Их католическая вера оказалась своеобразной смесью католицизма и язычества. Остроты добавил Федотов, припомнивший физиономии киношных мексиканских бандитов. По Федотову, все бандюганы были плохо выбриты и беспробудно пили национальный напиток — виноградную водку писко.
На этом фоне жизнь переселенцев оказалась ничем не примечательной.
В завершение Борис решил блеснуть эрудицией, вспомнив о чилийском поэте Пабло Неруде. Знание-то Борис показал, но тут же получил чувствительный тумак от Доцента, который доподлинно знал, что Пабло родился в 1904 году! Ильич решил исправить впечатление, добрым словом помянув поэтессу Лусилу де Мариа дель Перпетуо Сокорро Годой Алькайяга, больше известную под псевдонимом Габриэла Минстраль.
Заводчане 'прониклись'. От фиаско друзей спасло то обстоятельство, что заводчанам была ближе поэзия токарных станков.
Вскоре переселенцы убедились в незыблемости российских традиций — после третьей разговор коснулся политики. О грозных событиях переселенцы знали и меньше, и одновременно много больше местных. Вот только затрагивать эту тему в присутствии слегка осоловевшего Доцента было безумием. Перевести разговор на 'промышленные секреты' Борису удалось только чудом. Зато 'производственное собрание' прошло на славу. Описания нюансов технологий перемежались сетованиями на снабженцев, а рассказы о точности обработки сменялись историями о легендарном Кузьмиче, который, приняв 'мерзавчик', точил, как бог.
Природу, однако, обмануть не удалось. После седьмой или восьмой рюмки политика заняла-таки свое почетное место. Стараниями Бориса математик к тому времени лишь беззвучно хлопал глазами. Был момент, когда он на мгновенье очнулся. К счастью, только для того, чтобы процитировать Экклезиаста: 'Все в мире суета и томление духа, но восьмое марта близко, близко'.
Наверное, Ильич устыдился неприличного продолжения, оттого, окинув окружающих орлиным взором мутных глаз, вновь впал в летаргию. На этот раз до утра.
Состояние Ильича не мешало Грише Фролову увлеченно решать мировые проблемы. Каждую свою мысль он предварял словами: 'Вы представляете себе, господин Доцент'.
В конце вечера Сергей Никифорович посоветовал Федотову не тянуть с открытием своего дела и непременно взять к себе Фролова. Помолчав минуту, он добавил, что в другой раз надо бы подготовить чертежи сложной детали, тогда и узнать о заводе удастся больше. По всему выходило — настоящую цель посещения завода скрыть не удалось. Нечто подобное Борис ожидал — начальник ведущего цеха промышленного гиганта не мог быть заурядным администратором. Прощаясь, Сергей Никифорович продемонстрировал Федотову еще одну российскую традицию:
— В другой раз непременно загляните на завод Дукса. Там вы найдете много интересного. Кстати, на Дуксе механиком служит мой двоюродный брат, можете смело к нему обращаться. Непременно поможет.
Уже входя в дом, Федотов с любопытством отметил, что мелкое шулерство с 'заказом' доставило ему эстетическое удовольствие.
Глава 9. О литературном творчестве, безграмотности и документах.
12 марта 1905. Гиляй уличает переселенцев в безграмотности.
Пообещав Гиляровскому сюжеты детективов, друзья взялись выполнять свои обязательства. Пахал естественно Мишенин. Пошарив в своей уникальной памяти, Доцент решил переложить на здешнюю действительность два романа Микки Спиллейна: 'Тварь' и 'Суд— это я'.
Все понимали — грамматика 'эпохи РФ' не могла найти никакого разумного объяснения. Можно писать с ошибками. Можно не знать грамоты. Но письмо, выполненное по грамматическим нормам начала ХХI века, невозможно было объяснить даже неграмотностью. Слишком отчетливо просматривались жесткие требования неких таинственных норм. Все это понимали, но по зрелому размышлению, уговорили этим делом заняться Ильича, мол все равно тебе делать нечего. Ильич вскоре втянулся, а через неделю уже посмеивался над друзьями, давая им уроки написания 'еров' и 'ятей'.
Сюжет первого романа он набросал довольно быстро. Судьями, естественно, оказались те же критики, т.е. Зверев с Федотовым. Двум 'маститым литераторам', написавшим пару десятков школьных сочинений, показалось сомнительным, что голый сюжет может быть правильно понят. В итоге многочисленных вечерних обсуждений получили некоторое подобие наброска будущего романа. В советах особенно усердствовал Дмитрий Павлович, возжелавший передать дух эпохи. Какой именно дух и какой эпохи он пытался передать, никто так и не понял, но против напора молодости Мишенин оказался бессилен. Детектив в результате стал 'несколько' отличаться от оригинала.
'Гениальное произведение' Дима отвез Гиляровскому. Было это позавчера, а сегодня все с нетерпением ждали репортера.
Был по-праздничному накрыт стол и приготовлены свечи. Оккупировав любимое кресло, Степаныч меланхолично наблюдал волнение Мишенина, что словно зверь в клетке мерил горницу шагами. Иногда он замирал, будто натыкался на невидимую стену. Остановки отчего-то непременно сопровождались движением бровей. Видимо, преграда тут же исчезала, отчего 'зверь' восстанавливал свой слоноподобный ход.
— Ильич, ну ты точно барышня в ожидании сватов.
— Борис Степанович, как вы не понимаете! Это же так трудно ... — Математик хотел еще что-то добавить, но, задохнувшись паузой, только махнул рукой и ускорил шаг.
— М-да, муки творчества неисповедимы. А шею ты, батенька...
Замерший напротив дома цокот копыт прервал попытку Федотова развить очередную глубокую мысль.
Мишенин, метнувшись к окну, застыл доберманом у своего наблюдательного пункта.
— Приехали, — обреченно вымолвил он, теребя накрахмаленный воротничок.
— Приехали, так приехали, — прокряхтел Борис, направляясь отпирать дверь.— Честно говоря, я подозреваю, что тебя сегодня не украдут, а жаль.
Мишенин, выравнивая идеально разложенные приборы, последнего явно не услышал. Он был весь в ожидании предстоящей 'справедливой' критики.
Видимо, волнение Мишенина передалось и Звереву, чем иначе можно было объяснить, что к дверям он успел первым.
Дальше произошло неожиданное.
Пинком 'отворив' дверь, в горницу ворвался разъяренный Гиляровский. Перекрестился, будто прошелся по матушке. Шумно плюхнулся на лавку. Рукав шубы лихо смел приборы к краю, а на свободное место рухнулась пухлая рукопись, демонстративно припечатанная могучей ладонью.
Побледневшему математику бросилось в глаза, что написанные его рукой листы были испещрены редактурами дядьки Гиляя.
Через мгновенье все синхронно повторили действия Гиляровского, молча влившего в себя свой любимый 'напиток'.
В тишине отчетливо звучал хруст квашеной капусты, перемалываемой челюстями собравшихся. Звуки эти слышал один Мишенин. Сомнамбулически опрокинув в себя рюмку, он замер, не ощущая вкуса.
— Кто это написал! — нос дядьки Гиляя, как красная стрелка компаса, уверенно повернулся в сторону Математика. — Кто, скажите мне, такой борзописец?
— А какие могут быть претензии к кроватям? — выпятив грудь, нагловато попытался спасти товарища Зверев.
— Что!? — нос с красными прожилками рванулся в сторону Психолога. — Не ваши ли слова, молодой человек, о месте рядом с парашей!? Я спрашиваю, — нос вновь повернулся к Математику. — Кто это написал?
На Мишенина было страшно смотреть. Бледный как полотно, он лихорадочно теребил мгновенно потемневший воротник. Федотов с восторгом наблюдал этот спектакль. 'Молодого дарования' ему не было жаль.
Оставив в покое воротник, Ильич с мольбой произнес:
— Владимир Алексеевич, это же проба пера. Мне очень трудно, неужели все так плохо?
Вместо ответа дядька Гиляй плеснул Мишенину, схватившему свою рюмку, словно спасательный круг.
— А ну, погодь! — рявкнул грозный репортер, разливая всем остальным. — Эдак вас, батенька, удар хватит. Вы мне скажите, где вы учились такому правописанию? Где?
Только сейчас до друзей стало доходить, чем именно вызван гнев грозного дядьки. Даже 'начинающий романист' догадался, что его дела не столь плачевны.
— Ну, это ...
Договорить Доценту не дал Федотов:
— Владимир Алексеевич, мы только учимся.
— Вы учитесь? Вот-те на! Вас, Борис Степанович, в суфлеры не нанимали, — нос на этот раз нацелился в грудь Федотова. — Это черт знает какое издевательство над русским языком! С какой это стати вы удумали ставить приставку 'бес' перед глухими согласными? Нет такой приставки в русском языке! Нет и никогда не было! — кулак репортера грохнул по столу. — Что это за 'бесчестный' господин Гадюкин? Неужель никому из вас не ведомо, что писать следует 'безчестный'?
— Приплыли! — глядя на бушующего репортера, обреченно произнес Дима. — Нас сейчас высекут.
— Вас мало высечь!— нос вновь сделал пол-оборота. — Отчего это вы забыли, что существительные имеют разные окончания во множественном числе? Почему вы не знаете, что писать надо 'красныя рубахи' и 'красные носы'? Ну ладно, черт вас дери, пусть вас не учили, но вы не могли не слышать, как все вокруг разговаривают! Что за дикое упрощение родной речи? — бушевал Гиляровский, на этот раз в адрес Дмитрия. — О расстановке еров и ятей я не могу говорить без содрогания. Это ужас, господа. Ужас! Ужас и форменное безобразие!
Разошедшийся дядька не глядя хлопнул услужливо наполненную Федотовым рюмку.
— И говорите вы ужасно. Теперь я понимаю, к чему может привести реформа русского языка! А я-то по простоте душевной ее поддерживал! Нет и еще раз нет этой реформе. А как вы говорите и пишете, так одной реформой не отделаться. Да откуда вам знать о реформах, — горестно махнул рукой репортер, — вы даже не ведаете, что реформа языка готовится под таких неучей, как вы. Жизнь вдали от родины на пользу вам не пошла. Нет, не пошла.
'Кажется, остывает', — констатировал про себя Зверев, демонстративно выражая глубочайшее раскаяние.
— Ну, хорошо, — действительно успокаиваясь, продолжил Гиляровский. — Грамматику мы поправим. Но отчего ваш герой постоянно лезет в постель к женщинам-убийцам? Неужели возможно быть столь циничным?
— Дима, я же вам говорил, что так писать не стоит, — повернулся к Звереву Доцент.
— Что? Так вы в самом деле писали все вместе? — ошарашено произнес репортер. — Ничего не понимаю. Стиль везде одинаков, а писали, оказывается, все трое!
— Владимир Алексеевич, да нет же, — вмешался в это действо Федотов. — Писал Владимир Ильич, а мы ему немного помогали советами. Вот и перестарались. Ну, а как в целом?
— В целом, в целом, — проворчал Гиляровский. — Все очень необычно. Завязка и развитее сюжета держат в напряжении. Все хорошо продумано. Просматривается психология героев. Но темп просто бешеный. И герой ваш главный очень странный тип. В России таких не бывает! Так безжалостно расправляться со своими врагами по принципу "цель оправдывает средства". Странно.
— Так уж и не бывает! А реальные Стеньки Разины и покорители Сибири? — улыбаясь одними глазами, спросил Дима.
— Молодой человек, мы говорим о литературе! У нее свои законы и традиции. Если вы даже правописанием не владеете, так не вам рассуждать об образах и литературных героях, — обрезал Гиляровский. — А название! Что это за название, я вас спрашиваю? 'Тварь!' Да за такое название вас критика в порошок сотрет, а я тумаков добавлю! — вновь разошелся дядька Гиляй, обрушив на стол свой кулачище.
— Ох, знать бы мне, где вы откопали такой сюжет. Ох, знать бы! -покачивал головой репортер.
Было непонятно, что Гиляровский сделал бы с тем источником: то ли заткнул бы, то ли сам воспользовался его животворящим потоком.
— Не похож герой на вашего математика. Не похож, господа! — уверенно пригвоздил Гиляровский. — Да ни на кого из вас не похож, вот только, может, немного напоминает Дмитрия Павловича и то ... Так что будем делать?
Борис догадывался, что именно пряталось за этим вопросом.
— Что будем делать? Для начала я бы поздравил дебютанта, — разливая, напомнил о 'даровании' Федотов.
Друзья впервые увидели репортера смущенным.
— Владимир Ильич, честно скажу, удивил ты меня. И удивил и порадовал. С успехом тебя. Такое написать! — последняя фраза Гиляровского совпала со звоном стекла.
Замерший с блаженной улыбкой Ильич в этот миг являл собой святого, правда, пьющего. Именно такая ассоциация возникла у Зверева.
— Владимир Алексеевич, о дальнейшем, полагаю, разговор у нас будет долгий. Не уверен, что мы сегодня все решим, но давайте постараемся, — произнес Федотов.
— Наверное, вы правы, вопросов, действительно, немало.
— Вот и хорошо. В таком случае начну с главного, — продолжил Борис. — В нашу первую встречу мы вам сообщили, что имеем несколько детективов. Так вот, мы вас ввели в заблуждение.
После таких слов брови репортера выразили всю гамму чувств от изумления до досады.
— Но помилуйте.
— Владимир Алексеевич, одну минуточку, сейчас все разрешится, — Борис жестом остановил пытавшегося что-то вставить репортера. — Начну издалека. На чужбине жизнь наша протекала однообразно, поэтому мы нашли себе занятие писать приключения. Первоначально в шутку, но постепенно увлеклись. У нас даже стало немного получаться. Дальше — больше. В конце концов, Мишенин с Димой набросали с десяток подобных сюжетов. Этот, — Борис показал на пухлую рукопись, — в основном писал Владимир Ильич, мы же ему только помогали. Остальные детективы пока в набросках. Кроме детективных историй, у нас есть приключения для подростков, написанных в стиле господина Жюля Верна. По большей части это писал я.
Пока Федотов говорил, на лице репортера отражались вопросы, которые он хотел задать, а также те, что задавать не собирался.
— Господин Гиляровский, у нас к Вам есть деловое предложение. Если вы посчитаете, что подобные истории можно публиковать, то отчего бы Вам в этом не поучаствовать?
— Борис Степанович, а можно конкретней? — пальцы репортера выбивали нервную дробь.
— Можно. Мы ищем человека, что взялся бы довести наши наброски до рукописей и вести переговоры с издательствами. Естественно, набрав себе помощников. Оплату предлагаем вести в два этапа. Прямые выплаты и процент с продаж.
* * *
В день, когда друзей разыскал Гиляровский, разговора не получилось. Репортер не торопил. Ему хотелось приглядеться к незнакомцам. Он с удовольствием показывал Звереву Москву, время от времени приглашая его на репортерские выезды. Через Дмитрия Павловича он многое узнавал о 'иностранцах'. Полной неожиданностью оказалось, что они толком не знают православных обычаев и праздников. Было много иных странностей, объясняемых новыми знакомцами жизнью на чужбине.
Оказалось, что Дима почти ничего не знает о партиях и политических деятелях. 'Добили' же репортера два вопроса Зверева, который не знал, как крепятся мужские носки и как предохраняются женщины. В голове не укладывалось, как этого можно было не знать, тем более что в девственниках Дима явно не состоял. Постепенно Гиляровский заметил, что часть его вопросов остается без ответов. У него сложилось впечатление, что Дмитрий Павлович просто не знает, что надо ответить. Вскоре репортер стал замечать, что и сам является предметом наблюдения. Это следовало из направленности расспросов собеседника. Троица явно не бедствовала, но и деньгами не сорила. Все это не только разжигало его любопытство и все чаще напоминало о 'предсказании'.
