Девица-Тулвар, противно визжа, оказалась рядом. Все-таки, инстинкт самосохранения работал у нее как надо. Втроем мы, налегая на ножки стола и елозя коленками в опилках, подобрались к свирепо воющей Крессинде. Она склонилась над Олником. Голова моего бывшего напарника представляла собой тлеющую головешку. Пальцы покойного так и не выпустили еще не откупоренную бутылку вина...
Гномше не потребовалось разъяснений. Она обхватила Олника поперек туловища (я отметил мимоходом, что огненно-рыжие панталоны на Олнике ничуточки не обгорели) и принялась толкать стол свободным плечом. Мы быстро дотолкали наш импровизированный щит к коридору.
— Разорители-и-и! — прогрохотал в зале смертный вопль трактирщика.
Я оглянулся. Огонь уже метался под потолком. Бутылки, на которые попала зеленая дрянь, взрывались одна за другой. Самантий стоял посреди зала, вскинув к небесам кулаки, и орал. Лицо его было посечено осколками, одежда тлела, а в руке матово сверкала большая сковородка. Я вспомнил, что у Самантия имеются еще прекрасные и очень вместительные винные погреба и выругался.
— Крессинда!
Она снова поняла без слов. Только в этот раз мы вдвоем, поднапрягшись, просто подняли стол и под его прикрытием выручили несчастного трактирщика.
Мы успели. Мы вынесли вещи, запрягли свежих коней и драпанули из заведения Самантия Великолепного прежде, чем огонь подобрался к "Самым полным винным погребам по эту сторону пролива!", и даже раньше, чем по наши души явился новый отряд кверлингов. Я орал и непотребно ругался, загоняя на место постылый гарем, которым, если вы не забыли, нынче заведовал принц. В свой фургон я загнал Тулвара и Самантия. Бедняга впал в прострацию, и только молчаливые слезы стекали по его оплывшим щекам на тяжелую сковородку, которую он прижимал к груди, как младенца. Слезы, в которых полыхали отсветы пожара... Со мной же были Виджи, Крессинда и... тело Олника, который так и не выпустил бутылку.
Я стегнул коней, и мы выехали со двора. Колеса загрохотали по брусчатке.
Я погнал к воротам Серебряной Звезды, к которым примыкал гномий квартал. К счастью, на улицах не было стражи. Все или почти все население Семеринды собралось на площади, где внимало молебну ложного Каргрима Тулвара, а вход и тем паче выход из города были беспошлинные.
Мы выбрались из города вполне благополучно, и я не знал, каких богов за это благодарить.
Дорогу к Облачному Храму устилала серебристая лунная пыль... Я вздохнул, и тут... за стенами Семеринды раздался приглушенный взрыв. А потом еще один. И еще... Ох-х... Или ах-х... Смешно надеяться, что маги Талестры посчитают, будто все мы погибли от взрыва винных погребов, но ведь чудеса иногда случаются... Тем не менее, я повернул караван к юго-западу. Сначала хотя бы немного запутаю следы.
* * *
Мы сделали изрядный крюк, прежде чем снова выехали на дорогу, усыпанную искрящейся лунной пылью. Прошло, наверное, больше трех часов. Виджи была рядом, мы правили фургоном совместно, нам было не до разговоров.
Тут-то за пологом фургона прозвучало громкое "шпок!". Кто-то вытащил пробку из бутылки с вином. Приглушенно ахнула Крессинда. Затем донеслось продолжительное бульканье, после которого голос — очень знакомый мне голос, правда, обзаведшийся изрядной хрипотцой — с удивлением сказал:
— Дохлый зяблик... А че случилось-то, а?
*Шадрам — на языке южных орков, верблюд. Ну а екр... повторюсь, я не буду переводить это слово!
54.
Вот и представьте: за одну ночь я потерял и вновь обрел друга, а Крессинда — своего бесценного жениха.
Да только радость наша оказалась недолгой. Гномша, конечно, была умна, и позволила Олнику побулькать в свое удовольствие, затем — я внимал, полуобернувшись к пологу — заключила моего товарища в объятия.
Последовал шум борьбы и звучное "Шмяк!", с каким кулак обычно прикладывается к чьему-то лицу.
Олник завопил:
— Фатик? Где ты? Кто все эти люди? Уйди, гномша, и не смей меня обнимать, а то снова вмажу! Мама дорогая, папочка родной, что тут происходит? Меня похитили? Лишили штанов? Граби-и-ители! Откуда на мне эти оранжевые... Меня что, везут в рабство? Фа-ати-и-и-ик!!!
Полог вздулся — это Олник ударил в него головой. Миг — и он вывалился мне на руки (Виджи благоразумно отодвинулась в сторону).
— Тормози, Виджи! Олник! Эй! Я здесь!
Фургон качнулся — это моя четвертушка натянула поводья.
Олник перестал вырываться и уставился на меня, испуганно моргая. Удерживая гнома на руках, как дитя (весом дитятко было со взрослого человеческого мужчину, ибо гномы куда плотней, к тому же у них тяжелее кости), я подставил его физиономию взгляду луны. Пламя начисто слизнуло растительность с его лица и буйной головушки. Ни ресниц, ни бровей, ни, черт подери, бороды! Лицо моего приятеля напоминало блинчик, не очень-то хорошо пропеченный.
— Фатик здесь, никто тебя не тронет!
— Эркешш... дларма... О-о-й...
— Никто тебя не похищал... Едрическая сила... Ты нормально меня видишь?
Он заморгал и обдал меня запахом вина.
— А... ага!
Значит, с глазами все в порядке, или почти в порядке. Видимо, гном зажмурился раньше, чем его голову объяло пламя.
— А чего... ночь? Куда мы едем, Фатик?
В фургоне что-то залопотал Самантий, ему ответил визгливый голос Тулвара.
Взметнулся полог, наружу высунулась Крессинда. Одну руку она прижимала к лицу.
Олник начал извиваться в моих объятьях, как угорь.
— А-а-а-а, убери от меня эту мордуленцию, Фатик!!! Она хотела меня задуши-и-ить!
Он вывернулся из моих рук, оставив на память оранжевые панталоны, и рухнул в искрящуюся лунной пылью дорогу.
— Олник! — взвыла гномша.
Ее зычный глас произвел чарующее действие.
Олник вскочил, бросил испуганный взгляд через плечо, заорал и припустил к ближайшей роще. Там он и пропал, издавая нечленораздельные вопли, и я больше никогда его не видел.
Ладно, вру. Мы остановили караван и отправились на поиски. Битый час мы рыскали в диких зарослях, выкликая имя паршивца. Думаете, он отозвался? Да вы оптимисты, честное слово!
Крессинда звала Олника и ревела. Звала — и ревела, утирая слезы тяжелым кулаком. Чувство собственной значимости, впитанное с молоком матери — такой же Жрицы Рассудка, начисто покинуло ее. Она не понимала, что случилось с ее любимым, и за какие такие грехи он стукнул ее в глаз.
Наконец я велел ей умолкнуть. Я велел умолкнуть всем. Умолкнуть — и слушать. Поверх занудного стрекота цикад и шелеста листьев мы различили храп. Знакомый мне храп с посвистом. Олник дрых в неглубокой ложбине, свернувшись калачиком среди сухих листьев, ни дать ни взять — младенец-переросток. Мы отнесли его к фургонам. Затем я велел завести фургоны в ту самую придорожную рощу, составив их полукругом, замел следы колес и велел раскладывать костры.
Привал. Фатик снова разгребает ворох проблем. Надеюсь, это последний ворох перед Оракулом.
Олник пробудился через час — ровно к тому моменту был готов ужин. Я поговорил с ним, уберегая гнома от Крессинды. Поговорил и схватился за голову.
От взрыва, и я не думаю, что была какая-то иная причина, Олник начисто забыл все, что случилось с нами после того, как мы повстречали в нашей конторе эльфийку с милым утиным носом.
* * *
— Мы настоятельно требуем положить нам еще порцию этой отвратительной каши!
— Встань, и положи себе сам.
— Мы... вы все жалкие, нич... Мы требуем!!!
— Терпи, низложенец. Ты теперь равный среди равных, усек?
Взвизг.
— Это двадцать пятое оскорбление, Фатик!
— Считай-считай...
— Фатик, ты грубиян! И мы будем...
— Будь, Тулвар. Кстати, прикрой свои груди.
— О горе, о несчастье! Откуда у нашей милости груди?
— Оттуда же, откуда все остальное — ты поменялся телами с женщиной, забыл?
— Гнусная паразитка и стерва! Магичка из Талестры по имени Дегеста! Мы приблизили магов... Когда наша милость вернет себе трон...
Мы собрались на полянке, и вкушали пищу. Поздний ужин или ранний завтрак — называйте как хотите. Овсяная каша и сухари — запасы еще с "Горгонида", это все, что у нас оставалось. Разжиться провизией у Самантия, я, естественно, не успел, а кое-какую снедь, купленную у селян перед Семериндой, мы давненько слопали. Ах да, у нас была в наличии таинственная "огненная смесь" гномов — та, в которой в свое время растворилась поварская ложка Олника. Жрицы Зеренги снабдили нас этой смесью в достатке. Хочешь — сыпь в кашу, только это не добавит каше вкуса и сытности, хочешь — сыпь на глаз, это надолго прогонит сонливость.
С некоторых пор я невзлюбил острую пищу. Реальная жизнь давала мне остроты больше, чем мне бы того хотелось.
Впрочем, она же давала и сладость. Пряную и горячую, золотоволосую и нестерпимую, с очевидной горчинкой... Сейчас моя сладость, как было уже не раз, сидела по другую сторону костра в обществе надутого принца, Имоен и Скареди, и избегала моего взгляда. Справа от меня на тюфяках из фургона сидели Тулвар и Самантий. Царь был истеричен, Самантий впал в прострацию и бесконечно баюкал свою сковородку. Слева ко мне жался Олник, красный, будто его только что вынули из печки. Гномша отиралась у другого костра, возле квохчущего гарема, и время от времени делала попытки приблизиться к Олнику. От каждой такой попытки моего товарища начинала бить дрожь. Курносый шнобель Крессинды покраснел, она тайком смахивала слезы; правый ее глаз капитально заплыл. Олник смотрел на Жрицу Рассудка букой, и на всякий случай держал возле себя колотушку. "Мымра, мордуленция, захватчица!" — вот такие эпитеты он на нее обрушивал. Слова о том, что Крессинда и он без пяти минут супруги, ввели гнома в прострацию.
— За что, Фатик? — этот вопрос был адресован мне, едва он очухался, как будто это я, весь из себя интриган, тайком и подло устроил против Олника заговор.
Пока готовилась снедь, я коротко посвятил его в обстоятельства наших дел.
— Жених... — проронил гном, втирая в лицо целебную мазь из Зеренги (мазь пахла не слишком целебно). — Дохлый зяблик... Вот меня угораздило...
— И ты говорил, что готов носить килт и нянчить ваших совместных детей, что тебе плевать на личную свободу.
— Ик!.. Дларма тогхирр!
— А на поле Хотта представил Крессинду Джоку и Олнику-первому, и еще десятку гномов... представил как свою невесту.
— Эркешш махандарр! Не помню... Ничего не помню! Ой, батюшки-и-и...
— У вас, знаешь, взаимные чувства.
— Нет, дларма, нет! Не верю! Не может быть!!! Фатик, вы все точно меня не разыгрываете?
И так далее. Прибавьте к этому горестные вопли Самантия (он, наконец, осознал, что разорен), визгливые требования Тулвара, поползновения Крессинды и отчужденный взгляд Виджи, и вы поймете, почему старина Фатик ощущал свою голову на плечах в виде свинцового шара. Но профессионал на то и профессионал, он не впадет в истерику и не сойдет с ума. Он уладит все дела, если ему предоставят достаточно времени, и уже после подвинется рассудком. А время — время у меня пока еще было.
Итак, прикинем. На моих ногах повисли три новые гири. Самантий, Тулвар и обеспамятовавший Олник. Не слишком ли много для одного варвара Джарси? Где та последняя соломинка, что переломит мою спину?
После еды я загнал гарем в палатки и объявил общий совет. Отряд расселся перед костром на корягах. Вместе с нами были Тулвар и Самантий (последний все баюкал свою огромную сковородку). Я обвел всех взглядом, скрестив руки на груди (поза вставшего орла — гордая поза!). Эльфы. Гномы. Люди. Но начну с Тулвара.
* * *
— Маска, Фатик!
— Да, маска... Расскажи подробней.
— Тысяча шелудивых псов, меня предали!!!
— Расскажи подробней, Тулвар.
Девица-Тулвар зябко повела худой шеей.
— Некрасивая женщина-эльф с носом, как уродливый утиный клюв, мы продрогли! Подай нам теплые одежды!
Глаза Виджи стали больше, чем в тот, первый раз, когда я сморозил глупость в конторе. Она вскочила и зашипела сквозь зубы, глядя на Тулвара поверх костра, вот только злости в ее взгляде не было, скорее, смертельная обида маленькой девочки.
Я чуть не отвесил Тулвару подзатыльник. Едва — ибо царь заперт в женском теле, а на женщину я не могу поднять руку.
Вместо этого я встал, сграбастал девицу-Тулвара за ворот и приподнял.
— Будь... вежлив... с моей... женой. Иначе я просто оставлю тебя здесь. Если понял — кивни.
Тулвар, багровея лицом, нашел в себе силы кивнуть.
Я опустил его на землю и лично сходил за теплым пледом, заодно проведал Альбо и Монго. Пророк Гритта спал, наполняя фургон винными парами. Монго, которому врач дал снотворное еще у Самантия, тоже дрых, и физиономия его выглядела не такой оплывшей. Отлично, сегодня днем, когда мы будем у Оракула, он уже сможет ходить. Я выбрался из фургона. Виджи не было у костра. Обиделась. Ушла. Моя маленькая красивая кошка...
Тулвар соизволил кивнуть, когда я подал ему плед.
— Мы заметили, ты путешествуешь с личным гаремом, дорогой Фатик. Добрый знак. Ты стал вести себя как настоящий мужчина. А эта тучная уродливая гномша, она тоже... твоя птичка?
Крессинда ахнула, и попыталась разразиться гневной тирадой, но я прервал ее повелительным взмахом руки.
— Тулвар!
— Да, негодный Фатик?
— В своих речах... оценках тех, кто со мной... постарайся быть вежлив.
Он устремил на меня невинный взор. Он не понимал.
— Но я и так...
Я поднес палец к губам.
— Просто — отвечай на вопросы. На мои вопросы.
Я навис над Тулваром, глядя прямо в его — ее — блекло-серые, водянистые глаза. Даже фунт косметики не прибавил бы этой девице привлекательности.
— Просто отвечай на вопросы, так будет проще и быстрее. Ты давно приблизил к себе магов Талестры? Почему Рандовал носит на груди знак распорядителя царского дома?
Вместо ответа он повел странным взглядом по сторонам и изрек:
— Здесь отвратительная местность!
— Перетерпишь.
— То ли дело наш дворец и гарем с внутренним садом. Там... Я хочу туда, к своим девочкам! Я сейчас зарыдаю!
— Заревешь — выгоню. Будешь отвечать — оставлю.
Он с трудом перевел дыхание.
— И сделаешь так, чтобы к нашей милости вернулось прежнее тело?
— Посмотрим, — сказал я уклончиво.
— Мы знаем про ваш кодекс и клятвы...
— Тулвар! Про клятвы и кодекс — потом! Сначала ответь на вопросы! Ты давно приблизил к себе магов?
— Видишь ли, Фатик... — Он передернул плечами и покосился на свои груди. — Никак не могу к ним привыкнуть... Как женщины их носят? Даже такие мелкие, они доставляют нам очевидные неудобства!
— Тулвар!
— О... Рамшех... Давно, как только у нашей милости начались проблемы... Но мои словах не для ушей черни!
— Отвечай, Тулвар!
Именно этот момент Крессинда избрала, чтобы пойти на очередное сближение с Олником. Бывший напарник издал вопль звериного страха и спрятался за моей спиной.
— Фатик, не подпускай ко мне мордуленцию!
Эти слова переполнили чашу терпения Крессинды. Лицо ее стало пунцовым, пуговичный нос задергался, маленькие глаза наполнились слезами. Она развернулась и кинулась в фургон со стонущим плачем.
