Сердце Арронтара. Две судьбы

* * *

Тот день был долгим.

Лирин много говорила, а Нарро много слушал. Он уже давно так долго никого не слушал — им с Фрэн чаще всего не нужны были слова, а с Форсом и Аравейном, кажется, обсудили за пятьдесят лет всё, что только было можно и нельзя.

Узнав, что Лирин живёт в усадьбе, Нарро был немного удивлён и раздражён. Такая постоянная близость к ней его не устраивала, но сказать об этом дартхари не успел.

— Я перееду, — говоря это, она старалась не смотреть на брата. — Мне не трудно. Я просто всегда отдавала всю себя работе, поэтому не видела смысла заводить собственный дом, он бы вечно пустовал. Теперь вернусь к родителям.

К родителям...

Эти слова неприятно кольнули Нарро, но он ничего не сказал Лирин. Только кивнул.

Вечером, занимаясь помывкой и причёсыванием Вима, он чуть было не пропустил время сна. Но успел. Положил щенка в корзинку рядом со своей кроватью, медленно разделся до нижнего белья и впервые за последние пятьдесят лет лёг в пустую постель.

А за окном в это время еле слышно шептался Арронтар. То ли радуясь, то ли печалясь.

* * *

— Я уж думал, ты не придёшь.

Форс добродушно, но немного тревожно ухмылялся, сидя на пороге собственного дома.

— Прости. Я долго возился с хати, совсем забыл о времени.

— С хати? — наставник удивлённо поднял брови.

— Да. Я знаю, что ты скажешь, так что можешь ничего не говорить, Форс.

— Н-да? — толстяк забавно прищурился. — Чего же ты тогда припёрся в мой сон, волчара, если заранее знаешь, что я скажу?

— Наверное, потому что соскучился, — улыбнулся оборотень. — Как там Рэнго?

— Сходи и спроси сам.

— Не успею. Мне нужно к Аравейну. С Рэнго я и завтра пообщаюсь, а вот у Вейна мне необходимо навестить сейчас.

— Тогда иди скорее, Дэйн. Давай, вали. А то наш белобрысый проснётся, у него настали трудные времена. Спать некогда.

Он улыбнулся, кивнул и уже закрыл глаза, чтобы перенестись в сон второго наставника... но вдруг передумал.

— Знаешь, я сегодня весь день разговаривал с Лирин. И всё время хотел задать ей один вопрос, но почему-то не задал.

— Какой же?

— Дело не в том, какой, а в том, почему, Форс. Потому что я боялся её ответа. Точнее, не самого ответа, а то, что это скажет именно Лирин. Решил — пусть лучше кто-нибудь другой.

Он вновь закрыл глаза.

— А какой вопрос-то? Я ж теперь спать не буду от любопытства.

— Вопрос... — он ухмыльнулся. — Про Вима, моего хати. Я хотел узнать, почему его собирались утопить. Что в нём не так. Почему он считается бракованным.

— Что ж не спросил-то, Дэйн?

Форсу пришлось изрядно напрячь уши, чтобы услышать ответ.

Он произнёс его очень тихо:

— Представил, как она скажет что-то вроде: "У Вима слишком пушистая шерсть". Или: "Глаза чересчур большие". Или: "Хвост коротковат". Представил и... не смог. И это просто ужасно, Форс.

— Я запутался, мальчик мой... Ужасно-то почему?

— Потому что Фрэн оказалась права. А я всегда думал, что она ошибается.

— В чём права?..

Но он не стал больше отвечать — растворился в мутном воздухе сна, и Форс только тяжко вздохнул.

Нет, конечно, старый наставник всё прекрасно понимал, и задавал свои вопросы только для того, чтобы узнать — понимает ли это сам Дэйн.

Впрочем, понимать и принимать — разные вещи.

— Да, путь нам ещё предстоит долгий, — пробормотал Форс перед тем, как закрыть глаза и унестись в заманчивый мир сна без сновидений.

* * *

Отправляясь в сон Аравейна, меньше всего на свете новый дартхари оборотней ожидал, что попадёт к Морю Скорби.

Солёные брызги полетели в лицо, ветер ударил в грудь большим кулаком, чуть не снеся его со скалы. Только ночное небо и звёзды были красивыми — остальное ему не понравилось.

— Вейн! Какого... О Дарида, мы не можем поговорить в каком-нибудь другом месте?!

— Чем тебе не нравится это место? — ровным голосом поинтересовался сидящий на краю отвесной скалы маг. — По-моему, очень даже хорошее.

— Хорошее? Ну да, разумеется. Ветер свистит в ушах так, что я ничего не слышу, и он холодный. А вода вообще ледяная, летит прямиком в лицо. Просто идеальное место! Знаешь, я тут жить буду. Уйду из Арронтара и буду тут жить. Вот на этой скале. Всегда мечтал!

Аравейн засмеялся.

— Дэйн, ты иногда ужасно напоминаешь мне Форса. Даже хочется вновь съездить к нему.

— Ну и поезжай. Кто тебе мешает?

Маг вздохнул.

— Ладно. Сейчас немного подправим декорации, раз тебе тут не нравится... Так лучше?

Теперь ветер больше не свистел и вода не брызгалась. Аравейн будто установил перед скалой невидимую стену, отражающую всё, даже ветер.

— Лучше, — проворчал оборотень, усаживаясь рядом с наставником. — Я тебя спросить хотел кое о чём. Вот только теперь не уверен, что ты сейчас в состоянии отвечать на вопросы.

— Ну я же до сих пор тебя не выгнал из своего сна. Так что, как говорит Форс, валяй.

Несколько минут он всё-таки молчал — то ли подбирал слова, то ли просто любовался на звёзды. У Моря Скорби они всегда были удивительно красивыми.

— Я вернулся в Арронтар. Ты ведь знаешь?

— Да, Форс сказал.

— Так вот... — он вздохнул. — Я думал, что проклятье будет снято, как только я вернусь. Я на самом деле так думал и... я даже хотел, чтобы так оно и было. Но этого не случилось.

— Ну разумеется.

— А почему?

Аравейн улыбнулся.

— Условие снятия проклятия — не возвращение, а прощение. Ты можешь обмануть самого себя, Дэйн, считая, что простил, но ты никогда не сможешь обмануть Арронтар. Он знает, что это не так.

— Просто прекрасно... Я практически себя изнасиловал на обратном пути, я не хотел возвращаться, а теперь оказывается, что этого ещё и недостаточно.

— Недостаточно. Когда полностью избавишься от ненависти, пустившей корни глубоко в твою душу, когда сможешь простить по-настоящему, от чистого сердца — тогда проклятье будет снято. Только так, и никак иначе.

— Я не ненавижу их. Я их презираю. И не хочу... О Дарида, если бы ты знал, Вейн, как я хочу просто уехать оттуда! И никогда не возвращаться. Не видеть, не слышать и не вспоминать.

Оборотень ждал, что Аравейн на это что-нибудь ответит — но наставник молчал. Молчал несколько минут, вглядываясь в тёмное ночное небо и мерцающие звёзды. Но потом всё-таки сказал... но совсем не то, что ожидал от него собеседник.

— Я давно хотел тебе рассказать... Этого ты нигде не найдёшь, Дэйн, нигде. Ни в одной из книг. Даже Форс не знает. И я сам не сразу понял, что это важно, — он вздохнул. — Ты помнишь, как на древнем наречии оборотней будет "небо"?

— Конечно. "Ри".

— Верно. А "земля"? Не "почва", а именно "земля", Дэйн. Это очень старое слово...

— Не "почва", а "земля"? — он нахмурился. — Не вижу особой разницы.

— Разница есть. "Земля" в том смысле, что включает в себя это слово, значит и почву, и воду, и даже деревья. "Земля" — это поверхность, на которой есть жизнь.

И тогда он вспомнил...

— "Дэр"...

— Верно. А теперь сложи эти два понятия. "Земля-небо". Ну же...

— Дэрри...

Аравейн улыбнулся.

— О да. Вот оно — то самое непереводимое с вашего древнего наречия слово. "Земля-небо". То понятие, о котором вас заставил забыть сам Арронтар.

— Я не очень понимаю, Вейн. Форс говорил, это слово значит что-то вроде "единые" и обозначает пару оборотней, которые...

— А ты посмотри вперёд, Дэйн, — кивнул наставник то ли на море, то ли на небо. — Видишь? Земля-небо. Такие разные... но всегда — единые. И это слово — дэрри — означало единство двоих твоих сородичей. На земле — то есть, в жизни — и на небе — то есть, в посмертии. Ты никогда не видел, как пишется это замечательное слово? Это круг, пересечённый чертой, и внутри самого большого круга — бесконечное число мелких кругов, которые рисуются до тех пор, пока не кончится место на листке бумаги. Эти круги — как символ той самой бесконечности, повторяющихся жизней, где вы — дэрри — всё равно не сможете быть друг без друга.

— Я не понимаю. При чём здесь проклятье?

— При том. Дэйн... прощение — это не единственное условие. И оно должно быть... не только твоим.

Ему показалось, будто Аравейн ударил его.

— Ты шутишь? Скажи мне, что ты шутишь.

— Увы.

Он на миг прикрыл глаза и рассмеялся.

— Где я возьму дэрри? Они же больше не рождаются!

— Она родится. Теперь, когда ты вернулся в Арронтар, лес позволит ей родиться... Он ведь сам хочет избавиться от проклятия. Дэйн, будь начеку. Смотри в оба... Потому что она, скорее всего, будет такой же, как ты.

— Я не понимаю... А как же Фрэн? Я ведь слышал музыку, когда был с ней. Форс говорил, что дэрри слышат музыку, когда встречают друг друга. Как он это назвал...

— Зов. Или Песнь Арронтара. Дэйн, послушай меня... ты ведь теперь не Дэйн, верно?

— Верно.

— И какое имя ты взял?

— Нарро.

— Нарро. Мне нравится. Так вот, Нарро. Раз ты — не Дэйн, то и Фрэн — не Фрэн. Понимаешь?

Он сжал зубы и резко выдохнул.

— Неужели...

— Есть ещё кое-что, — Аравейн наконец отвернулся от созерцания океана и неба и посмотрел на собеседника. — Несмотря на то, что дэрри связаны друг с другом как при жизни, так и после смерти, при жизни они могут и не быть вместе. Выбор, мальчик мой. Ты оборотень, вы связаны с Арронтаром, но ты уехал, потому что сделал свой выбор. Так же и с дэрри. Это просто слово. Это почти такая же связь, как между родителями и детьми, братьями и сёстрами... Но выбор всегда важнее.

— Ты думаешь, она может...

Аравейн улыбнулся.

— Если она будет такой же, как ты, Дэйн, то она сможет всё.

* * *

Ровно через пять дней желание сбежать из Арронтара начало просто сжигать Нарро изнутри.

Почтительное благоговение сородичей раздражало, особенно бесили волчицы — если мужчины только уважали силу нового Вожака, то женщины просто "слюнями исходили", как сказал во сне Форс. Ни одну из них Нарро не хотелось. Ни в каком смысле — ни физически, ни духовно, никак.

Ещё и Лирин добавляла. Нет, она, конечно, не присоединялась к поклонницам тела Вожака, но легче от этого Нарро не было, ведь женщина повсюду ходила за ним. Хвостиком, почти как Фрэн. Вот только присутствие Фрэн никогда не раздражало его, а Лирин... Хотя Нарро вообще предпочитал не думать о том, что к ней чувствует.

Радовал только Вим. Щенок отъедался и с каждым днём становился всё пушистее. Нарро он слушался беспрекословно, а вот всех остальных не любил. Некоторой долей снисхождения пользовалась Лирин, а к другим оборотням Вим относился очень настороженно.

Поначалу Нарро собирался отдать приказ насчёт того, что никаких щенков — какими бы уродливыми они не рождались — топить нельзя под страхом изгнания, но после понял, что это не понадобится. Смотритель питомника был хоть и простым, но понятливым оборотнем, а остальные члены стаи, как только узрели Вима, сразу же поменяли приоритеты. А как же иначе, ведь Нарро пользовался среди сородичей просто безграничным уважением, граничащим с благоговением.

И это благоговение... О Дарида, как же оно его бесило!

Рассказывая о своих чувствах Аравейну, Нарро, честно говоря, ожидал чего угодно, только не той реакции, что последовала после этих признаний.

— Поезжай в Лианор, — сказал наставник, не отрывая взора от Моря Скорби — в последнее время оно неизменно появлялась в его снах.

— В Лианор? — с недоумением переспросил Нарро. — Что я там забыл?

— Ты же хотел познакомиться с Эдигором. А тут и официальный повод — день рождения императора. Заодно и развеешься, проветришь мозги... Ну и привези ему щенка, что ли.

Думал дартхари недолго.

И спустя сутки после разговора с Аравейном, забрав официальное приглашение на празднование тридцатилетия императора — оно пришло ещё при предыдущем Вожаке — Нарро снарядил карету, выбрал щенка хати и... отправился в путь.

Сопровождающая дартхари охрана в количестве десяти оборотней должна была отправиться назад в Арронтар, как только они достигнут ближайшего города — император обещал Нарро охрану из обычных людей и магов, чтобы не доставлять неудобств сопровождающим Вожака оборотням — всё-таки шесть недель вдали от Арронтара могли выдержать без последствий далеко не все.

Накануне своего отъезда Нарро долго сидел в кабинете и смотрел на пляшущие языки пламени в камине. И почему-то думал о том, что всё это просто дурной сон.

Сон, и сейчас он закроет глаза, глубоко вздохнёт... а потом откроет их, и вновь окажется там, в далёком городе за Снежной пустыней, возле камина, и рядом, как обычно, будет сидеть и нежно улыбаться Фрэн...

* * *

— Нарро...

Этот голос разрушил всё, о чём в тот момент думал Вожак. Заставил вздрогнуть и поморщиться.

Он ведь уже и забыл, что Лирин попросила остаться в кабинете. Забыл... и забылся.

— Да?

Нарро не стал поворачиваться — незачем. Она и так скажет всё, что хотела.

Наверное.

Несколько долгих, каких-то мучительных мгновений...

Треск поленьев в камине...

Шелест ткани платья, сминаемой в кулак...

Вдох... Выдох...

— Ты никогда не простишь меня?

Она прошептала это так тихо, что Нарро подумал — он ослышался. И поэтому переспросил:

— Что?

Голос Лирин дрожал, когда она повторила:

— Ты никогда не простишь меня?

У него моментально испортилось настроение. Больше не хотелось ни смотреть на огонь, ни думать... ничего не хотелось.

Поэтому дартхари медленно поднялся с кресла и обернулся.

Лирин стояла возле окна, нервно сжимая и разжимая в кулак шуршащую ткань платья. Там, за окном, давно уже сгустилась ночь, и казалось, что у Лирин за спиной — какая-то огромная чёрная дыра, комок из боли и воспоминаний, которые ни он, ни она не могут ни забыть, ни пережить.

Нарро сделал несколько шагов вперёд и остановился, не пройдя и половины комнаты. Вгляделся в лицо сестры... Жадное, с голодно мерцающими глазами и дрожащей губой.

Оно ему не понравилось.

— Разве ты просила прощения?

* * *

"Разве ты просила прощения?"

Глупая, глупая Лирин... Что ты ожидала услышать? Ты ведь давно поняла, что он не забыл и не простил.

Тот Дэйн, которого ты знала, конечно, простил бы. Но Дэйна больше нет, он умер, а Нарро... он не простит.

Но ты ведь не можешь просто сдаться? Да, ты не можешь. Потому что прощение — единственное, что тебе по-настоящему нужно, единственное, чего ты ждёшь. И ты выдыхаешь, вновь сжимая руки в кулаки, впиваясь ногтями в ладони, только бы не разреветься, как маленькая девочка:

— Прости...

Его лицо напоминает жёсткую древесную кору. Или камень. Даже глаза, кажется, выточены из камня. Всё тот же холод и равнодушие...

— Прости...

Ты повторяешь это слово, как молитву, делаешь шаг вперёд...

Нарро останавливает тебя всего лишь одним движением головы.

— У кого ты просишь прощения, Лирин? У кого?

Она не понимает, о чём он ей говорит, что именно спрашивает, только сжимает ладони всё сильнее, чувствуя, как по щеке медленно ползёт маленькая слезинка.