Окончилась торжественная часть. Гости разбились по интересам. Кто-то азартно гонял бильярдные шары. Четверо степенных господ присели за карточный столик. Оттуда периодически доносилось: 'марьяж', 'бескозырка', 'игра на стол, господа'.
Лавочка у пруда дала приют Катерине и Нинель. О теме разговора догадаться было нетрудно — обе периодически посматривали на переселенцев.
Гиляровский на пару с Федотовым окучивали владельцев книжных лавок:
— Господа, убедительная просьба довести до читателя мысль о дальнейшем развитии сюжета. Позже будут полеты к звездам, масса приключений и завоеваний звездных миров. Вы получите свою прибыль, мы — свою, и будет нам счастье.
Из ротонды доносились возбужденные голоса любителей политических баталий.
— Господа! Манифест о Государственной Думе есть путь к демократии и свободе.
— Да, свобода, да, демократия, — пророкотал незнакомый баритон, — но отчего-то все забывают ее сущность. При демократии решения принимаются толпой. Кто сказал 'да'? Может быть, Вы? Или Вы?
— Вам по душе свинцовые мерзости царизма? — в бой ринулся Иван Никитич.
— Иван, уймись, все-то тебе словами кидаться, так и до термидора добросаешься. Знаешь, а не отдам я тебе свою Империю, мне здесь детишек растить, — урезонивал политического буяна Дмитрий Павлович.
— Господа, господа, успокойтесь, дамы же вокруг. Ей-ей неловко ... .
'Вот те на! Зверев с Иваном на ты, а мы не в курсе. Непорядок. Кстати, вот и Димон определился — Россию он им не отдаст'.
Политическая баталия притихла, зато у игрушечного прудика вспыхнула другая. Две дамы терзали бедного Доцента. Партию вела 'дылда'.
— Владимир Ильич, вам непременно надо развить чувственную сферу. Задача литературы, даже детективного жанра, показать все реалии жизни.
Дама лихо размахивала перед носом Ильича длинным мундштуком с дымящейся папироской. Мишенин морщился. Его гримасы только раззадоривали нападавшую. Ей вторила небольшого роста товарка:
— Да, да, Владимир Ильич, мы, русские суфражистки, требуем раскрытия женских характеров, надо показывать наш тонкий внутренний мир, — писклявым голосом вещала напарница дылды.
Горящие взоры местных эмансипе говорили больше всяких слов. В какой-то момент Борису показалось, что Ильича сейчас прилюдно изнасилуют.
'Ильич, что же ты так лопухнулся, надо было брать с собой Настасью'.
Похоже, аналогичная мысль пришла в голову не только Федотову, иначе с какого перепуга перевозбудившихся женщин оттеснил незнакомый критик. Надо полагать, собравшиеся знали, чем для Мишенина могло окончиться 'нападение борцов за права женщин'.
Подошедшие к Борису Зверев, Иван Никитич и Катерина имели весьма загадочный вид.
— Борис Степанович, есть предложение взять Екатерину Евгеньевну в Питер. Сами говорили, она хороший секретарь.
Лицо морпеха выражало детскую невинность. Выжидательно смотрела Катерина и доброжелательно ... Иван Никитич.
От такой несуразицы Борис на мгновенье завис. Одновременно представил, как в сопровождении Катерины он входит в кабинет высокого начальства. Деловой жакет, чуть ниже колен строгая юбка. Высоко поднятые волосы открывают красивую шею. Высокие каблучки подчеркивают изящные ножки. Неприступность на лице только усиливает эффект секс-бомбочки. Следом фантазия нарисовала сцену в ресторане. Кокетливый смех секретарши, сальные взгляды престарелых носителей аксельбантов и смачные лобызания оголенных плеч. После такого воздействия дяденьки поставят подписи почти задаром. Душа Федотова возмутилась. Ей было жалко отдавать Катьку за одну подпись: уж больно хороша была девушка в эту минуту.
'Какая на хрен строгая юбка, — очнулся от грез переселенец, — здесь за такое пришибут, да и Катьку жалко. Димон, давай-ка сам отбивай у Ивана свою телку'.
— А родители? — Борису казалось, что этот аргумент подействует безотказно.
— Вань, ты с моими переговоришь, брат ты мне или нет? — после таких слов Федотов окончательно понял, что у него поехала крыша.
Ближе к вечеру большинство гостей отбыло домой. Кроме хозяина, остались Гиляровский с Нинель, Иван с Катериной, студенты и переселенцы.
Вид с веранды завораживал. Под закатными лучами изумрудным цветом светились заливные луга. Соломенные крыши отдавали бордово-красным. В полусотне метров от дома неспешно несла свои воды река. На берегу студенты разводили костерок.
— А вот там Строгино, — кивнул на восток Мишенин.
На секунду показалось, что сквозь пасторальный пейзаж проступили громады бетонных ульев, бензиновой гарью задымила лента МКАДа.
— А у меня в Рублево осталась двоюродная сестра. Во-он там, — Борис указал на юго-восток, — отсюда всего пяток километров.
— Позволите? — подошедший со своей спутницей репортер прервал воспоминания.
— Милости просим, — взявшись за спинку стула, Федотов вознамерился поухаживать за дамой.
Запах волос. Случайное прикосновение. 'Черт, как же она красиво движется. Повезло кому-то', — но с языка слетело иное:
— Владимир Алексеевич, вы не против поговорить о журнале?
— Не против, не против. Всех проводили, можно и о деле. Только ... хлопотное это занятие, журнал выпускать.
Вряд ли Гиляровский заговорил бы при непосвященных. Значит, Нинель приглашена не случайно, — таков был вердикт переселенцев.
— Верю, хлопотное, но нам надо популяризировать свое дело. Оно того стоит.
— И вы готовы нести убытки? — подала голос Нинель.
Вопрос заставил по-иному отнестись к гостье.
— Господа, позвольте кратко обозначить цели, в противном случае мы рискуем задержаться до утра.
По мнению переселенцев, поначалу журнал должен был популяризировать радиодело. Эдакая смесь журнала 'Радио' и 'Науки и жизни'. Чуть позже должны появиться серьезные статьи по теории радиосвязи, обзоры своих и конкурирующих профессиональных изделий. С появлением массовой продукции журнал должен обеспечить рекламу.
— Сколько планируется выпусков в год? — вопрос репортера был сух и деловит.
— Полагаю, по паре номеров на ближайшие два-три года. Позже журнал станет ежеквартальным. Дальше — как получится.
— В принципе подход правильный, но надо определиться с кругом читателей на каждом этапе, — голос Нинель был все так же женственен, хотя тема звучала вполне деловая.
Примерно через час переселенцам стало понятно, что они приличные олухи. То же самое стало ясно и Гиляровскому с Нинель, хотя виду они не подали. Зато в тематику журнала было рекомендовано внести произведения приключенческого жанра. Серьезные статьи предложили пустить приложением. Пусть бесплатным, но отдельным. 'Ибо не фиг скрещивать трепетную лань с бегемотом', — примерно так Федотов понял мысль Нинель Дмитриевны.
В разговоре обозначился перечень первоочередных дел и список должностей. К персоналиям решили вернуться позже.
В сумерках от костра доносились гитарные переборы. Там рыжий Мишка исполнял романсы. Звучало неплохо, лишь голос выдавал незрелость исполнителя.
— Димон, инструмент возьмешь?
— Эт мы мигом. Господа студены, хватит кормить комаров. Гитару в студию!
Звуки настраиваемого инструмента. Несколько испанских проигрышей сменяются джазовыми ритмами, следом угадывается стиль кантри. Удивленные взгляды окружающих. Прижавшись спиной к Ивану Никитичу, задумчиво слушает Катерина. Рядом со Зверевым и Гиляровским примостилась Нинель. Борис со Смоленцевым сидели особняком. Затаив дыхание внимают студенты.
Будто услышав невысказанную просьбу, зазвучали минорные аккорды. Им в помощь полились стихи любимого Федотовым одинокого гитариста. Димон знал предпочтения своих друзей.
И витает, как дымок, христианская идея,
Что когда-то повезет, если вдруг не повезло,
Он играет и поет, все надеясь и надеясь,
Что когда-нибудь добро победит в борьбе со злом.
Отзвучала последняя струна, с ней, вслушиваясь в себя, притихли слушатели. Такова магия стихов в незатейливом музыкальном сопровождении. Казалось бы, ну что особенного в этих стишках, а вот надо же! В душах, способных слышать, эти рифмы стократно усиливаются талантом исполнителя. Раскрывается тайный смысл, понять который до конца никому не удается, но всякий мечтает и печалится
Не успев найти истину, гости погрузились в другую сказку.
Дождь притаился за окном,
Туман поссорился с дождем,
И беспробудный вечер,
И беспробудный вечер,
О чём-то дальнем, неземном,
О чём-то близком и родном,
Сгорая, плачут свечи.
Мелодии сменяли одна другую. Переселенцы давно выявили предпочтения аборигенов. В этом мире воспринимались напевные мелодии или стихотворные рифмы с философским подтекстом. Инструментальные произведения шли на "ура". В какой-то момент Федотов не удержался:
— Дим, а осенний цикл?
— Напомнишь?
Вы пришлите в красивом конверте
Теплых слов шелестящий шелк.
Ну а мне вы не верьте, не верьте —
Я такой — я взял и ушел...
Сквозь речитатив едва слышно пробилась мелодия. Изумленные взгляды женщин. Печаль осеннего огня будоражит души. Зовет в неведомое, но Димон слов толком не помнит. Прозвучал первый вопрос:
— Откуда все это богатство? Это все из Чили? — в голосе Нинель изумление пополам с недоверием.
— Не скажут, Нинель Дмитриевна, режьте их на куски, не скажут,— баритоном прозвучал голос Гиляровского. — Эх, водят они нас за нос.
В голосе промелькнула горечь. От неунывающего жизнелюба услышать такое было непривычно.
— Но как же так?
Неизвестно, как бы развернулась дискуссия, если бы не Мишенин:
— Дим, а "Бесаме" вспомнишь?
Зазвучало бессмертное произведение. Пахнуло пыльным зноем мексиканской пустыни и нездешней любовью.
Каждая эпоха плодит музыкальный мусор, но среди никчемных поделок изредка рождаются шедевры, что с первого исполнения становятся классикой. В этом ряду "Бесаме мучо" едва ли не на первом месте. Реакция не заставила себя ждать:
— Господи, какое же чудо! — взор Нинель был обращен к Федотову.
В какой-то момент Борис поймал себя на том, что не отрываясь смотрит в эти серые глаза и получает такой же ответ.
Удар гитариста по струнам вызвал долгий замирающий звук, вслед за которым последовало объявление:
— А сейчас, господа, прозвучит чилийская народная песня протеста — "Кукарелла". Говорят, она была написана на заре конкисты на каком-то южноиндейском диалекте. По-видимому, сегодня в Зверева вселился бес, иного переселенцам просто не пришло в голову.
Ошалело закрутил головой Мишенин, внутренне сжался Федотов. Между тем вступление прозвучало вполне даже 'по-чилийски', с характерным "тррри ха-ха" и "тррри бум-ба", но никто не упал и даже не поморщился. Вот что значит искусство далекого народа! Это вам не балалайка. Более того, все оживились. Вскоре и оба 'чилийца' самозабвенно помогали солисту. Мишенин отбивал ритм по пузатому самовару. Федотов воспользовался спинкой стула. Оба почти сносно подпевали: 'Шала-ла-ла'. Трудно было удержаться от музыкального вихря, впитавшего в себя африканский темперамент и ритмику восьмидесятых годов.
Федотов давно не испытывал опасений по поводу случайных оговорок из своего времени. В любой момент можно было сослаться на 'Чили' или попросту послать особо любопытного в дальнее эротическое путешествие. Другое дело — посылать не безразличных тебе людей. Душа была категорически против. На счастье, Борис вспомнил о бумажных фонариках:
— Друзья мои, у нас есть аттракцион летающих огней. Дим, запустишь?
Бумажные шары со свечами величественно и неспешно летели до центра реки. Там взмывали на пару сотен метров и горящими звездами плыли в обратную сторону. Зрелище было феерическое. Дабы лучше видеть, публика разбрелась по берегу.
Борис привлек стоящую спиной Нинель.
— Вы мне расскажете, кто все это написал? — в голосе Нинель прорезалась легкая хрипотца.
— Нинель, Нинель, — Борис нежно потерся о щеку женщины, — во многих знаниях многие печали.
'Наивный', — мысленно откликнулась Нинель.
Глава 26. Прощание, печаль и вновь Питер.
20 августа
Прикосновения. Нежность. Узнавание. Посещение старинных друзей — смотрины. И плевать, что муж в больших чинах при посольстве далекой страны ведь ее выдали замуж еще девчонкой. Вихрь надежно взял в плен души. Кружил не отпуская. Мысль о временном гнали прочь. Хотелось вечности. Вечерами театр или опера. На заводе Борис появился два раза и те мельком.
— И откуда ты такой на меня свалился. Кто ты?
Вдыхая аромат, Федотов зарылся в распущенные волосы.
Снова в синем небе журавли трубят,
Я хожу по краскам листопада.
Мне хотя бы мельком повидать тебя,
И, клянусь, мне большего не надо.
Дай мне руку, слово для меня скажи,
Ты моя надежда и награда.
Мне хотя бы раз прожить с тобой всю жизнь,
И, клянусь, мне большего не надо.
— "Мне хотя бы раз прожить с тобой всю жизнь, и, клянусь, мне большего не надо", — откликнулась эхом. — Федотов, но я же слышу мелодию. Как такое может быть?
Вновь зарывшееся в волосы лицо.
— Так тебе легче прятать глаза?
В ответ обреченный вздох.
Неделя пролетела мгновеньем. Последняя ночь-прощание. Неистовство и печаль.
С утра пасмурно. Моросит. На душе осень. Для двоих затих вечный гомон перрона. Вокруг ни души, только он и она.
— Федотов, ну что ты не встретился мне раньше? — в голосе отчаяние.
'Мне хотя бы раз прожить с тобой всю жизнь и клянусь мне большего не надо'.
* * *
В Питер поехали без Катерины. В последний момент девушка прихворнула и родители сказали решительное "нет". Такова эпоха. Из инженеров Борис взял с собой Михаила Витальевича Карасева, которого в силу возраста все называли просто Миша. В Питере он должен был провести монтаж и настроить аппаратуру. Со Зверевым ехали Самотаев и Львов. По классификации борцов начала ХХI века Самотаев выступал в полусреднем весе. Львов во втором среднем. Оба давно обратили на себя внимание. С одной стороны — основательность и вдумчивость, с другой — быстрота реакций и физические данные. Родись эти люди на столетие позже, они с одинаковым успехом могли бы стать приличными инженерами или толковыми управленцами. По последнему назначению их и собирался использовать Зверев. Надо было укреплять питерский филиал клуба. Спортсменам взяли билет в этот же вагон. Заодно приодели. Со сменой статуса пришла пора приучать парней к приличной одежде. Все в жизни пригодится. Самотаев сразу вошел в роль. Не лишенный артистизма, острослов и любимец слабого пола, он напоминал буржуа средней руки, лишь выверенные движения выпадали из привычного серенького. Львов выглядел иначе. При внешней неповоротливости, окружающие чувствовали готового к схватке медведя. Цивильная одежда только подчеркивала это обстоятельство. Дабы не смущать парней, их с инженером посадили в общей части вагона, сами же взяли отдельное купе. Такие комбинированные вагоны только-только появились. Купе стоило не слабо, зато можно было без помех общаться.
После расставания с Нинель на душе было тягостно. Последнюю неделю Федотов проторчал на заводе. Оставался на ночь. Немного полегчало, но в поезде с опять накатило, пытаясь отвлечься, задал вопрос:
