| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Директриса кивнула, принимая объяснение. Я забрал заказ, стянул с подноса с бесплатным хлебом один ломоть и устроился за столиком. Через минуту напротив уселась Тыблоко и принялась возбуждённо мешать чай. Чем-то она напоминала растрёпанного воробья после насильственного купания в луже.
‒ У вас сегодня классный час последним?
‒ Да, Татьяна Анатольевна, ‒ подтвердил я и, чуть помедлив, спросил: ‒ Что-то случилось?
‒ Случилось, ‒ подтвердила она, злобно бросив чайную ложку на стол, звучно швыркнула чаем и замолчала.
‒ Секрет? ‒ вежливо поинтересовался я для поддержания разговора.
‒ Уже нет... Всё равно сегодня на классном часе будем обсуждать. Сокращают один девятый класс. ‒ Она виновато посмотрела на меня, словно это было её решение. ‒ Будем сливать "А" и "Б"... А кто послабее ‒ в обычные школы пойдут и ПТУ.
‒ Ого! Вот это новость! ‒ изобразил я, как мог, изумление. ‒ Неожиданно. Семь лет углублённо изучать английский язык, чтоб потом пойти в ПТУ. Это ж сколько на нас уже потрачено средств.
‒ А я о чём! Я в райкоме то же самое говорила, всё без толку... Мол, не хватает людей рабочих профессий, нечего заповедники элитные устраивать, ‒ Тыблоко злобно пыхтела, постепенно повышая голос, ‒ решение принято, извольте выполнять.
Я задумчиво дегустировал суп ‒ вкусно, однако, хоть добавку бери.
‒ Сейчас начнётся, ‒ задумчиво протянул я. ‒ Дикая природа, борьба за жизнь...
‒ Ну тебе-то особо беспокоиться нечего, если в последней четверти не съедешь по успеваемости... А так ‒ да, начнётся, родители побегут... ‒ Она раздражённо бросила ложку на стол и, помолчав, добавила с тоской: ‒ Ещё этот вопрос национальный, проклятущий...
Я поднял бровь, прося разъяснений.
‒ Ну что ты не понимаешь? ‒ с полтычка завелась она. ‒ Сколько у вас евреев на потоке? И слабых детей среди них нет. У меня запросили средний балл по ученикам восьмых классов ‒ они все по оценкам проходят. Восемь человек на тридцать два места! Двадцать пять процентов... ‒ Она с досадой махнула рукой. ‒ И что мне теперь делать? Кого не брать из твоего класса? Левицкую? Сам знаешь, лучшая ученица, первое место в городе по русскому языку. Резника? Дыскина? Они не сильно отстают от Левицкой. Симцевич? Так в объединённый класс проходят с десяток хуже неё по среднему балу. Оценки им за национальность я срезать не буду. Я так в райкоме и сказала.
Я с уважением посмотрел на директрису. Во тётка даёт, ей же до пенсии ещё лет десять пахать.
‒ Хм... ‒ Я задумчиво потёр скулу, припоминая историю класса. ‒ У меня для вас есть радостные новости. По слухам, ‒ я акцентировал последнее слово, пристально взглянув в глаза собеседнице, ‒ Симцевич собирается уходить в музучилище. Хочет заниматься музыкой, а талантища, чтобы с такой фамилией без вопросов поступить в консерваторию, нет. Какой смысл ей сидеть здесь ещё два класса?
‒ Это точно? ‒ впилась в меня директриса.
‒ По слухам, ‒ повторил я. ‒ Но похоже на правду. Это раз.
Я сделал паузу и отправил в рот пюре с подливкой.
‒ Что, есть и два? ‒ не поверила своему счастью Тыблоко.
‒ Угу, ‒ промычал я, наслаждаясь ситуацией. Хорошо быть благим вестником ‒ директриса смотрит влюблённым взглядом... Главное, паузу не затянуть, а то у неё на дне глаз белым ключом начинает закипать раздражение. ‒ Есть и два. Дыскин хоть и не Валдис, но в точных науках силен. Просто на фоне Валдиса он выглядит бледно, а так вполне готов для математической спецшколы. Так что от нас не только Валдис уходит, но и Миша. По слухам!
‒ Фух, ‒ выдохнула директриса с облегчением, как после стопарика водки. ‒ Это совсем, совсем другой коленкор. Спасибо, Андрей, помог. Тогда, ‒ задумчиво закатила она глаза к сводчатому потолку подвала, что-то подсчитывая, ‒ тогда всё складывается: и овцы целы, и райком почти доволен...
Где-то вдали прозвенел звонок, и мы быстро засобирались. Сейчас начнётся половодье из оголодавших школьников ‒ могут и в пол втоптать.
‒ Ты только, Андрей, это... ‒ Директриса замялась, подбивая слова.
‒ Могила, ‒ заверил я.
‒ Ага, молодец, понимаешь. Особенно насчёт евреев никому.
‒ Понимаю, Татьяна Анатольевна, ‒ кивнул я.
‒ Хорошо, беги.
Я прыснул в кулак:
‒ А можно пойду?
‒ Хорошо, ‒ заулыбалась Тыблоко, ‒ иди.
И я пошёл, осторожно, вдоль стены, чтобы меня не снесли ломящиеся наперегонки в столовую, как стадо обезумевших гамадрилов, ученики. Впереди инглиш, а у меня так и не появилось ни одной убедительной идеи, как мимикрировать под уровень знания восьмого класса.
Хоть и говорят, что перед смертью не надышишься, но я решил использовать спокойную обстановку в пустом классе для последнего прогона текстов. Первые пятнадцать минут именно этим и занимался, пока за моей спиной не заняла своё место Тома.
Я замер, уткнувшись ничего не видящим взглядом в страницу, потом собрался с духом и обернулся. Тома повторяла темы, наклонив голову, и солнце бликовало яркой медью в её чуть завивающихся каштановых волосах.
Да, они все такие же двухцветные. В прошлый раз мы оказались глаза в глаза слишком поздно, за неделю до выпускного бала, и все последующие годы сожаление о несбывшемся порой накрывало меня, как волна, с головой, отправляя в чёрную депрессию. Я улыбнулся:
‒ У тебя глаза разного оттенка, один ярко-зелёный, второй ‒ зеленовато-серый. Знаешь?
‒ Только сейчас заметил? ‒ она нехотя оторвалась от учебника.
‒ Угу, дурак был, ‒ чуть развёл я руками.
‒ Самокритика ‒ это хорошо, у нас это приветствуется.
‒ Правду говорить легко и приятно, ‒ с достоинством парировал я.
Тома чуть прищурилась и впервые посмотрела на меня с интересом:
‒ Читал?
‒ Многократно.
‒ "Посев?" ‒ лукавая улыбка с ямочками.
Ну да, ямочки на щёчках ‒ это моё слабое место, знаю и ничего поделать с собой не могу. Да и не хочу.
‒ Приличная советская девушка не должна знать таких ругательств.
Тома закусила губу, пытаясь сдержаться, но не вышло, и она засмеялась во весь голос, откинув голову назад.
‒ Да, надо запомнить, дома повеселю. ‒ Легким движением она отбросила свалившуюся на левый глаз чёлку.
Я с какой-то щемящей грустью рассматривал милую линию её шеи и подбородка, слегка розовое на просвет левое ушко. Помнится, у неё хрящики там мягкие, как тряпочки, и при сильном ветре из-за спины верхушки забавно загибаются.
‒ Ты что? ‒ встревоженно спросила она.
‒ А? ‒ оторвался я от созерцания. ‒ любуюсь красивой девушкой.
‒ Дурак, ‒ отрезала Тома, заливаясь краской до самого белоснежного воротничка, и отгородилась от меня листами с темами.
‒ Наверное, да, дурак, ‒ помедлив, признал я и медленно отвернулся.
Точно дурак. Привык к общению с нагламуренными стервами за сорок...
Эльвира шла строго по алфавиту, и до звонка оставалось заслушать только меня и Чистякову. Кошмар моих школьных лет сидел через парту от меня, нахохлившись, подобно небольшой злобной птичке, готовой задолбить своим острым красным клювиком любого оступившегося на тропе знаний. Сегодня Эльвира была очевидно нездорова, и болезненный цвет носика объяснялся тем, что его ежеминутно терзали скомканным и безнадёжно мокрым носовым платком. Казалось, воспалённые глаза вот-вот затянутся белёсой плёночкой, и она упадёт со стула на пол, воздев к потолку окоченевшие лапки. Однако время шло, очередь опрашиваемых сокращалась, а англичанка, собрав силы в кулак, продолжала методично потрошить нашу группу. Вот закончила запинавшаяся на последней трети текста Ирка Родина.
Эльвира качнула головой, позволяя сесть, поморщилась и после короткой паузы резюмировала:
‒ Four. Not confident and sequence of tenses as usual.
Короткий взмах пера, и вот моя очередь идти на Голгофу.
‒ Moscow is the capital of our country, the Union of Soviet Socialist Republics... ‒ бодро начал я тарабанить выпавшую тему.
Англичанка ушла в себя, лишь изредка подёргивая бровями на каких-то значимых для неё ухабах.
Две страницы печатного текста уложились в пять минут, и, финишировав, я опасливо замолчал. Эльвира сфокусировала на мне взгляд и, задумчиво пожевав нижнюю губу, выдала:
‒ Sit down.
Авторучка нависла над журналом и, не ужалив страницу, легла на стол. Учительница с чувством высморкалась, чертыхнувшись вполголоса, и уставилась в окно. Класс в тревожной тишине наблюдал за сбоем в программе. Наконец, что-то для себя решив, Эльвира оторвалась от панорамы города и перешла на русский:
‒ Соколов, задержись на перемене. Чистякова, go on.
Последним из класса, бросая в мою сторону сочувственные взоры, вымелся Паштет. Дверь хлопнула, отсекая меня от воздуха свободы. Эльвира ещё раз высморкалась, с некоторой неуверенностью покрутила в руках авторучку, как будто не знала, как приступить к разговору, потом решилась:
‒ За тему ‒ "пять". ‒ И после короткой паузы перешла в наступление: ‒ Однако меня смущает один момент. У тебя изменилось произношение. За три дня! Мы ставим вам кембриджский вариант, а у тебя вдруг стало проскальзывать много американизмов. Я учу английскому уже двадцать пять лет и никогда о таком даже не слышала. Чем ты это можешь объяснить?
Она испытующе упёрлась в меня гипнотическим взглядом. Ну да, чуда не произошло, пора извлекать из кармана заготовленную нелепицу.
Я замялся, изображая неловкость, разорвал взгляды и уставился в окно
‒ Ну, Андрей, я жду.
‒ Эльвира Хабибульевна... ‒ уныло проныл я.
‒ Это я знаю, меня так уже полвека зовут. Дальше.
Хм... Вдруг немного лести поможет? Я изобразил удивление:
‒ Да не может быть! Я думал, значительно меньше... ‒ и невинно захлопал глазками.
Эльвира болезненно поморщилась:
‒ Соколов, я сейчас не в том состоянии, чтобы твоё пустословие слушать.
‒ Извините, ‒ покаялся я.
‒ Дальше, дальше.
Я поковырял пальцем парту, шмыгнул носом и поднял на неё полные мольбы глаза:
‒ Эльвира Хабибульевна... Тут такое дело... Мне бы очень не хотелось, чтобы об одной моей проблеме узнали в школе и родители. Я могу рассчитывать, что сказанное мной никуда не уйдёт?
‒ Это будет зависеть от сказанного, ‒ ожидаемо ответила англичанка, впившись в меня взглядом. ‒ Говори, Андрей, говори, переменка короткая.
Я ещё раз ковырнул парту, глубоко вздохнул, понурился и начал излагать.
‒ Видите, ‒ ткнул пальцем в шишак, ‒ сильно ударился головой. У меня появилась ретрогадная амнезия.
‒ Ретроградная, наверное?
‒ Да, точно, ретроградная, ‒ с грустью кивнул я. ‒ К примеру, забыл, где и с кем сижу в классе, имена-отчества частично, клички... Но память постепенно восстанавливается. Периодически всплывает то, что забыл. Что-то аккуратно вопросами выясняю. Пока никто ничего не заметил. Мама об этом не знает, папа в командировке. В школе только один человек ещё знает. Вот... ‒ Я оторвал взгляд от парты и вперился в зрачки Эльвиры. ‒ Судя по всему, английский тоже пострадал. И на это наложилось то, что мне вдруг стало интересно слушать радиостанции на английском языке всякие: новости, про культуру, науку, спорт... Я три дня, пока на справке был, "Ригонду" слушал, "Голос Америки" на английском в основном. Видимо, особенности произношения легли на временно освободившиеся места в памяти. Ничем другим объяснить не могу...
‒ Хм... ‒ Англичанка задумалась, вертя в руках авторучку. ‒ Интересная версия. И что ты там узнал, например?
‒ Э-э-э... После убийства Джумблата ливанские друзы вырезали жителей христианской деревни, около которой он попал в засаду. Убито около ста человек, в основном женщины и дети... Вчера в Конго президента убили... Сложное имя такое, не запомнил... У нас ещё об этом не объявляли. Председатель конголезской партии труда. Какого-то Натана Щевранского всё упоминали и заседание конгресса по советским евреям...
‒ Достаточно, достаточно, ‒ торопливо остановила меня Эльвира. ‒ Понятно. Хм.
Она ненадолго задумалась, болезненно щуря глаза.
‒ Ладно, ‒ решительно подвела черту, ‒ будем выбивать. Даже интересно. ‒ Англичанка окинула меня хищным взором, словно решая, с какого места прямо сейчас начнётся то самое "выбивание".
Я невольно поёжился. Впрочем... Пусть выбивает, от меня не убудет. Кембриджское? Ха, нашли чем испугать. Я робко улыбнулся:
‒ Эльвира Хабибульевна, я пойду? Звонок скоро...
Эльвира поиграла бровями, шмыгнула ещё раз, полистала свой журнал и напоследок зловредно сказала:
‒ А за четверть ‒ "четыре". Пахать надо, Соколов, па-хать! Английский надо задницей брать. В слове засомневался ‒ открываешь Мюллера и ищешь. И тут же заучиваешь всю словарную статью. А, что тут говорить. ‒ Она с досадой махнула рукой. ‒ Иди...
‒ Ну? Как?! ‒ мама выстрелила в меня вопросами даже не переступив порог.
‒ На заднем дворе их много.
‒ Сейчас стукну! Вот дай только сапоги сниму.
‒ Считай до десяти, я пока спрячусь.
‒ Сейчас... дай только сапоги снять... сейчас... ‒ Наклонившись, мама нервно дёргала на сапожке заевшую молнию, потом, не справившись, нетерпеливо распрямилась и гневливо топнула: ‒ Я тебя сейчас сама между половицами спрячу, паршивец мелкий, папа потом с микроскопом не найдёт! Отвечай быстро, что по русскому, литературе и английскому?!
‒ "Три", "четыре", "четыре", ‒ дурашливо вытягиваюсь в струнку и рапортую, радостно поедая глазами лицо начальства. Потом опускаюсь на колено: ‒ Да не дёргайся, сейчас расстегну... Вот, с лаской надо, с любовью...
‒ Так... ‒ мама на глазах веселеет, ‒ уже лучше. Тему на что сдал?
‒ "Пять", ‒ отвечаю гордо.
‒ По остальным что в четверти?
‒ То же, что и во второй.
Мама повесила пальто и вспомнила, что хвалить вредно:
‒ По русскому ‒ три балла, стыдоба-то какая! Как жить будешь с такой грамотностью? Начальство не будет уважать, коллеги станут смеяться за спиной, пальцем показывать... ‒ запричитала она жалобно над моей судьбинушкой.
‒ Девушки любить не будут, ‒ с тоской в голосе подхватил я скорбный перечень.
Мама сразу заметно напряглась:
‒ Какие девушки? Зорька твоя, что ли?
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
