Символ Веры (полная версия)

Хольг спрятал пистолет, машинально оглянулся, как воришка, у которого в руках вместо ожидаемого кошелька с парой сантимов вдруг оказался бриллиант. Посмотрел на Боскэ.

— Так ты — будущий папа? — растерянно спросил фюрер.

— Должен был им стать... наверное, — честно ответил Гильермо. — А теперь и не знаю.

Хольг шмыгнул носом. Достал платок, обтер им лицо. Поднял воротник куртки, как будто озяб и нуждался в тепле. Фюрера и в самом деле знобило. Отчасти как естественная реакция на побоище, отчасти в силу оглушительного и окончательного понимания, в какое неприятное дело втянулась ганза. Он хотел было отозвать братву для совещания, однако оценил увечную команду и щелкнул пальцами, снова привлекая внимание Боскэ.

— Отодвинься подальше, — велел фюрер, и Гильермо поспешно исполнил указание.

Хольг подождал, пока Леон встанет на ноги и неверными шагами не отойдет. Затем негромко спросил:

— Что будем делать? Какие предложения?

Родригес отозвалась первой, крутя в руках так и не спрятанный нож:

— Он монах... и будущий папа.

По тону девушки было решительно неясно, то ли она преисполнена благоговения, то ли нет. Похоже, Родригес и сама еще не решила, что же следует сделать с попом.

— Убить его к чертям собачьим, как ты и хотел, — Кот, напротив, оказался прям и краток. — Мы троих потеряли. Уже. И его точно будут искать дальше.

Хольг бегло скользнул взглядом по китайцу и оставшемуся в живых негру. Не столько спрашивая, сколько уверяясь, что сказать им нечего. Чжу и в самом деле промолчал, кривясь в болезненной гримасе. А вот чернокожий внезапно поднял руку, словно школьник, готовый ответить строгому учителю.

— Говори, — бросил Хольг.

— Денги, — вымолвил Бонга и взмахнул руками, осторожно, чтобы не дай бог никого не задеть. — Много денги.

— Тупая черная обезьяна, — проскрипел Кот.

— А ведь он прав, — вдруг сказал фюрер.

— Командир, у нас троих уже недочет, — морщась выговорил пулеметчик. — Мне башку подломили, узкоглазому отстрелили кусок жопы. И не отстанут. Тут большие люди интерес имеют. Мы для них что гильзы — смел в сторонку и забыл.

Кот перевел дух. Хольг молча ждал.

— Ты все верно хотел, кончить его здесь и кинуть жмура. Пусть там сами разбираются, — уговаривал пулеметчик.

— Друг, ты прав... — выговорил фюрер, подбирая слова, как будто не спорил, а размышлял вслух. — Только до конца не додумал. Тут интерес больших людей. И с нами никто не торговался, сразу открыли огонь. Смекаешь? Заказ был не только на попа. На всех, кто был с ним. Бросим мы его здесь или нет, даже если подарим в белой ленточке — нас все равно поубивают. Всех.

Кот шепотом выругался, щурясь и сжимая кулаки. На глазах у него выступили слезы, однако определенно не от сентиментальности. Скорее от боли, помноженной на злость.

— Падаль, — с чувством выдохнул пулеметчик, глядя на Леона, как солдат на вошь. — Чтоб ты сдох.

— Он не виноват, — тихо сказала Родригес. — Посмотри на него. Обычный сельский священник. Он же как щенок, ни жизни, ни крови не видел.

— А ты это Рыжему скажи. Или Мунису, — злобно выпалил украинец. — На них и жизни, и крови хватило. Так хватило, что не унесли!

Кот обернулся к Хольгу.

— Правильно Рыжий говорил, ты нас ...

Пулеметчик осекся.

— Ну, давай, говори, — нехорошо прищурился фюрер.

Кот посмотрел на командира, затем на его спутницу, оценивая, чью сторону она примет, случись что.

— Да ничего, — махнул он рукой. — Ничего...

— Дайте подумать пару минут, — негромко сказал, почти попросил Хольг. И только сейчас обратил внимание, что часы на руке треснули, остановившись.

Фюрер отошел в сторонку, снимая с запястья цепочку. Было темно и жарко. Сеть узкоколеек привязывалась не к пассажирам, а водокачкам, поэтому станций как таковых не предусматривала. Просто имелись места (обычно у населенных пунктов, но не обязательно), где можно было вскочить на притормозившую платформу, а затем так же покинуть ее. Так что сейчас выбитая почти на треть ганза стояла, по сути, в чистом поле, недалеко от перекрестка автомобильных дорог. Только будка, похожая на кассирскую, рядом с двумя нитями рельс, и больше ничего.

Гильермо сидел в стороне, прямо на земле, понуро склонив голову. Несмотря на всю злость, Хольгу пришлось признать, что святоша очень неплохо держится для человека, которого выкинули на обочину жизни и весьма методично пытались убить. Чжу то ли заснул, то ли потерял сознание. Кот злился и ходил. Родригес смотрела на монаха. А негр вообще потерялся в полутьме.

Неподалеку жили люди, там горело электричество и громко вопил радиоприемник, однако идти в ту сторону никто не спешил.

Хольг снял, наконец, часы и грустно посмотрел на сплющенный кругляш с погнутыми стрелками. Было такое чувство, что вместе с часами сломалась и вся жизнь. Фюрер подкинул необратимо испорченную вещь на ладони и, повинуясь внезапному порыву, с размаху швырнул ее в темноту.

Родригес чуть вздрогнула, когда Хольг вернулся, решительный и суровый. Его осунувшееся лицо как будто прикрыли серой пыльной паутиной, хромота усилилась, но глаза пылали болезненным, яростным огнем.

— Значит так... — Хольг осклабился в жутковатой ухмылке, где не было ни капли веселья. — Кто не хочет проблем, может уходить. Деньги у нас еще остались, рассчитаемся прямо здесь. А кто со мной...

Он снова безрадостно улыбнулся, темный провал рта открылся, словно вампирская пасть.

— Нас убьют, если найдут. Убьют, если мы его вернем загонщикам. В общем убьют в любом случае. А вот если доставим по адресу, тем, кому звонил тот лысый... Возможно, поймаем удачу. Настоящую, какая выпадает только раз.

— Удачу, — пробормотал Кот. — Как Рыжий, да... Пулю в лоб.

— А ты что, бессмертный? — отбил выпад фюрер. — Мы так и живем, с оружием в руках. Мунис поймал пулю, Кирнан тоже. Так они могли их словить в любой другой день. Сегодня, завтра, через год.

Хольг подступил вплотную к пулеметчику.

— Это круг, из него не выбраться, если у тебя нет больших денег и сильных друзей. Доставим попа по адресу — можем получить и то, и другое. А пули... они нас везде ждут. Я рискну. Ты — как хочешь.

Кот тяжело, прерывисто вздохнул, пощупал повязку, которая пошла темными пятнами. Ничего не сказал, чуть склонив голову, словно признавая справедливость услышанного. Тихонько застучала жесть — девушка достала маленькую флягу, открутила крышку и протянула раненому. Пулеметчик все так же молча принял и благодарно кивнул.

— Эй ... отче, — щелкнул пальцами фюрер. — Сюда подойди. А теперь рассказывай. Все с самого начала.

Часть пятая

Путь праведника

Глава 22

Морхауз не сводил взгляда с кремового конверта, окаймленного витиеватой траурной рамкой из множества переплетающихся линий. Кардиналу не нужно было вскрывать конверт, чтобы проведать о содержимом — Александр и так знал. Приглашение на скорбное поминовение жертв 'Зеленой Линии'. Печальный юбилей — десятилетие с того дня, как 'Морлоки' нанесли чудовищной силы и жестокости удар, атаковав поезд с детьми европейской элиты. Никто из жертв не спасся, никто не свидетельствовал против убийц. И потрясение оказалось столь велико, что эффект прокатился по всему миру, меняя законы, людей и общество.

Во многом именно 'Линия' стала причиной, породившей завершенную в своей практичной безжалостности этику так называемой 'Железной Пяты', 'погонщиков социума'. Тех, кто открыто провозгласил, что экономический диктат сильных и суровое управление над слабыми есть не просто естественное состояние общества, но священный долг 'инженеров прогресса', укротителей дикой людской массы, отравленной гнилостными идеями покойного Маркса. И долг этот превыше всего, даже воли государств.

Однако в данный момент кардиналу было совершенно наплевать и на приглашение, и на собственно жертв легендарной акции исчезнувшей ныне анархистской группировки. Конверт с его строгой геометрической формой помогал сконцентрироваться и не буравить взглядом фра Винченцо, но вникать в каждое слово.

Секретарь выглядел еще более измученным и помятым, нежели ранее, в начале истории со спасением Гильермо. Среди роскошной шевелюры засеребрились многочисленные седые нити, щеки набрякли и обвисли на исхудавшем лице.

Как ни странно — усталость вкупе с измятым, потрепанным видом придали Винченцо поистине библейские черты. Теперь он походил не столько на одноглазого флибустьера, сколько на побитого жизнью и происками сильных мира сего отшельника, что выходит к людям из пустыни, дабы провести их тернистым путем мимо дьявольских соблазнов. Такому святому отцу хотелось довериться, открыть ему душу, признаться в скрытых прегрешениях. И фра этим крайне удачно воспользовался, в чем и отчитывался лично перед патроном.

— Итого. Солдатенков прошел обычной карьерой маргинала с формальным образованием, но без квалификации. Все они думают, что в диких землях заработают много денег, как белые messieurs. И закономерный финал.

— Я понял, — Морхауз шевельнул пальцами, прерывая Винченцо. Секретарь несколько увлекся в описании своей эпопеи и сбился с путеводной нити, а кардинал жаждал сугубой конкретики. — Так при чем здесь Цвынар? Чем этот поляк нам поможет в поисках?

— Он католик, — фра уже осознал свою ошибку и вернулся к основной и самой главной линии повествования. — Набожный католик.

Морхауз обратился в слух, а Винченцо не смог удержаться от гримасы. Слишком уж неприятной оказалась встреча с вахмистром из 'Тезея', бывшим работодателем Олега-Хольга Солдатенкова. Неприятной во всех отношениях. Секретарь был искушен в знании всевозможных пороков и грехов — что естественно для его положения и службы. Однако не часто ему доводилось столь близко и прямо соприкасаться с тем, что русские классики именовали 'свинцовыми мерзостями жизни'.

— Исповедь? — уточнил Морхауз.

— Нет, скорее доверительная беседа по душам, — уточнил Винченцо. — Хотя сам Цвынар наверняка счел, что он исповедуется лицу духовного сана. Я не стал его разубеждать. В конце концов, открытая для спасения, искренне кающаяся душа — уже благо.

— Господь милосерден, он простит тебе случайное заблуждение мятущейся души доброго католика, — нетерпеливо подогнал Морхауз. — Что рассказал Цвынар?

— Он отлично помнит Солдатенкова. Более того, пытался ему помочь.

— Почему?

— С вашего позволения, об этом позже, здесь отдельная история, она ... обыденна.

— Хорошо, — согласился Морхауз. — Продолжай.

— Цвынар пожалел Олега и очень прямо намекнул рядовому, что тому следовало бы бросать все и бежать.

— Солдатэ... — кардинал споткнулся на сложном русском слове и повторил попытку. — Сол-да-тенков послушался совета?

— Нет. Видимо решил, что это розыгрыш или провокация. Он остался и получил свое в полной мере. Но самое главное не это. Дело в том, что личные вещи Солдатенкова были отправлены на один из складов 'Тезея' с хорошими шансами забыться там. Потеряться. Так и случилось.

— Так-так... — если бы концентрация взгляда имела температуру, конверт обратился бы в пепел под глазами кардинала.

— Мы с вахмистром ... — Винченцо на мгновение замялся, подыскивая точное определение. — Достигли такой степени доверительности, что Цвынар провел меня на склад, и мы нашли вещмешок Солдатенкова. Я его опустошил.

Фра расстегнул большой кожаный портфель и осторожно, предмет за предметом, выложил его содержимое на стол, перед кардиналом.

Морхауз с полминуты молча взирал на скромный набор солдата в далеких землях. Зубная щетка, порядком облысевшая. Коробочка с присыпкой. Бритва. Ворох старых журналов, измятых так, словно хозяин готовил их для отхожего места. Подштанники на завязочках, фасоном больше похожие на детские штанишки-кюлоты. Складной нож — наидешевейшая штамповка 'дук-дук' с травленым узором. И прочее в том же духе.

— И?..

— Журналы, турецкие перепечатки французских изданий, — Винченцо не смог удержаться от скромной улыбки. — И фотографические буклеты.

Секретарь быстро раскрыл черно-белые листы, перевернув их так, чтобы патрон мог обозревать без помех. И чтобы кардинал не тратил ни единой лишней секунды, сразу же прокомментировал:

— Сначала я не понял, что здесь общего и просто прихватил полиграфию вместе с остальными вещами. Немного позже просмотрел еще раз.

Зашуршали перекидываемые секретарем страницы. И Морхауз понял, а поняв, звучно хлопнул в ладоши, заменяя этим порывистым жестом готовое прорваться сквозь зубы ликующее ругательство.

— Города, — сказал, как припечатал кардинал.

— Да! — выдохнул Винченцо. — Не просто города, а небоскребы... И Дашур.

— Азиатский 'город картелей', — протянул Александр Морхауз. — Надо же, какой любопытный фетиш у этого Солда-тен-кова...

— Солдатенков любил большие города и небоскребы, он специально собирал фотографии и описания Дашура. Здесь есть даже старый прейскурант на недвижимость. Обратите внимание, он не вырван, но аккуратно вырезан. Олег мечтал о новой сверкающей огнями жизни ... и о Дашуре.

Морхауз скривился.

— Слишком расплывчато, слишком ненадежно, — покачал головой кардинал. Глупый наемник мечтал о сверкающем городе... несколько лет назад. С тех пор слишком многое изменилось. Он мог направиться куда угодно.

— Позвольте здесь не согласиться, — настоял Винченцо. — Я проконсультировался у бихевиориста... кулуарно и разумеется без всяких персоналий, у проверенного специалиста, не склонного к болтовне и разглашению. Набор исходных данных очень скуден, однако специалист был весьма категоричен — такого рода мечты не забываются. Наоборот, по контрасту с тяжелой повседневностью они закрепляются на уровне нашего 'темного эго' и со временем становятся лишь более желанными.

— То есть если Солдатенков... — на этот раз кардинал выговорил фамилию без ошибок и в один прием. — Мечтал о Дашуре в прошлом, эта мечта сохранится в подвалах его 'темного эго'?

— И даже усилится. Я убежден, что Хольг поведет Боскэ в Дашур.

— Очень длинный путь, — критически поджал губы Морхауз. — Слишком длинный...

— Солдатенков явно набрался ума или, по крайней мере, хитрости, — не сдавался фра Винченцо. — Достаточно, чтобы командовать целой группой контрабандистов. Он наверняка уже понял, с кем связался. И если захочет продать его нам, то постарается сделать это как можно дальше от опасных мест.

— И старые мечты повлекут его к городу-сказке... — задумался кардинал. — Что ж, по-прежнему зыбко, однако в этом есть резон. Да. Значит, если Солдатенков не убьет Гильермо сразу... если не бросит в дороге как балласт... — Морхауз явственно выделял все эти 'если'. — Если не постарается продать нашим врагам... Если не попытается продать каким-нибудь местным бригандам... Тогда он, возможно, направит стопы свои к светлой и безнадежной мечте глупой юности.

Фра Винченцо промолчал. Впрочем, ответа здесь и не требовалось. Кардинал еще раз обозрел скудный набор вещей Солдатенкова, отметил про себя, что среди печатной продукции нет порнографии — милиционер либо оставался высоконравственным человеком, либо экономил даже на естественных солдатских потребностях. Однако при этом находил деньги на пусть дешевые, скверные, но все же не грошовые журналы с видами мегаполисов. Преимущественно одного мегаполиса.