| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
QLS".
Умный поймёт. Опять надеваю перчатки, переношу спецавторучкой текст, надпись на внешней стороне листа "для передачи тов. Андропову, копия (п. 2 и 3) ‒ тов. Пономареву", домашний адрес Григоренко на "чистом" конверте, обратный адрес. Убрал заклеенный конверт в папку-уголок. Достал карту города, роликовую рейсшину, карандаш и две игральные кости. Буду играть в интересную забаву под названием "Надури КГБ".
Выделяю на карте города условный прямоугольник, отсекая слишком удалённые районы. Измеряю линейкой стороны и расчерчиваю рейсшиной на тридцать шесть прямоугольных фрагментов.
Бросаю первый кубик ‒ "четыре" по горизонтали. Второй ‒ выпало "три" по вертикали. Угум-с... Район Финляндского вокзала. Значит, нам туда дорога, в этот раз письмо буду вбрасывать где-то там.
Вторник 5 апреля 1977 года, день
Ленинград, Красноармейская улица
Неприятности начались, когда день перевалил через экватор. На большой переменке в столовой я заметил краем глаза, как Яся, оживлённо размахивая надкушенной ватрушкой, что-то рассказывает Вере Соломоновне и тыкает пальчиком в толстую тетрадь, но не придал этому никакого значения. Мало ли какие темы могут быть перед уроком литературы у заслуженной учительницы и её любимой ученицы.
Когда же по окончании урока Вера Соломоновна, ласково поглядев на меня сквозь толстенные линзы, попросила задержаться, под ложечкой неприятно заныло.
Я обречённо приблизился, с подозрением разглядывая лежащие на учительском столе теперь уже две толстые тетради, шестым чувством ожидая от них подлянки. За плечами у русички оживлённо вились Тома и Яся. Наклонившись, разобрал на одной из обложек надпись: "Песенник ученицы 8 "Б" класса Афанасьевой Тамары". Чёткая цифра "8" возвышалась над целой горкой зачёркнутых подружек, нижней из которых была кривенькая "тройка".
‒ Андрей, проверь, пожалуйста, текст. Тома его по памяти писала, нет ли ошибок? ‒ Учительница вручила мне тетрадь, открытую ближе к концу. ‒ Мой старый приятель из Пушкинского Дома как-то утаил от меня эту замечательную историю, укорю его при встрече.
Я опустил глаза и прочёл первые две строчки: "Ночь светла. В небесном поле ходит Веспер золотой".
Длинно и грязно выругался про себя. Поставил себе несколько нелицеприятных диагнозов, но легче не стало. Неторопливо, мазохистски наслаждаясь вакуумом в голове, дочитал до конца.
‒ Всё верно, ‒ улыбнулся через силу Томе. ‒ У тебя отличная память.
Задумчиво повертел в руках тетрадь, и она перелистнулась, открывшись на, видимо, наиболее часто открываемой странице. Полюбовался на вклеенную фотографию Антона Веселова. Крупная карточка шириной почти во весь тетрадный лист, в нижнем левом углу красным фломастером нарисовано сердечко.
‒ Отдай! ‒ Тоненько взвизгнув, Тома рванулась ко мне, выдернула тетрадь и двумя руками прижала к груди. ‒ Ну зачем ты туда полез!
Гневно стукнула со всего маху каблучком по полу, стремительно развернулась и выбежала, низко наклонив голову, из класса. Вслед за ней моментально испарилась и Яся.
‒ Э-э-э... ‒ глупо проблеял я вслед. ‒ Э-э-э...
Озадаченно поморгал, глядя на захлопнувшуюся дверь.
‒ Да, как-то неловко получилось, ‒ сказала, покачав головой, Соломоновна. ‒ Извиниться бы?
‒ Да легко... Поможет ли? ‒ Я вопросительно развёл руками.
‒ Смотря как просить.
‒ От чистого сердца... Действительно глупо получилось. ‒ Я раздосадованно тряхнул головой.
‒ И никому не рассказывать, ‒ с нажимом продолжила русичка.
‒ Дурак я, что ли... ‒ пробормотал расстроенно. ‒ Я пойду?
‒ Иди, Андрей. ‒ И, пожевав бледными губами, добавила: ‒ Прямо сейчас Тому не ищи, пусть успокоится сначала.
Я кивнул, снял с парты портфель и пошёл к выходу. Вот не было печали...
За дверью меня встретил встревоженный Паштет:
‒ Что у вас там случилось? Чего эти выскочили как ошпаренные?
‒ Трагическая случайность, Паш. Придётся просить прощения.
‒ Ну, может, оно даже и к лучшему сейчас, ‒ задумчиво пробормотал Паштет и, немного помявшись под моим вопросительным взглядом, продолжил: ‒ Тут Свете стукнули, что ты с Томой танцевал, и из школы вас идущими вместе видели... Она... это... сильно расстроилась... Может, теперь порадуется.
‒ Твою ж мать... ‒ Я остановился, потрясённый плотностью наступившей чёрной полосы. Да уж... Понедельник ‒ день тяжёлый воистину. ‒ Кто стукнул, известно?
‒ Не-а. ‒ Паштет печально шмыгнул носом.
Пристально посмотрел на него:
‒ Вот что, друг мой ситный, такие вещи оставлять безнаказанными нельзя. Тебе партийное задание ‒ узнать у Зорьки, кто стукнул. Аккуратно вызнать, понятно? В лоб не спрашивать.
Паша истово закивал. Я вздохнул:
‒ Пошли уж.
Так, сортирую неприятности. Пушкиниста откладываю на вечер, в спокойной обстановке буду придумывать отмаз. Света... хм... Ей лучше дать день-два пострадать, пока не буду к ней лезть с разборами. А вот с Томой надо сегодня всё решить, тут, наоборот, затягивать не надо. Чуть приободрившись, вошёл в кабинет физики и обежал его взглядом.
Картина маслом: Яся, сидя вполоборота, что-то тихим шёпотом втирает насупленной Томе, Зорька с гордым видом смотрит мимо меня, глаза чуть поблёскивают влагой. Угу, если она думает, что наказывает меня молчанием, то не в моих интересах её разубеждать. Шлёпнулся на своё место и начал продумывать предстоящий разговор.
Гоп-стоп, мы подошли из-за угла... Ну не "мы", положим, а я, но эффект неожиданности сохранился. Яся с готовностью остановилась, а моментально покрасневшая Тома вильнула взглядом и попыталась спрятаться у неё за плечом. Я ещё раз окинул взглядом опустевший после звонка на последний урок коридор и выставил вперёд ладони:
‒ Тихо-тихо, тормозим. Давайте спокойно поговорим. ‒ И ободряюще улыбнулся девушкам: ‒ Пошли к окну.
Яся внимательно прислушалась к моим интонациям и спросила:
‒ Я, наверное, пойду, сами разберётесь?
Мы обменялись с ней понимающими взглядами. Да, повезло Томке с подругой.
‒ Да оставайся, секретов нет, ‒ ответил я, видя, как Тома посильнее вцепилась ей в локоть.
Я прислушался к своим потрохам ‒ как ни странно, волнения нет. Вот что значит подготовка и правильный настрой. Главное, вовремя вспомнить размер настоящих проблем, после этого всё, что сегодня произошло, можно смело считать лёгким недоразумением.
Бросили портфели на подоконник и встали напротив друг друга. "А вот и неправильно, конфликтная расстановка", ‒ сказал я себе и, развернувшись к окну, кивком пригласил девушек повторить манёвр. Вот теперь всё верно, стоим рядком, Тома посередине, глядим в окно. Идиллия.
Чуть повернувшись, начинаю:
‒ Том... Извини, пожалуйста. Я не специально, это была случайность, но всё равно ‒ извини за то, что стал причиной твоего расстройства. Я не хотел... честно! ‒ Прижал руку к сердцу и попытался поймать Томин взгляд.
Пока безуспешно, стоит, потупившись, сцепила кисти, но плечи стали чуть менее напряжены. Яся одобрительно кивает из-за её плеча, мол, давай, жги глаголом дальше.
‒ Чёрт, Том! Было бы странно, если бы в этом возрасте девушке не нравился какой-нибудь парень. И мне глубоко безразлично, кто там тебе нравился некоторое время назад!
Тома метнула в меня взгляд и тут же отвела, но кисти расцепила и стала дышать свободнее. Похоже, я на правильном пути.
‒ Давай просто перевернём эту страницу и будем спокойно жить дальше. Не произошло абсолютно ничего страшного или неправильного, так ведь?
Молчит, задумчиво рисует что-то ножкой на паркете. Мы с Ясей ещё раз переглянулись и тихонько заулыбались.
‒ То-о-ом... ‒ тяну я, чуть придвигаясь и осторожно беря её за руку. ‒ Ну Том, солнышко, давай ты не будешь дуться?
‒ Солнышко, ‒ фыркает Тома, пытаясь сдержать улыбку. ‒ Ты ничего не перепутал?
‒ Не-а, ‒ радостно отвечаю я. ‒ Смотрю на твою улыбку и прям вижу: рассупонилось солнышко, расталдыкнуло свои лучи по белу светушку...
‒ Балаболка... ‒ Тома, окончательно успокоившись, тряхнула прядками и насмешливо посмотрела на меня: ‒ Давай мой батончик. И Ясе! А ты сегодня наказан.
Вторник 5 апреля 1977 года, вечер
Москва, площадь Дзержинского
‒ ...прямо в подполе, не особо даже спрятано было. Папки с рукописно заполненными листами уложены в двадцатилитровый алюминиевый молочный бидон. Образцы почерков предварительно сверены, эксперты уверенно утверждают, что это писал именно Митрохин. ‒ Григоренко задержал внимательный взгляд на Андропове.
Председатель КГБ за десять минут доклада, казалось, постарел на несколько лет. Тяжело откинувшись на спинку кресла, он глядел остановившимся взглядом сквозь генералов, лицо обрюзгло и покрылось красными жилками.
‒ Просмотрели выписки? ‒ прошелестел он бесцветным голосом, всё так же глядя куда-то поверх голов.
‒ Да. Объём материала поражает, я пролистал выборочно, взял папку с надписью "Италия". Там собраны доказательства добровольных контактов с нами почти трёхсот политиков и представителей деловых кругов за последние пятнадцать лет.
‒ Как это вообще стало возможно? ‒ Голос Андропова окреп, приобретая силу.
Григоренко перевёл взгляд на Боярова.
‒ Установлено, что в семьдесят втором в связи с переездом в новое здание в Ясенево Митрохину было поручено провести ревизию всего архива Первого главного управления, в связи с чем он получил полный доступ ко всем материалам, в том числе с самыми высокими степенями секретности, ‒ доложил Виталий.
‒ Чья виза на доступе? Вы же сами, Виталий Константинович, в тот момент руководили второй службой ПГУ?
Бояров опустил глаза:
‒ Прошло мимо меня, был в тот момент в отпуске, мой зам Калугин дал добро.
‒ Вот как, ‒ недобро ощерился Андропов, поднимаясь с кресла. Прошёлся пару раз вдоль массивного стола, остановился у угла, достал из папки стопку каких-то фотокопий и с минуту читал. Потом злобно закинул листы обратно в папку, на скулах загуляли желваки. ‒ А распоряжение чьё было? ‒ спросил, упершись кулаками в столешницу.
‒ Мортина. Он к Митрохину хорошо относился, жалел из-за сына-инвалида...
‒ Ясно... ‒ Андропов ещё немного пометался вдоль стола, потом, сделав над собой усилие, заставил себя сесть на место. Помолчал, успокаиваясь. ‒ Так, товарищи, какие есть мысли в связи с этой находкой?
‒ Мы предполагаем, что частично эти материалы уже переданы на Запад, иначе откуда бы мы узнали об этом Митрохине? ‒ осторожно начал Григоренко, испытующе глядя на председателя. ‒ В то же время хочу отметить два обстоятельства, указывающих на то, что, вероятно, эта утечка только началась. Во-первых, непрофессионализм при хранении выписок. У него, судя по всему, нет даже примитивной фототехники, поэтому держит всё на бумаге. Спрятаны эти выписки были тоже очень слабо, мы нашли с ходу, через пять минут, как открыли дверь. Вместе с тем нашему источнику, ‒ ещё один быстрый взгляд на слегка скривившегося Андропова, ‒ было известно точное место ухоронки. Такая информация могла быть получена только при личном контакте кого-то из местной резидентуры с предателем. Поэтому в качестве гипотезы мы предполагаем следующую последовательность событий: Митрохин в ходе инициативного контакта передал ЦРУ несколько страниц с целью их заинтересовать. Вероятно, там была действительно интересная информация, раз они пошли на личную встречу, в ходе которой уточняли его возможности, объём уже добытой информации и условия её хранения. Но передать ему комплект шпионской аппаратуры и инструкции ещё не успели.
Григоренко задумчиво повертел карандаш и продолжил:
‒ Мы понимаем, что это достаточно шаткие соображения, но хочется обратить внимание на второе обстоятельство: мы пока не заметили по действиям противника поступления к ним этих материалов. А там настоящая атомная бомба, которая, взорвавшись, изменит политический пейзаж ряда стран Запада, в том числе стерев с него компартии. Ну и почти всю работу нашей разведки надо будет начинать с нуля. Так что сигнал поступил чрезвычайно вовремя, иначе наши потери были бы невосполнимы. Мы, естественно, выставили скрытое наблюдение и охрану в посёлке, взяли самого Митрохина под самое плотное наблюдение. На наш взгляд, сам по себе этот бидон ‒ вполне достаточное доказательство предательства. Риск нашим интересам в случае дальнейшего поступления этих материалов на Запад превышает всякие разумные пределы, поэтому надо брать его прямо сейчас и начинать игру.
Андропов внимательно слушал, чуть склонив голову вбок.
‒ Виталий Константинович?
‒ Я полностью согласен с Григорием Фёдоровичем. Продолжение утечки материалов слишком опасно для наших резидентур, особенно нелегальных. Надо арестовывать.
‒ А если он работает не один?
Генералы помолчали, обдумывая.
‒ Не похоже, ‒ высказался Бояров. ‒ Опять же из-за непрофессионализма. Да и не нужен был ему никто для этого, лишний риск. Сделанное соответствует его возможностям.
‒ Выясним в ходе допросов, ‒ дополнил Григоренко. ‒ Не производит он впечатление сильного человека.
Андропов достал из папки таинственные фотокопии и снова впился в них взглядом, время от времени поигрывая желваками.
Архив Первого главного управления, святая святых советской разведки. Да за такую утечку, стань о ней известно, он бы гарантированно лишился места в Политбюро! Не простили бы. И прости-прощай все планы и надежды...
Но что таинственный отправитель рассчитывает получить за эту информацию взамен? Что можно было бы считать хотя бы равноценным обменом, не говоря уже о получении выгоды?
Юрий Владимирович ещё с минуту побуравил взглядом потолок и решил, что ничего похожего на равноценный обмен для Запада не видно. Всё же инициативник с той стороны? Кто-то из руководителей советского отдела ЦРУ или, судя по городу отправления, из местной резидентуры?
На душе потеплело. Любые деньги, сколько попросит, всё что угодно. Это просто прекрасно, что в ЦРУ не введена практика обезличивания агентов при передаче информации внутри фирмы. Все работающие в резидентуре и все их вышестоящие руководители знают почти всех агентов. Очень удобно... для советской контрразведки, достаточно одной протечки.
‒ Хорошо, ‒ наклонился он вперёд. ‒ Давайте обсудим это, товарищи.
После ухода контрразведчиков Андропов взял лист и вывел на нём "майор Д. Гремлин, 3-я страница", поставил подпись и вызвал порученца.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
