гуманизме, о ценности каждой чело­вече­ской жизни, а в конце своей несвязной речи высказал надежду, что верховная власть опомнится и непременно вернётся к чело­веколюбию.

Стоявший рядом Бальмонт после этих слов взмахнул тро­стью, ука­зывая направление в сторону Невы, и закричал: "Так чего мы тут ждём? Пошли к Зимнему!" Любитель эпатажа и те­атральных эффек­тов, он сразу же направился своей лёгкой, чуть прихрамывающей по­ходкой на Университетскую на­береж­ную, а за ним стала стихийно формироваться колонна студентов. Неор­ганизо­ванная толпа на глазах превращалась в подо­бие жи­вого организма, главной целью которого стал поход к Зимнему дворцу и передача Императрице со­ставленных студенческих требований. За время митинга в Румянцевский сад при­было ещё более тысячи сту­дентов и сочувст­вующих им зевак. По­лиция почему-то абсолютно сво­бодно пропускала всех желающих, и вот теперь вся эта многоты­сячная махина медленно поплыла на на­бережную.

Стоявшие на Университетской набережной одинокие городо­вые, завидев многотысячную студенческую колонну, мгно­венно покинули свои посты, разбегаясь, кто куда. Студенты мерно двигались в сторону Дворцо­вого моста под звуки неизвестно откуда появившейся гармони, неся плакаты и транспаранты. Пройдя мимо здания манежа 1-го кадет­ского корпуса, увидели стоящих в Филологическом переулке конных жандармов. Два десятка студентов отделились от общей колонны и, сделав снежки, стали кидать их в жандармов, а ос­тальные двигались дальше, хотя ясно видели, что около нового здания Зоологиче­ского музея стоят шеренги солдат Измай­лов­ского полка, а за ними застыли в кон­ном строю сотни лейб-казаков.

От измай­лов­цев к над­вигаю­щейся студенческой колонне ры­сью выехал кон­ный жандарм­ский офицер. Осадив гнедого коня примерно в десяти ша­гах от колонны, офицер вы­соким голосом прокричал требо­вание ос­тано­виться и разойтись по домам. В про­тивном случае, сказал он, войска имеют приказ Великого Князя Сергея Александровича — стрелять по бун­тов­щикам. Ос­тановившиеся было студенты ос­вистали жандарма, а какой-то явно подпитый детина в фу­ражке Техноло­гиче­ского инсти­тута, несший в руках плакат, подбежал и ткнул жандарм­скую лошадь древком в морду, отчего та испу­галась, встала на дыбы и чуть не выбросила всадника. Жандарм повернул лошадь и поска­кал прочь, со­провождаемый громким смехом и радостным улюлю­каньем сту­дентов.

Великий Князь Сергей Александрович, наблюдавший проис­ходя­щее издалека из седла, подозвал к себе коман­дующего Из­майловским полком полковника Брилевича.

— Полковник, по моим прикидкам в этой толпе не менее четырёх тысяч человек. Многие из них пьяны, им сейчас и море по колено. Ваши солдаты способны будут их остановить? Я знаю, что Вы всего две недели командуете полком, но я всегда знал Вас, как дельного офицера...

— Ваше Императорское Высочество, я уверен, что там не меньше пяти-шести тысяч, и остановить их можно только огнём на поражение, — ответил полковник, стараясь говорить так, чтобы его не услышали сол­даты. — Но погибнет масса людей, Ваше Высочество. Не лучше ли просто развести мосты, чтобы преградить путь к Зимнему?

— Вы думаете, Александр Васильевич, что у меня так много желания пролить сегодня русскую кровь? Мне жалко каждого русского чело­века, пусть это будет даже самый отчаянный смутьян... — Голос Вели­кого Князя звучал в морозной тишине ясно и чётко. — Если развести мосты, эта толпа станет пытаться перебраться че­рез Неву по льду. Там ведь полно пьяных, кото­рым плевать на воду и мороз. Нет, полков­ник, придётся стре­лять... Первый залп — поверх голов. Но, ежели не послушают — придётся стрелять по толпе. Нам придётся преподать им этот кровавый урок... С Богом!

— Слушаюсь, Ваше Высочество, — козырнул Брилевич. — Из­майловцы исполнят свой долг!

Он развернул своего гнедого коня, пришпорил, и тот пошёл разма­шистой рысью, вынеся полковника перед фронтом за­стывших солдат.

1-я рота Лейб-Гвардии Измайловского полка, цвет русской гвар­дии, стояла с винтовками "к ноге"... Красивые брюнеты с бород­—

ками, все ростом — не ниже 43 вершков, с вензелями по­койного Импе­ра­тора на алых пого­нах, в лихо заломленных бес­козырках с бе­лыми околышами.

Колонна демонстрантов подходила всё ближе. Брилевич при­под­нялся на стременах и зычным голосом обратился к измай­ловцам:

— Не подведите, братцы! Помните о присяге Государыне и Отече­ству! Пальба — рот-той! Вверх!

Чётко, как на учении, солдаты взяли винтовки на изготовку. Дружно заклацали затворы. Сотня тупоголовых трёхлинейных патро­нов во­шла в па­тронники. Толпа как будто не желала ви­деть этих при­готовле­ний и двигалась вперёд.

Брилевич выдержал небольшую паузу и протяжно скомандо­вал, как будто пропел молитву:

— Рота-а-а, пли!

Сотня винтовок выпалила вверх. Грохот выстрелов, раско­ловший тишину, остановил демонстрантов. Толпа замешкалась, но через не­сколько минут от неё отделилось два человека.

Пер­вым шёл Бальмонт, который, как бы бравируя, нацепил свою широ­кополую шляпу на трость и нёс её высоко над головой. Чуть сзади шёл длинноволосый молодой человек в пенсне, оде­тый в роскошную шубу из выдры и бобровую шапку. Подойдя вплот­ную к Брилевичу, они остановились.

— Господин полковник, — обладатель роскошной шубы протя­нул Брилевичу несколько листов бумаги, — я приват-доцент Пётр Струве, а мой коллега — поэт Константин Бальмонт. Мы хотим передать Импе­ратрице петицию петербургских студентов, в ко­торой изложены тре­бования, принятые на собрании...

— Что ещё за требования? Вы совсем спятили, господин приват-до­цент! — резким движением руки Брилевич оттолкнул про­тянутые ему бумаги. — Мерзавец ты, а не приват-доцент! Немед­ленно воз­вращай­тесь назад и передайте, что ежели через пять минут толпа не разой­дётся, то следующий залп будет по бун­товщикам! И пе­няйте тогда на себя!

— Это не бунтовщики, полковник, — вклинился Бальмонт. — Это обычные русские люди, которые пришли за милостью. Ца­рица...

— Молчать! Вон отсюда! — голос Брилевича сорвался на крик. Пол­ковник взял коня в шенкеля и отъехал в тыл измайловцев, пригото­вившись командовать.

Видя, что полковник не пожелал взять петицию, и что пере­говор­щики возвращаются назад ни с чем, наиболее дерзкие, точ­нее те, кто уже успел принять дозу спиртного посолиднее, по­шли на солдат, пы­таясь добросить булыжники и пустые бу­тылки. В толпе студентов раздавались выкрики, что солдаты стрелять не будут...

Великий Князь Сергей Александрович, видя успешное наступ­ление студентов, досадливо воскликнул:

— Ну чего же Брилевич медлит!!! Эти сволочи же сейчас со­мнут измайловцев!!!

И в этот момент раздалось протяжное:

— Пальба — рот-той! Прям-ма-а по толпе! Рота-а — пли!

Множество выстрелов сливаются в один... Десятки мёртвых и ране­ных валятся на мостовую. Пьяные наглецы, ближе всех по­дошедшие к солдатам, все сражены. Среди трупов виднеется тело в роскошной шубе из выдры. Залитые кровью бумаги раз­летелись... Рядом упал раненый в обе ноги, истекающий кровью Бальмонт. Ве­реща от боли, как заяц-подранок, он попытался ползти. Подбежавший к раненому поэту Коро­ленко упал на ко­лени, и за­кричал, воздев руки к небу:

— Убийцы-ы! Опричники! Будьте вы прокляты!

Истошный, напоминающий бабий, голос Короленко слышен далеко. Но вот снова раздалась протяжная команда:

— Рота-а — пли!

Второй залп измайловцев снёс передние шеренги демонст­рантов... Рёв ужаса. Студенты стали бе­жать в беспорядке, неко­торые стали на колени, умоляя о пощаде. В то время, когда пе­редние стали развора­чиваться бежать, толпа напирает сзади. На­чалась давка. После третьего залпа демонстранты рванулись в направлении Николаевского моста. Видя это, Брилевич скоман­довал:

— Прям-ма по бегущим! Пальба пачками!

Солдаты открыли беспорядочный беглый огонь, и многие сту­денты, успевшие отбежать шагов на триста-четыреста, па­дали под выстрелами.

Николаевский мост со стороны Английской набережной был пере­крыт 2-м батальоном Измайловского полка, переходить Неву по льду никто не решился, и потому студенты стали разбе­гаться в примыкаю­щие улицы. Там их уже ждали конно-грена­деры и всадники Санкт-Пе­тербург­ского жандармского диви­зиона, которые задерживали бегущих и передавали их в руки го­родовых. Пыта­ясь прорваться, студенты по­падали под копыта ко­ней. Стрельба прекратилась, и по сигналу трубы лейб-ка­заки броси­лись преследовать убегающих студентов, беспо­щадно из­бивая нагайками любого, кому не повезло в этот день быть в студенче­ской фуражке, пальто или тужурке.

Вслед за казаками шли городовые, которые осматривали ле­-жащие на мостовой тела, выявляя раненых, которых грузили на подъе­хавшие телеги. Легкораненых сразу же отправляли в Дом предвари­тельного заключения, тяжёлых увозили под охраной полиции в Ма­риин­скую больницу.

Уже к вечеру начались беспорядки в Военно-медицинской акаде­мии. Вызванные туда кавалер­гарды и конногвардейцы жес­токо разо­гнали студентов-медиков буквально за час.

В Петербурге воцарилось тревожное спокойствие. Власти ждали возможных новых выступлений, а сту­денты затаились, ошарашенные и испуганные жестокой расправой.

В Императорской Военно-медицинской академии, Петер­бург­ском и Московском университетах после про­изведённых арестов оста­лось не более тридцати процентов студентов. Пе­тербургские и московские тюрьмы были пере­полнены аресто­ванными, а жандармские офицеры работали день и ночь, ведя дознание, чтобы выяснить зачинщиков и организаторов беспо­рядков.