На первый взгляд объем был смехотворен, к тому же, пришлось ужаться в цене, но кроме поставки раций отдельным пунктом шел их монтаж и строительство берегового антенного хозяйства. По этому поводу переселенцы, не сговариваясь, вспомнили фамилию строителя шуховской радиобашни. Главное, этим заказом конкуренты лишались возможности шантажировать Русское Радио на начальной и самой уязвимой стадии. Конечно, борьба еще не окончена и договор не подписан, но к тому появились серьезные предпосылки. Размышляя над причинами столь скорой реакции, Федотов поставил на личную позицию Федора Васильевича Дубасова. Решение о заказе, безусловно, проталкивалось и генштабом, и командиром Кронштадтского порта, но в скорости решения проглядывалась заинтересованность будущего московского губернатора.
'М-да, вот вам, уважаемый переселенец, и душитель свободы. Плохо вы разбираетесь в местных реалиях. Плохо. В этом мире тот же ретроград Соколов, вполне может оказаться стоящим на страже прогресса. Не притормаживай он поток изобретений, селевой поток диких прожектов запросто захлестнет блестящие самородки. С другой стороны, вымогатель редкостный. Но это уже относится к системе сложившихся традиций. Еще совсем недавно товарищи цари отправляли своих наместников на кормление. Так и формулировалось — на кормление! Без всяких недомолвок — если поднимешь вотчину, то тебе перепадет больше масла на корочку хлеба. Вкалывай. Что характерно, такая система проработала не одно столетие, но в последнее время вошла в противоречие с новыми вызовами.
В этом смысле, уважаемый переселенец, вы наблюдаете острое противоречие между традиционной системой отношений и интересами нарождающегося российского капитализма. Не устраивает его российская тягомотина, а сословность, так даже и душит.
Вот оно, основное противоречие, двигающее сейчас историю. А как же противоречия между капиталом и пролетариатом? Есть и такое, никто его не отменял, но что мощнее по воздействию? Этого вам, скорее всего не выявить. Вы, конечно, не лох, но против титанов мысли однозначно не тяните. Масштабец не тот-с'.
К удивлению Федотова, всегда неунывающий Зверев, похоже, впервые осознал, сколь тяжело разворачиваться с делом в России. На самом деле ничего странного в это не было, во-первых, Дмитрию Павловичу было всего двадцать семь лет, а во-вторых, его образ жизни дома, не способствовал осмыслению социальных процессов. Только здесь он стал осознавать, сколь неповоротлива империя, как нелепо она сама себя толкает в горнило революционного пламени.
* * *
В такт рельсовым стыкам мерно колыхалась шторы c бахромой цвета бронзовых светильников. Цвет штор гармонировал с красным деревом оконных рам. На этот раз в Москву возвращались в новейшем вагоне первого класса. Длинный коридор, отдельный купе со спальными местами, электрическое освещение, все дышало добротной новизной и богатством. Переселенцы же в очередной раз почувствовали стремительный бег прогресса.
— Помню мальчишкой — на окнах грузовиков висела такая-же бахрома.
— А у нас радист на БДК повесил висюльки и тут же схлопотал трое суток наряда.
— Живучи традиции, Димон, а ты с Савенкова видел?
От такого перехода Зверев едва не поперхнулся.
— Ну, ты даешь, Старый, черта с два его достанешь, шифруется. Встречался с местной мелкотой.
— И как они?
— Нервные.
— А если точнее?
— Степаныч, да там одна мелюзга с горящим взором. Блин, свободная любовь, девкам под юбки лезут.
Раскрывать подробности морпех отчего-то не спешил.
— Колись, так прямо и лезут, — не поверил приятелю Борис.
— Какой-там, — уныло подтвердил сомнения товарища морпех. — Кроме болтовни ни-ни. Дети, правда, с большими аппаратами. Достал меня один, я ему: 'Вот тебе револьвер ... '.
К эсэрам попасть оказалось не просто. На свою беду за Зверева поручился, известный своими левыми взглядами репортер. По договоренности морпех должен был взять у подпольщиков интервью, естественно, исключительно для себя, без попытки прямой публикации. До встречи был оговорен ритуал, и круг задаваемых вопросов. Особенно подчеркивалось — репортер не должен был интересоваться подлинными именами революционеров. На конспиративной квартире за круглым столом сидели четверо молодых людей лет восемнадцати-двадцати и три их сверстницы. К рабочему сословия публика явно не относилась, может быть, поэтому в глаза бросалась торжественная приподнятость — мальчиков и девочек журналяки вниманием пока не баловали.
— Александр, — представился самый рослый. — Товарищ Игорь немного задержится, просил начинать без него.
— Степаныч, представляешь, это же детский сад. Они постоянно путали клички и имена. В конце концов, даже я окончательно запутался. Но Шурик меня достал, террорист гребаный. Я ему: 'Хорошо, теракт, так теракт. Дело благородное. Вот тебе разряженный револьвер, а теперь стреляй мне в грудь'. Блин, по глазам же вижу — без девок, он бы тут же сдриснул, но девки есть девки, а одна, ух, как хороша. Представляешь, Старый, всего лет восемнадцати, но я же чувствую потенциал.. .
— Димон, давай о бабах позже.
— Позже, так позже, хотя, телка, я тебе скажу ....
Слушая товарища, Борис представил, как Димон заставил придурка 'выстрелить' в центр своей грудины, как тут же в красках расписал последствия:
Летящие в лицо стрелку брызги крови. В такт сокращений умирающего сердца фонтанчики из раны и хрипы заваливающегося тела. Чуть позже отвратительно-частое подрагивание конечностей, будто ни в чем уже не виновное тело хочет уползти от этого ужаса, вновь ожить, дарить миру радость. В этот момент палачу отчаянно хочет того же, но ничего уже не изменить.
— Ты этого хотел, козел!? — на этот раз Зверев по-настоящему рявкнул.
Рявкнул, он, в общем-то, напрасно. Его уже никто не слышал. Саша впал в прострацию, с первыми брызгами несуществующей крови. Девушки визжали, а пришедший с Димоном корреспондент блевал прямо на ковер.
— Вот теперь действительно все, — констатировал изрядно ошалевший Федотов.
— Угу, потом послал всех в эротическое путешествие и свалил.
— Сильно ты их.
— Не то слово, зато целее будут, — ответил зло, будто с кем-то спорил, — но девицу жалко. Теперь же не знаю, а надо было их лечить?
— Надо, надо, пилюли имени Зверева действуют безотказно.
— Да ну тебя, — обиженно махнул рукой виновник происшествия.
Не сговариваясь, оба погрузились каждый в свое. Зверев вспоминал поезду в Питер, Федотов, отгоняя воспоминания о Нинель, ломал голову, как начать разговор с морпехом.
К жизни во времена перемен переселенцам было не привыкать. Этой радости они нахлебались дома, но и равнодушными российские события наших героев не оставили. Как и в своем времени, Ильич все ближе сходился с российскими либералами. Зверев пребывал в 'творческом' поиске. В своем времени политика его не интересовала, но воспитание, возраст и местные реалии делали свое дело. Сунув свой нос к черносотенцам, он вынес вердикт: 'Пивные говнюки. На ряженых с крестами я насмотрелся дома'. Последнее время Зверев стал контачить с эсэрами и большевиками. Там он находил людей деятельных с мощной энергетикой, в точности, как Ильич находил общее с либеральными болтунами.
Свои интересы морпех не афишировал и сегодняшняя байка с посещением 'юных эсэеров', была лишь вершиной айсберга. С другой стороны, что можно утаить от людей, делящих с тобой кров? То-то и оно, что только мелкие подробности.
Такого рода интересы настораживали. Зверев со своими боевыми навыками и возможностями борцовского клуба, мог натворить дел — мало не покажется. Конец же этой эпопеи терялся или в эмиграции, или на каторге. Главное, такое развитие сюжета ставило большой и жирный крест на развитие в России радиодела и замыслах Федотова.
Сам же Борис с момента переноса осознал уникальность шанса повлиять на историю страны, и весь его треп о невмешательстве в политику был не более чем попыткой тормознуть своих друзей. Оставалась малость — понять, с кем и в какую сторону рулить. Вопрос этот оказался совсем не так прост, как ему казалось по началу.
Многие 'душители свободы' предстали несколько в ином свете, нежели они представлялись ему ранее и это еще, мягко сказано.
Иными оказались и сторонники радикальных преобразований. Из его времени они представлялись едва ли не рыцарями без страха и упрека. 'Собственно, а кем по своему психотипу являются здешние революционеры'? — не раз задавал себе вопрос Федотов. И чем больше он узнавал этих людей, тем больше находил в них общего с теми своими друзьями, кто в конце ХХ века гордо именовал себя демократами.
Все здешние борцы с самодержавием представлялись ему людьми в высшей степени порядочными и искренне радеющими за народное счастье, но у революции своя этика. Сегодня ими оправдывается террор, а завтра с их подачи ... . Безусловно, нажимать на спусковой крючок, придется не каждому, но иные слова и подписи принесут несчастий больше, чем расстрельная дивизия. Сегодня фразу 'руки по локоть в крови', Борис в равной степени относил к героям обеих революций начала и конца ХХ века.
'Ох-хо-хо, до чего же похожи мои Лукичи с Никитичами. Мы с Тамарой ходим парой, а злой волшебник Карло Марло реет над ними, блин. Страна пропитана идеями справедливости по Марксу и точка. Вру, в России не хило отметились анархисты, кстати, надо бы почитать Бакунина с Кропоткиным, ибо совсем темен. Маркс же, зараза, не знал о генетически обусловленном стремлении к властному доминированию и стяжательству. В этом времени многие питаются иллюзорной идейкой перевоспитания, а про смотрящего в лес волка забывают. Позже появятся Фромм со Шпенглером и Валлерстайн со своим мир-системным анализом, но с их теориями развития общества мы знакомы, как с искуренным на двоих букварем. Хуже другое. Не встроятся эти идеи, как здесь говорят, в массы. К восприятию таких размышлизмов не готовы ни европейские левые, ни, тем более, наши. На сколько я понимаю, остальные теории нашего времени, удерживающие общество от революционных катаклизмов, не более чем манипулирование общественным сознанием и к справедливости они отношение имеют весьма опосредованное, хотя, на определенном этапе ...'.
Размышления Федотова были бесцеремонно прерваны морпехом:
— Степаныч, может и зря я этих сморчков отфудболил. Мы с тобой замочили с десяток бандитов, отморозков не жалко, а тех пацанов пожалел, но после знакомства с Роговым и Соколовым я начинаю понимать местных борцунов. Представляешь, чтобы открыть клуб, я ни за что отвалил пять сотен, а предпринимателям тут полный абзац, да что я тебе говорю, сами же платим не по-детски. У дворянства прав, как у дурака махорки и столько же лени. Ни хрена толком не делают, вот и полезли наши революционеры.
— Знаешь, Димон, мне этот социальный катаклизм больше всего напоминает сель. Жаль, не видел ты этот кошмар. Вроде бы и не быстро ползет, можно даже перебежать, но раз глянешь и поймешь — эту грязе-каменную массу не остановить! В эту революцию поток ненависти к режиму немного ускорился. Реакция 1907 года это как бы взгорок на его пути. Сель тормознется, но одновременно начнет копиться масса, и, перевалив в четырнадцатом году через гребень, устремится по нарастающей на равнину. Остановить эту дикую силу — не смешите мои тапочки. Может чуток подправить, но как? Ума не приложу. Впрочем, об этом позже.
Под удивленным взором Зверева, Федотов молча извлек любимый напиток русских мужчин. Напиток был кристально прозрачен, хотя традиционно назывался 'беленькой'. Крупными ломтями накромсал колбасы, за ними последовала краюха хлеба. Последним на свет появился деревянный бочонок с солеными огурчиками.
Сбил сургуч, ударом под днище ловко выбил пробку, булькнул по полстакана каждому. Произнеся традиционное 'Бум', не чокаясь, замахнул в себя содержимое.
Обалдевшему Звереву ничего не оставалось, как последовать примеру старшего товарища.
— Нинель?
— Есть такое, хотя ... не знаю.
Такое объяснение еще больше запутало морпеха. Впрочем, лезть с расспросами было не в его правилах.
— Между первой и второй?
— Есть разговор.
— Как скажешь, — морпех с сожалением отставил Смирновскую.
— Помнишь, ты в море спрашивал, отчего мы все время проигрываем?
— Ну, и ...? — насторожился Зверев.
— А как тебе Дубасов, Рогов и тот же Эссен?
— Старый, ты о чем? — выражение крайнего недоумения, внезапно озарилось вспышкой понимания. — Борис Степанович, считаешь пора вмешаться?
— А потерять голову?
— Если что слиняем, а бабла мы везде нарубим, но здесь такая засада, ты знаешь, я поначалу захотел просто свалить из страны и заработать, но потом как-то все поменялось, у меня же отец офицер и тут мои предки, а я их не знаю. Поначалу казалось, ты думаешь только о капусте, хотел тебя послать, но некоторые слова, стал думать... .
Зверев говорил путанно, обрывками мыслей, слова сыпались, опережая мысли.
— Димон, все гораздо сложнее.
— ???
— Дмитрий Павлович, заруби себе на носу. У нас будет только одна попытка. Если вектор воздействия вычислим правильно, все получится, но не дай нам бог ошибиться. Второго шага нам сделать не дадут.
— Степаныч, но почему?
— По кочану, едрена вошь! Разливай.
Заглядывая в дорогое купе, проводник всякий раз видел безрадостную картину — господа изволили пить горькую. Сперва все было чинно-благородно, ну пили, ну разговаривали, но никому не мешали, а то, что хлеб на столе кусками и молодой руками в бочонок с огурцами, так иные господа себе и девок заказывали.
А потом господа о чем-то горячо заспорили, да так горячо, что отдельные слова были слышны даже в коридоре, вот только все непонятно. Какой-то Вовка, спутался с какими-то либерастами и сам он либераст и козел. Еще старший из пассажиров все долдонил о какой-то базовой реальности, зато потом оба запели, да так хорошо, что проводник заслушался:
— По полю Таньки грохотали,
— Солдаты шли в последние бой,
— И молодого командира, несли с разбитой головой.
'Эх, хорошая песня, душевная, только, при чем тут Таньки? Эх, господа, господа, все то вы чудите, а Росси не знаете'.
Проводник был прав. Господа действительно мало что понимали в этой Росси, с другой стороны, а кто ее понимал? Не случайно же господину Тютчеву пришла в голову гениальная рифма: 'Умом Россию не понять, в Россию можно только верить'. Видать тоже был переселенцем, только умным, ибо ни в какие авантюры с изменением истории не лез и другим не советовал.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ
