Ее звали Алиса

— Всем спать!

Много ли нужно человеку для счастья? Ответ простой — много...

— Выключить свет!

Мои неприятности начались в канун 16-летия. Хорошо, что мои счастливые дед и бабка не увидели этих безобразий, очень вовремя их прибрала к себе матушка-земля. Началось все с того, что мать с отцом, да старшие брат с сестрой попали в смертельное ДТП, если кто не знает этой аббревиатуры, то так и быть, расшифрую — попали в дорожно-транспортное происшествие.

Новость такая... с привкусом отчаяния. Была семья и не стало семьи. От такого кто угодно умом тронется. Но вряд ли это можно было применить ко мне, я не был сумасшедшим, просто видимо что-то в голове от горя сдвинулось немного не так, и я стал видеть...

Слышал, что это называют аурой. Все возможно. Странное разноцветное поле вокруг людей. Дурак, мне следовало тогда промолчать. Но нет, я в своей дурости был наивен и неотразим. Поделился новостью с опекунами, теткой — младшей сестрой матери и ее мужем. В итоге закономерно оказался здесь, в дурке. Где-то там в моей родной квартире проживает счастливая семья родственных новоселов. А может — уже и продали нашу квартиру. Горькая проза жизни.

Будь это нормальная психушка где-то далеко за рубежом, быть мне качественным овощем. Препараты сейчас такие, убивают не только жизнь, а любой намек на разум. Однако за что и следует благодарить наше отечество — так это за разумную последовательность. В больнице воровали... по-нашему... качественно воровали. Лекарства кололи только к приезду грозных комиссий. В остальные дни дорогие препараты уходили куда-то на сторону, ничего личного — всего лишь бизнес. За эти десять лет — раза три только и кололи. Кормили не плохо, чай не звери, давали регулярно смотреть зомбивизор. Хоть какое-то развлечение. И становилось понятно, дурдом вовсе не здесь, он там — снаружи. Красота, а не жизнь... извините — сарказм...

Народу с советских времен не то чтобы поубавилось, публика была разная, но уже в основе своей далеко не политическая, где-то больше трех четвертей — нормальные здоровые люди. Одинокие мужчины и женщины, представители самых разных возрастов, большинство дети-сироты и доживающие свое пенсионеры. Жертвы маклеров и черных нотариусов. Тем не менее, при всей плотности местного народонаселения, в моей секции было просторно, небольшая комната-палата на одного человека, полная звукоизоляция — солидно.

— Ты здесь?

— "Да куда же я от тебя денусь то?"

Зазвенели ключи, и дверь тихо заскрипела. В мою тихую и скромную обитель проникла миниатюрная женская фигурка в белом. Анна нетерпеливо поспешно избавилась от стесняющего фигуристое тело медицинского халатика и быстренько юркнула под теплое одеяло. Есть свои плюсы от моего диагноза, будь я суицидником — не видать мне этой теплой подушки с одеялом как своих ушей.

— Скучал?

— Ага...

Эта любвеобильная медсестра приметила меня еще три года назад. Видимо совсем отчаянная ситуация на воле с мужиками, если уже на психов красивые девушки с голоду бросаются.

Аня не давала мне спать до глубокой ночи, есть свои плюсы в связи с опытной женщиной, жаль только что, скорее всего это моя первая и последняя в этой жизни женщина. В психушке очень тяжело построить личную жизнь с кем бы то ни было. Обстановка, мягко говоря, не располагает к романтике.

— Сколько ты уже здесь? Десятый год?

— Уже двенадцатый...

— А меня скоро переводят в городскую клиническую, на повышение...

— "Обидно..."

Что тут скажешь, или возразишь... я промолчал. Какой выбор? Что от меня может зависеть...

Очередные объятья с привкусом горькой жалости к себе, плавно перетекли в расслабленную отрешенность и прострацию. Взгляд сфокусировался на прелестной макушке.

— "Что это такое?"

Нечто в ауре девушки необычно переливалось яркими цветами, какая-то прозрачная нить в районе головы.

— "А если потянуть?"

Некоторые люди сначала делают, и потом только думают. Мой ментальный щуп осторожно ухватил длинную соскальзывающую тонкую ленту за ближайший прозрачный конец и медленно потянул ее на себя. Хотелось рассмотреть диковинку в мелких подробностях. Вот кончик нити медленно отрывается от искрящегося энергией тела Анны... вот край светящейся нитки робко касается уже моей родной ауры.

— "Опять глюки... но в этот раз на редкость качественные..."

Эта нить не сопротивлялась — наоборот, казалась, что она с радостью окунулась в мою ауру. Метаморфозы... длинное тело нити резко сократилось единым слитным движением, будто стало живой упругой пружиной и выстрелило... вгрызаясь в мою ауру словно шаровая молния. Нить проникла куда-то глубоко внутрь и растворилась... без следа.

— "Что это было...?"

Вялая мысль унеслась в никуда. Так всегда бывает во время обморока.

Наутро я проснулся новым человеком. Вначале я не мог понять, что же изменилось, неуловимо, но изменилось. Первым звонком тревоги стало странное поведение Анны. Она спокойно, прошла мимо, холодно поприветствовав меня, будто я был ей чужим человеком.

— "Что? Значит вчера был тот самый последний раз?"

После завтрака потерянно проходил мимо зеркала, и вот тут-то меня от души и торкнуло. С внутреннего взора будто упала невидимая ширма и меня завалило... затопило... погрузило...

— "О черт..."

Сплетенные страстью тела. Разгоряченные обнаженные тела. Стоны наслаждения и судороги удовольствия.

Привкус ощущений, чувства, эмоции... и эта всепоглощающая волна становилась все ближе, поднимаясь как жаркий прилив откуда-то изнутри, вытесняя и растворяя старый эмоциональный каркас без жалости и без пощады...

— "Воспоминания... и не мои..."

Глядел в свое отражение и вспоминал то, чего помнить никак не мог. Это был взгляд со стороны — вспоминал себя, вспоминал свое тело на себе и вкус собственных губ...

— "Чьи воспоминания? Ее..."

В этот момент я стал настоящим психом. Во мне отныне жило два разных человека. Несколько дней я ходил как прибитый тяжелым кузнечным молотом. Одна за другой перед моим внутренним взором открывались картины чужой жизни, ее жизни...

Удивительно, как много у нас было прекрасных моментов близости, сколько чувств и эмоций способна спрятать женщина за блеском горящих глаз. Эта лента... похоже, это был целый пласт воспоминаний тесно связанный именно с интимом и физической близостью. Не удивительно, учитывая в какой подходящий момент я начал свой злополучный эксперимент.

— "Лента — это активный пласт сознания, поток памяти? Значит, таких лент может быть несколько... карьерный пласт... детство... юность... а мне как всегда глупо не повезло".

— "А я был хорош".

Моя собственная память была более тусклой по сравнению с памятью Анны. Сцены проносились перед внутренним взором, и не просто так проносились, я был полноценным участником этих сцен, жил в эти моменты в чужом теле, и не был способен отделить чужие мысли, эмоции и чувства от собственного ядра сознания, будто проживая заново все эти моменты прошлой близости, будучи новым человеком. Чужим для себя человеком.

— "Так ведь можно и в себя влюбиться... нарциссизм... опасный эксперимент я затеял... а может все это мне лишь кажется, и я всего лишь обычный сумасшедший человек..."

Яркие сны, и чужая жизнь, должен признаться, что это затягивает. Житие человека в психушке — серое, и не несет в себе каких-либо новостей или бытовых приключений. В конце концов, я сдался и просто проживал чужую жизнь, сцена за сценой, день за днем, без конца.

— Анна...

— Отпустите меня или я позову санитаров. Я вас не знаю, — девушка резко выдернула рукав халата и бросилась прочь.

— "Значит так".

Хренов экспериментатор. Я не просто скопировал чужие воспоминания, став их новым владельцем. Нет. Я вырвал их с корнем. Фактически стер их для прежнего владельца... владелицы. Она ничего не помнила. Она не знала меня.

— "Горе-то какое..."

Близость, это не передать словами, но я знал ее, знал так, как никто и никогда больше не узнает. Мне не просто удалось нечаянно вырвать целый пласт памяти с сопутствующими областями, нет — мне удалось поневоле исковеркать целостную личность другого человека. Близкого мне человека.

— "Как она теперь будет жить?"

Первые подростковые мечты, фантазии о любви, нежные сны, первая влюбленность, первый поцелуй, робкие свидания, обещающие улыбки, первый секс, гневные ссоры, грустные расставания. Я забрал все. Все что любят называть личными воспоминаниями и личной жизнью — и я превратил Анну в живого робота. Неулыбчивого бесчувственного, и не эмоционального робота.

— "Может и к лучшему, начнет жизнь с чистого листа..."

Нить воспоминаний. Если бы в этой чуждой памяти был один лишь я. Но там было все, что, так или иначе, касалось ее личной жизни. Начиная лет с двенадцати. Первая менструация. Сладкие предчувствия будущей чувственной женской жизни. Все мужчины, все встречи, все обиды. Вырваны, оказались не просто воспоминания о сексе в любом виде. Вырвано было все, что имело отношение к личной жизни вообще. Разговоры, знакомства, флирт, переживания. Вплоть до нюансов по использованию косметики, контрацептивов, взглядов по подбору откровенной одежды... но что самое важное — это сокровенное, тысячи часов обсуждения мужчин и их недостатков с многочисленными подругами.

— "Вряд ли ее теперь можно считать полноценной женщиной... и вряд ли меня после всего пережитого можно считать полноценным мужчиной... теперь мы оба психические калеки..."

Обнуление памяти половой жизни — возможно, это и благо. Обнуление памяти личной жизни, это точно благо. Не от хорошей жизни Анна забралась в постель к психу. В ее жизни было много мужчин, чуть более двухсот, а если точно — ровно 209 человек, включая и меня. Считай по десять парней в год с самого 16-летия, по современным меркам — обычная не гулящая девушка. Большая часть этих персонажей играла в воспоминаниях явно негативную роль. Дальнейшая жизнь девушки должна стать легче, без темного эмоционального груза прошлых лет — точно легче.

— "А вот мне жить будет куда как тяжелее".

Теперь, когда вся эта катавасия относительно успокоилась, а хаотически мелькающие во внутреннем взоре памятные сцены, нашли себе в моей родной черепушке новые — теперь уже законные места, я ориентировался в новом массиве воспоминаний с хорошо наработанной опытом сноровкой.

— "Нужно переключиться, на что-то другое... отвлечься от мыслей, не то тупо спалю себе оставшиеся мозги..."

Полгода. Длились мои попытки увидеть в ауре других пациентов нечто похожее на прозрачную ленту. Бесполезно. Я почти потерял всякую веру в свои силы. Я уже поверил, что я натуральный псих. Что все мной пережитое — есть следствие моей воспаленной больной психики и плод впечатляющих галлюцинаций.

— "Это оно..."

Новый пациент, был мужчиной лет семидесяти. Профессор, так его все называли. Не стал бы называть его психом. Но он иногда впадал в чудные по своей продолжительности и интенсивности истерики. И в его ауре я увидел ленту. Но в этот раз — она была синего цвета.

— "Стоит повторить? А я что-то от этого теряю? Психом был, психом и останусь..."

Лента зацепилась на удивление легко, как будто ждала, когда ее выудят из рыхлой слабой ауры. Народ молча стоял и наблюдал, как играют в шахматы два мастера. Профессор играл против Дока. Как я уже говорил ранее, публика нашей психбольницы в основе своей состояла из обычных здоровых людей, которым сильно не повезло родиться и жить в новом рыночно-капиталистическом мире.

— "А теперь потянуть..."

Лента была неповоротливой, нескончаемо длинной и толстой. Она медленно вползала в мою ауру, как будто несла на себе тяжкий невидимый груз — весом в пару десятков тонн. Переезд ленты в новое место обитания занял целых полчаса.

— "Ну, вот и все".

— Что это с Профессором? Врача...

Мужчина упал на пол, сотрясаясь всем телом в невидимых судорогах. Честно говоря, я сильно перетрухнул. Не хотелось доводить людей до серьезных последствий. Но как оказалось — я зря волновался, все обошлось. Недолго понаблюдав за возней медперсонала, бегавшего в панике вокруг потерявшего сознание пациента, я быстро дошагал до своей комнаты.

— "Фиговые ощущения..."

Все тело онемело. Глаза слезились. А руки потряхивало от распирающего внутреннего напряжения. К пересохшему горлу подкатил тошнотворный комок, но я в этот раз уже не потерял сознания. Перед моим взором разворачивалась новая картина чужой и на редкость насыщенной жизни...

Профессор лингвистики Антон Сергеевич прожил долгую жизнь. В этот раз мне удалось ухватить пласт воспоминаний с профессиональными навыками. Учеба и работа. Многочисленные поездки по экзотическим странам мира. Языки и диалекты. Сотни языков.

— "Этот человек уникум".

Достаточно сказать, что он знал в совершенстве на уровне носителя 84 мировых языка. Свободно владел еще тремя сотнями языков и диалектов. Мог объясниться на полутысяче наречий. И как итог, мог понять на слух любой из существующих живых человеческих языков. Вдобавок последние годы ученый уделял много внимания изучению древних мертвых языков. И был одним из трех мировых светил, что были непререкаемыми авторитетами в области мировой лингвистики.

— "Интересно, каким ветром его занесло в нашу психушку?"

Испытывал ли я угрызения совести? Нет. Старик прожил насыщенную и богатую на события жизнь.

— "Хватит с него науки, пусть лучше уделит внимание детям и внукам".

Следующие два года я как паразит, да так собственно и есть, чего тут переводить стрелки — жил за счет воспоминаний Профессора. Как я и ожидал, довольно скоро его забрали из нашей больницы в лучшие края. После насильственного отбора большей части памяти, а старик был большой трудоголик и жил буквально одной лишь работой — все его психические истерики как ножом отрубило.

— "Видимо старый мозг уже не мог тащить весь этот груз воспоминаний, перебрал с нагрузкой".

Где только он не был. За два года я прожил целую жизнь. Побывал на берегу всех морей и океанов. Бродил по улицам древних городов, ел удивительные блюда. Жил полной грудью... и был по-настоящему в этот момент счастлив.

Но, как и все хорошее, однажды все эти воспоминания закончились, и меня накрыла неистребимая тоска...

— "Как жить... как дальше жить..."

Признаюсь честно, смертельная апатия и желание — не жить, подавляли с головой. Я много думал, и я не видел выхода. Для таких несчастных как я — отсюда не было иного не печального выхода, мы могли покинуть эту скорбную обитель лишь прямиком на кладбище. Такова уж наша судьба.

— Комиссия. Завтра сюда приедет комиссия из прокуратуры.

— Зачем?

— Говорят, будет проверка. Все из-за Профессора. Он потерял память. Есть слух, что его кололи запрещенными препаратами. Аж до президента дело дошло...

— Ой, что делается... а с этими что будет, — санитарка стрельнула глазками в нашу сторону.

— Сама знаешь...

— Ой, грех-то какой...

Проверка. Это мой шанс наконец-то выйти отсюда. Поскорей бы сюда приехала эта самая прокуратура. На выходе в коридор столкнулся с привычной для этого места склокой.