Видя все по глазам, Гримберт сбавляет обороты.
— Мы уже пробовали у Вороньего и Скалистого. Я не могу допустить еще одну катастрофу, — герцог доливает вина, на этот раз цежа по глотку. — Прямой штурм ничего не даст.
Все попытки овладеть фортами Вороний и Скалистый пятном ложатся на войско. Приходится распускать ложь, что бы армия не начала разбегаться.
Неугомонный Магдебод разводит бурную деятельность. Получив армию, тот час бросается в бой. И надо заметить по-умному. Обстрел из метательных машин, сковывание вражеских магов отдельными поединками. На штурм идут несколько колонн, волна за волной. Сам впереди, воодушевляя воинов силой и отвагой. Вернее пытаясь. Раненого стрелой герцога едва уносят с поле боя. А армия отброшена и едва не растоптана.
Лис Хариберт как всегда плетет паутину. Подкупы, тайные переговоры. В форт должны были проникнуть шпионы и открыть ворота. Их головы отправяют монгонелью обратно.
— У Вороньего мы потеряли десятерых рыцарей, — говорит Гримберт, сжимая кулаки в бессильной злобе. — Пехоту никто и не считал. Это позор. Их магическая оборона до сих пор не прорвана. Вести в таком состоянии войска на штурм... Я такой приказ не отдам.
— Даже если такой приказ отдам я? — с нажимом говорит Оттон.
Герцог улыбается и поднимает бокал в салюте.
— Вот ты тогда осадой и командуй.
Король от шока поперхнулся. Чертов Гримберт. Везде со своей спесью. И как на него Теодорих управу находил? Хочется позвать стражу и велеть подвесить наглеца на крюке. Один Безначальный знает, чего стоит взять себя в руки и успокоиться.
— Это по твоему совету я созвал ополчение. Призвал наших папских союзников. Зачем тебе армия, если ты не намерен вести ее в бой?
— Да потому что ты не видишь ничего за спинами своих гвардейцев! — не выдерживая, чуть не срываясь на крик, восклицает воин.
Вскочив, Гримберт отбрасывает полы шатра. При полной луне очень светло. Свет падает на лагерь, стоящий у неприступных стен. Караульные, не скрываясь, жгут факелы и жаровни. Порой можно услышать неразборчивые крики, сопровождающиеся смехом. Глумятся. Бунтари не боятся королевского войска. Победы окрыляют, в то время, как над лагерем зависает рок.
— Взгляните вокруг, — герцог делает неопределенный взмах рукой. — У меня нет трех тысяч. Каждый барон, виконт или маркиз приходит со своими рыцарями. Те приводят своих же крестьян. И никто не намерен выполнять чьи бы то ни было приказы. Рыцарь не займет позицию, посчитав ее не почетной. Я могу ручаться только за своих людей. Не считая ваших гвардейцев и наемник. Этой армией, — Гримберт невесело смеется при слове "армия", — управлять невозможно. Оттон откровенно поражен. Будто перед ним не герой многих сражений. Если и герцог дает оплошность, как Магдебод и Хариберт... Нет, про это даже думать нельзя.
— Я не справляюсь, — признается Гримберт. — Никто из нас не командовал таким количеством воинов. Нам нужна профессиональная армия. Как... как у Влада. Сейчас они на голову выше нас.
Герцог касается старой и больной темы. Оттон не считает нужным хоть как-то отреагировать. Со времен падения Темного Властелина надобность в регулярной армии отпадает. Даже набеги островитян и кочевников уходят в прошлое. Еще одна перевернутая страница истории. Кадровые войска становятся непомерной ношей и их, скрепя сердце, распускают.
Герцог бросает на стол увесистую стопку свитков.
— Что это?
— Письма. От кардиналов и архиепископов. Глав ремесленных и торговых гильдий. Городских советов, — Гримберт вздыхает, смиряя взгляд. — Оттон, — обращается мягким голосом, как к любимому младшему брату, — эта война не нужна ни кому. Мы нужны Северу, а Север нужен нам. Останови это безумие.
— Если бы я мог, — сокрушается король. — Влад и слушать никого не хотел. А сейчас он побеждает. Не можем же мы приползти на коленях и унижаться, прося мира.
Происходящее чересчур. Смерть отца, повергшее в шок все, от папского двора, до гридницы князя. Корона, непомерно тяжелая, для бывшего всегда в тени. А теперь война. Война, развязанная не им. Плод амбиций зарвавшегося вассала.
— Я могу вступить в бой лично, — не смотря ни на что, Оттон не трус и не слабак. Так не пора ли напомнить всем, кто тут король. Не словом, а делом. — У нас есть Фафнир.
— Фафнир последний прирученный нами дракон, — отрицательно качает головой Гримберт. — Он символ королевства. Если его ранят или просто отгонят стен, последствия станут непредсказуемы. Тем ценнее жизнь монарха.
Разговор с герцогом вызывает головную боль. Король успевает пожалеть о приезде. Какой в том толк? Гримберт сожалеет о неподчинении аристократов, сам в открытую демонстрируя непокорность. На кого тогда положиться? Лучшие лорды Западноземелья ничем не могут помочь. Поэтому ли Влад поднимает бунт? Знает, что сильнее?
Раз так, к черту все и всех. Он король. Да, тень Теодориха, блеклая и жалкая. Пусть так. Но корона на его челе, так угодно Безначальному. И значит он, ни Магдебод, ни Хариберт или Гримберт найдет правильное решение.
— Мы вернемся к этому разговору позже, — роняет Оттон, мрачнея все больше. Настроение герцога как опасная зараза. — Мне нужно к дочери.
Гримберт искренне удивляется. Представить хрупкую девушку в этом свинарнике немыслимо.
— Ее высочество тут?
— Да. К счастью она хорошо знакома с боярином Свенельдом. Ради Хильды он пообещал временно остановить бои.
Допив вино, король символично ставит кубок поверх изображения Лунного на карте. Меховой плащ ложится на плечи — все же Север холодный и суровый край. И люди тут из льда и камня.
"Огонь растопит лед и камень расколет, — думает король, покидая шатер. — Мы победим. Обязательно победим"
Оттон вздыхает полной грудью, оказавшись снаружи. Вокруг лязгают сталью гвардейцы, пестря гербами и перьями на шлемах. Монарх поднимает взгляд к небу, к ярко мерцающим звездам. И быть может, ища совета и утешения. Небо мелькает на миг упавшей звездой, подмигивая.
— Идем, — делает Оттон знак рукой свите.
* * *
Неужели этот день заканчивается? Рихард добредает до палатки, волоча ноги. Все тело ноет. Кажется, моргнешь, и никаких сил не хватит открыть обратно. Таким уставшим юноша никогда не был.
— Хреново выглядишь, дружище, — подшучивает Крыса, перематывая обмотки на ногах.
В таких условиях ноги — первая беда. О добротных кавалерийских сапогах и мечтать грешно. В лаптях много не навоюешь. Вечно сырость, камни набиваются. Так и калекой недолго остаться. У Крысы вон скоро язвы таким темпом гноиться начнут.
— А? Что ты сказал? — голова нестерпимо гудит, Рихард с трудом понимает, что происходит.
Крыса рукой машет, мол, забей.
На костер ставят большой чан с водой. Молодой ополченец с удовольствием стягивает безнадежно испорченную рубаху. Целиком опускает голову в теплую воду. Ка-айф. Весь день только о этом и мечтал.
— Мир вашему дому, — в палатку протискивается удивительно довольный Ворон.
Раскладывает на импровизированном столе угощение. В тряпичном свертке оказывается копченое сало, печеный картофель, овощи и даже солонина.
— Откуда такое богатство? — Крыса набрасывается на небесные дары, обжигаясь и дуя, чистя картошку.
Ворон подмигивает и достает из-за пазухи истинное чудо. Мех с настоящим элем. Свежим и очень вкусным. Даже Рихард прикладывается.
— Помните, вещи разгружали? Она вроде дочь короля, приехала с подарками. Для нас даже концерт будет. Идете?
Крыса что-то мычит с двумя набитыми щеками и энергично кивает головой.
— Я безумно устал и у меня сейчас голова лопнет, — говорит Рихард, делая последний глоток и возвращая мех. — Идите без меня.
* * *
Теплая, чуть покалывающая аура касается кожи. Страшный, гниющий рубец на предплечье покрывается коркой. Старик, запахнутый в темно-синий плащ, благодарно улыбается. Свет, исходящий от костра открывает глубокие морщины. Будто борозда проходит по пахотному полю.
— Спасибо дочка, ты очень помогла, — глаза старика источают неподдельную доброту.
Девчонка, маг-лекарь, смущенно улыбается. Садится на поваленное бревно, обнимая сумку с алхимическими препаратами. Волшебники тоже уязвимы. Старик чуть не лишается конечности. Слишком сильный поток пропущен через руку. Дух может и силен, а Дар все тот же, что в далекие времена юности. Но есть время рассвета. И есть время заката.
Старый маг открывает было рот. Судя по блеску глаз, вспоминает очередную байку. Кажется у неунывающего колдуна неисчислимое количество историй. Одновременно нелепо смешных, но поражающих глубиной мудрости. Слово так и не срывается. С возвышающейся над лагерем сценой чьи-то пальцы касаются струн арфы. Короткий перебор заставляет замолчать. Вслушаться в журчащую ручьем мелодию.
— Она... прекрасна, — не находит других слов появляющийся из темени лучник.
Парень подбрасывает сухих дров в костер. Садится рядом с волшебниками, зачарованно наблюдая за появлением принцессы.
— Холодна, — уточняет на свой лад маг, вслушиваясь в голос поющей Хильды. — Холодна и в этом ее великолепие.
— А я думаю сейчас она раскрылась перед нами. Этой песней, — говорит чуть покрасневшая девушка.
Так бывает на войне. Их было двое. Разных, ни в чем не похожих. Один молодой худощавый парниша, вечно хлюпающий носом. Угрюмый и неразговорчивый. Другой здоровенный как шкаф, источающий поразительное добродушие. Они стояли вдвоем. И смерть бушевала повсюду. Слепая, хохочущая в безумии. Один уцелел. Другой... мог бы, снизойди волшебники помочь. Могучее тело таяло на глазах. Кожа сползала омерзительными, источающими зловоние кусками. Но улыбка так и не сошла с круглого лица.
"Ну что ты, друг? — ничего не видящие глаза смотрят вверх. Видимо чувствуя сердцем зов звезд. — Все хорошо. Не плачь. Я...Я..."
Он просил не плакать. Воин с остервенением трет непрошенную влагу. Долой! Улыбается сквозь горе, садясь у сырой могилы. Глоток обжигающего горло, мерзкого виски. Вот и все поминки. Есть ли у погибшего семья? И где то место, что звал домом? Никто не знает. Ополчение становится семьей. А холод неглубокой могилы домом.
— Эй, друг, — смеется солдат, заливаясь самогоном. — Ты слышишь ее песню? Как красиво поет. Слушай, слушай, друг мой. Эта песня в твою честь!
Песня действует на всех. По своему, но весь лагерь замирает. Останавливается сама война. Смерть опускает скипетр в почтении перед хрупкой поющей девушкой. Лучник и волшебница переглядываются, понимая для себя нечто важное. Старик-маг, на какое-то время возвращается на тридцать лет назад. И снова кружится в танце с той, кого так сильно любил.
"Да, раскрылась, — понимает он, смотря на отдаленную фигуру Хильды. — Но не перед нами"
Что-то холодное касается рук. Крупные белые хлопья падают на землю и одежду. Покрывают лагерь белоснежным покрывалом.
— Ой! Снег пошел! — девушка, смеясь, рассматривает узор снежинки на ладони. Внезапная догадка..., — Это ведь она? Это ее волшебство.
— Смотрите, — указывает лучник, пораженный увиденным. — Она плачет.
Папские земли. Святой Город.
— Ведьма!
Люди всегда ненавидят непостижимое уму. И боятся. Боятся, пожалуй, больше. Ограждаются придуманными и реальными барьерами. Бегут, столкнувшись. Но стоит страху отступить, стремятся растоптать, унизить, высмеять. Хоть в малом, трусливо, отомстить за страх и слабость.
— Демонская потаскуха!
— Гори в аду, ведьма!
Нелепый покаянный наряд, сродни шутовскому. Еще одна попытка растоптать остатки гордости. В бездну все. Сегодня шоу отменяется. Не дождетесь слов покаяния. Ни одна слеза не омочит щек. Губы плотно сжаты, изредка поигрывая ироничной улыбкой. Взгляд направлен вперед. Скользит поверх голов ликующего плебса.
"Всех вас пожрет тот же огонь, — думает Ингунда, прислушиваясь лишь к грохоту ведущей ее телеги. — Темный Властелин возродился"
Повозка окруженная охраной заходит за поворот. Вот она — дорога грешника. Последнее путешествие темной волшебницы. Отсюда осужденный может видеть высокий столб, вязанки дров и хвороста. Последняя миля. Последний шанс для покаяния.
А тут балкон его святейшества. Сидит, наверное, наблюдает. Благодетель. Адриан лично распоряжается о "особой милости". Пускай катятся ко всем чертям со своей милостью. Если на то воля Тьмы, встретит судьбу и выпьет поднесенную чашу до дна. Удавка не коснется шеи ведьмы. Не избавит от мук огня. Пусть так. Ингунда скалит зубы в крысиной усмешке, обращаясь к окну папы. Помост. Высокий палач в маске, тянущий волосатые руки.
— Желаешь примириться с Господом нашим Безначальным? — тут как тут появляется священник.
Ведьма встречается глазами со слугой Бога. Такими же спокойными. Не чета ликующей толпе. Мелькающая смерть приедается, превращаясь в рутину. Сколько видел, таких же? Запомнил ли кого? Или проносятся перед взором безликими куклами?
От последнего фарса удержаться нет сил. Плевок попадает прямо в лицо святоше. Толпа за спиной рвет и мечет, требуя расплаты. Над ведьмой поднимается кулак палача. Резкий жест священника и тот в поклоне отступает.
— Да смилуется Безначальный над твоей заблудшей душой, — громко возглашает клирик, осеняя ведьму священным символом.
Стражники ведут несопротивляющуюся женщину к столбу. На руках щелкают железные замки. Хор затягивает молитву. Чинно и красиво, даже ведьма признает. Смолкает и толпа, внимая гимну.
Взгляд Ингунды скользит по улице, крышам домов.
Сейчас все и произойдет. Он появится. Такой, каким описывают тайные летописи темных. На вороном коне, сам с головы до ног в черном. Бездна Тьмы в провале капюшона. Темный Властелин, ведущий в бой легион демонов. Мертвые полезут из могил. Ужас и смерть воцарится над Святым Городом. И где стоит дом Безначального, разовьется черный стяг.
Короткий кивок священника. Палач подносит факел. Огонь быстро схватывает просмоленные дрова. В нос ударяет едкий запах, глаза щиплет от дыма. Но ведьма хохочет. Ну конечно, он же придет. Спасет верную слугу. Вот только почему предательски дрожат колени? Страх сковывает сердце.
Языки пламени ползут вверх. Лижут голые пятки, вызывая нестерпимую боль.
— Нет! — не в силах более сдерживаться орет темная. — Это не правда!
Все выше и выше. Горят шутовские одежды, лопается кожа. Боль...
— Знаки были верны, — хнычет как девчонка Ингунда, извиваясь. — Он возродился! Темный Лорд возродился! Ну где ты!? Г-д-е т-ы м-а-т-ь т-в-о-ю!?
Крик истязаемой ведьмы вливается в поток людского гомона. Огонь отражается в глазах. Вздымается высоко, в клубах дыма последний раз мелькает силуэт. Еще одна заблудшая душа. Гравюры прошлых десятилетий открывают и более страшные картины. Целые площади, заполненные осужденными. Царила неописуемая истерия, подогреваемая страхом перед Темным Властелином. Но даже такие единичные эпизоды вызывают дрожь. Как если можно поступить иначе.
Папа Адриан закрывает занавеску. Жаль нельзя закрыться так же от всего.
— Ваше святейшество, — раздается баритон входящего мажордома.
