Рыцарь Грааля

— Все сказал? — светлые пронизывающие, точно два острия, глаза смотрели на Пейре, не мигая. — Твой турнир будет задержан, так что никто тебя не хватится. Впрочем, если ты отказываешься идти сам, ничто не помешает мне выпустить тебе кишки прямо здесь. Особе же, пославшей меня, я скажу, что ты вздумал сопротивляться, и в честной схватке мне пришлось прирезать тебя. Как тебе такая песня, трубадур?

Пейре прикусил губу. Незнакомец снял с плеча молодого человека лютню и, взяв в руку инструмент, подтолкнул его к выходу. Они без лишних проблем миновали двор, прошли мимо турнирного поля и конюшен и остановились перед шатром Рюделя. Германец весело приоткрыл тонкий полог, пропуская вперед себя юного трубадура,

В шатре были все та же троица — принц Джауфре Рюдель и его извечные попойщики Густав Анро и Этьен Шерри. Пейре взглянул еще раз на германца и только тут вспомнил, что видел его вчера в свите принца. Вся компания мирно закусывала. Огромные мясные пироги и дивно благоухающие куски жареного мяса были разложены прямо на подносах. При виде Пейре гасконец порывисто привстал и, тыча в сторону вошедшего обглоданной костью, зашептал что-то на ухо принцу. Джауфре поднял кружку с пенистым пивом и, отпив из нее добрую половину, посмотрел в глаза ничего не понимающего Пейре.

— Так, значит, это ты?

Решивший поначалу, что все происходящее — шутка, Пейре увидел лежавшую неподалеку изуродованную гитару и упал на колени.

— Пейре Видаль, вчера я спас твою негодную жизнь, пригрел тебя в своем доме, а ты... вот как ты отплатил мне! Черной неблагодарностью! — он вскочил и, сверкая очами, подошел к готовому провалиться сквозь землю мальчику. — Можешь ты что-нибудь сказать в свое оправдание?

Пейре молчал.

— Да что его спрашивать, низкая душа! Предатель! Я же сам видел, как этот плебей вчера ночью подпилил струну! — гасконец бросил в Пейре костью. Но тот даже не поднял руки для того, чтобы защитить лицо. — Видите, мой принц, ему нечего сказать в свое оправдание. Дозвольте мне разрубить его прямо сейчас на мелкие кусочки?

— Ты видел, как Видаль подпилил струны? — молчаливый Густав смерил приятеля недобрым взглядом.

— Как тебя сейчас! — гасконец вынул из ножен меч и подошел к коленопреклоненному трубадуру.

— И когда это произошло? — не отставал Густав.

— Когда ты, мой друг, дрых, выводя своим длинным носом известные рулады, — гасконец терял терпение.

— Ночью? А почему тогда ты не остановил подлеца и не спас бесценную гитару сиятельного принца? — Анро потянулся за бочонком и, держа его в одной руке, а кружку — в другой, наполнил ее свежим пивом.

— А действительно, Этьен, почему ты не поймал Пейре за руку? — вступил в разговор принц. — Как мы теперь можем доказать, что струны испортил именно Видаль? Твое слово против его слова...

— Мое слово — слово сквайра, его слово... — сэр Шерри сплюнул. — Но откуда я мог знать, зачем ему понадобилась гитара? Он же на ней весь вечер играл! Я и думал, что парень никак успокоиться не может. Что плохого, если поиграет человек на сон грядущий, все ведь слышали, как он это умеет...

— А почему тогда перед турниром не сказал, что инструмент негоден? — не отставал от него Густав. — Нескладно как-то получается: сначала Пейре Видаль калечит гитару принца, а затем выходит выручать его на турнире? Что-то не складывается... Может, струны подрезал кто-то другой?

— Все отлично складывается — Пейре Видаль хотел стать первым менестрелем при вас, ваша милость, — гасконец умоляюще посмотрел на своего принца, но тот не сводил глаз с не пытающегося сопротивляться или оправдываться юноши. — Поэтому он и подстроил все так, чтобы вышло, будто бы он герой и вам помогал. А на самом деле... Ваша милость, да неужели же мы ему даже ушей не отрежем? В самом деле! Да спросите вы хоть у своего сокольничего, что приволок сейчас этого крысеныша. Бывало ли когда, чтобы смерду сошло с рук такое дело?!

— Оно, конечно, верно, — отозвался германец. — Наказать — это, конечно, можно. И Этьен дело предлагает — в смысле уши отрезать. Меня только одно смущает — уши ведь не продашь. А струны, я думаю, большущих деньжат стоят. Так что с ушами или без, а парня-то, похоже, придется на службу брать, иначе как с него, огольца, долг-то спрашивать?

— Еще чего — после такого и на службу! — гасконец подскочил к сокольничему с занесенным над головой мечом, но тот ловко перехватил оружие, свалив самого Этьена на землю.

— Не балуй, господин сквайр, а то, не ровен час, порежетесь, — германец улыбнулся, обнажив кривые клыки, и, демонстративно повернувшись к гасконцу спиной, подошел к Пейре. — Отвечай, трубадур, как ты замыслил подобное вероломство? И когда? После того, как Шерри поведал тебе о том, как слаб в трубадурском искусстве сиятельный принц, или позже, когда подъехал гонец из замка?

Пейре кивнул.

— Все он врет. И парень и этот... — Этьен покосился на строгого сокольничего.

— Что, я вру? О гонце или о том, как ты, шельмец, сидя на крыльце харчевни, битый час рассказывал парню, как переживаешь за своего господина? Что он слабый поэт и не бог весть какой музыкант? Скажешь — не переживаешь?

— Я... — Шерри не знал, что отвечать. О гонце знали все, что же касается разговора с Пейре, то тут могли появиться и другие свидетели.

— Так, значит, ты, Этьен, считаешь меня слабым поэтом? — улыбка принца не предвещала ничего хорошего.

— Я... ни в коем случае, я всегда превозносил ваш удивительный дар! — сжался гасконец.

— А почему тогда ты переживал за исход турнира?

— Ваша милость, — Густав подошел к принцу. — Я думаю, что, говоря по справедливости, Пейре Видаль не так уж и виноват. Он добрый и впечатлительный юноша — только и всего...

— Значит, и ты предрекал победу Бертрану? — принц обреченно плюхнулся на подушки, подавая сокольничему свою кружку, для того чтобы тот мог наполнить ее пивом, и предложил ему самому присоединиться к скромной трапезе.

— Бертран де Борн — очень опасный противник, — Густав вздохнул. — Я всегда ценил проницательность вашего высочества, но... что греха таить — боевая муза Бертрана нравится публике больше, чем ваши чувственные песни.

— Это правда, верный Анро. Но почему ты сам не попытался отговорить меня от участия в поединке? Ведь ты знал, что Бертран побьет меня и сделает посмешищем.

— Знал-то он знал, да только на такие подвиги у вашего Густава кишка тонка, — нашелся сокольничий. — Не браните его, сеньор. Что он, по-вашему, должен был на ключ вас запереть или ноги переломать? Так вы, пожалуй, и без ног нашли бы способ туда добраться. А паренек, он, конечно, виноват, и струна погибла — за это, понятное дело, рассчитаться нужно, но только, положа руку на сердце, он же вас и спас.

— И что же ты предлагаешь — наградить человека, который поломал гитару, сделанную уникальным мастером? — Принц нахмурил брови, но Пейре уже понял, что гроза миновала.

— Наградить или казнить — это на ваше усмотрение, — сокольничий проглотил кусок мяса и облизал жирные пальцы. — По мне, так, что ни решите — все хорошо. Скажете уши обрезать или велите повесить — пока он не рыцарь, он в нашей власти. А в случае чего — я целиком вину на себя возьму.

— Подойди сюда, — Рюдель поманил Пейре, и тот, поднявшись, на затекших ногах подошел к снова усевшемуся за трапезу принцу. — Тебя, конечно, стоило повесить... — Рюдель сплюнул на земляной пол. — И я бы это с удовольствием сделал, но хороших трубадуров следует ценить — поэтому я тебя прощаю.

Пейре кинулся перед принцем на колени и облобызал его руку.

— Скажу больше. Я не стану препятствовать твоему посвящению, хотя это было бы справедливо. Признаться, поначалу я хотел взять тебя в свой замок, но после того, что произошло, боюсь, это будет уже сверх меры. Тем не менее я должен сказать, что благодарен тебе за то, что ты пришел ко мне на помощь, не побоявшись выступить против Бертрана де Борна. Поэтому я не отказываю тебе совсем в своем покровительстве и обществе и возможно, что когда-нибудь, когда мы с тобой встретимся снова, мой гнев по поводу оскверненной гитары поутихнет, и тогда мы сможем попытаться снова стать друзьями. Сейчас же ты уйдешь. Я от всего сердца желаю тебе победить и найти себе достойного хозяина.

На глаза Пейре навернулись слезы, он хотел поблагодарить Рюделя за то, что тот сохранил его жизнь, но не мог этого сделать. Словно в тумане или дурном сне он ощутил знакомую тяжесть лютни, и в следующее мгновение кто-то властно подтолкнул его к выходу.

В этот момент зазвучали трубы герольдов.

На негнущихся ногах Пейре возвращался в турнирный зал. Рядом с ним туда же шли веселые толпы, кто-то снова бил юношу по плечу, кто-то желал удачи. Пейре не видел никого вокруг, не запоминал имен и лиц. Вместе с Рюделем из его жизни уходила сама надежда найти себе место трубадура при влиятельном, богатом и знаменитом сеньоре. Он вернулся на свое место одним из последних, за что тут же получил выговор от де Орнольяка,

Пейре осушил поданный ему местным пажом кубок, так и не поняв, что пьет, убрал с лица непослушные волосы и замер в ожидании вызова.

О том, как проходил решающий турнир трубадуров в тулузском замке

Трубы герольдов возвестили о начале предпоследнего и решающего поэтического поединка. Первыми, как это и было предписано заранее, для поэтического боя были приглашены прославленный трубадур и виконт Отфора благородный Бертран де Борн и его менее знаменитый противник, лучший трубадур из замка Табор, Готфруа Ларимурр.

Кожаная одежда Бертрана в этот раз была дополнена тонкой, словно туманное облачко, женской вуалью, которую галантный кавалер прикрепил к своему плечу на манер гигантского цветка. Этот самый цветок Бертран то и дело прижимал к губам, многозначительно целуя прозрачные лепестки и вдыхая тонкий запах. При виде такого великолепия у Пейре перехватило дыхание, а из головы как бы сами собой выветрились печальные мысли о потерянной Блайи и принце Джауфре Рюделе.

Возможно, кому-то из наших почтеннейших читателей покажется странным столь быстрое возвращение к жизни из той бездны отчаяния и печали, в которой Пейре оказался по вине своего горячего сердца и искреннего желания спасти от бесчестия славного принца Джауфре Рюделя, но Пейре был еще так молод и, наверное, просто не умел еще предаваться долгой скорби. Возможно, виной тому был его легкий и незлобивый характер. Или, глядя во все глаза на распустившийся на плече Бертрана де Борна цветок любви, он вдруг осознал, что, случись ему выбирать королеву турнира, он не сможет назвать ни одного женского имени, так как не знаком ни с одной из присутствующих на турнире дам, кроме королевы прошлого года донны Бланки.

Согласитесь, такое откровение должно было не просто отвлечь юного поэта от горестных дум, но и начисто выбить его из седла, потому что, как всем известно, рыцаря определяют следующие вещи.

Что бы ни произошло, рыцарь должен быть опрятно одет, потому как никогда не знаешь, что припасла для тебя судьба — встречу с королем, любовное свидание, честь сразиться на турнире с каким-нибудь странствующим рыцарем или быть убитым.

Рыцарь должен быть галантным и уметь ухаживать за дамами, благосклонности которых он может добиваться как ратными подвигами, так и слагая стихи и играя на музыкальных инструментах.

Рыцарь получает свое первое посвящение в кругу рыцарей, и второе посвящение дает ему дама сердца, которой у Пейре не было и в помине.

Меж тем Ларимурр запел, аккомпанируя себе на трехструнной гитаре. Пейре повернулся к вольготно устроившемуся на своем кресле Луи де Орнольяку как раз в тот момент, когда тот разворачивал какое-то письмо. Стоявший тут же посыльный еле держался на ногах. Его одежда, волосы и лицо были покрыты пылью, рука лежала на рукояти меча. Возможно, повстречай Пейре этого человека еще вчера у гостиницы, в которой остановился Рюдель, или на рыночной площади, он не обратил бы на него никакого внимания, но здесь, среди великолепной публики, этот серый от пыли воин представлял собой небывалое зрелище. Нетерпеливым движением де Орнольяк разломал печать и развернул свиток. По тому, как изменилось лицо учителя, Пейре понял, что произошло что-то из ряда вон. Неожиданно де Орнольяк забылся до такой степени, что вскочил на ноги и, делая знаки нетерпеливо прогуливающемуся вдоль линии заграждения Бертрану, подбежал к приятелю. Де Борн порывисто схватил листок и, вперившись туда взглядом, застыл на месте.

Ларимурр пел балладу о золотом соколе, принесшем с небес Божье благословение и научившем первого трубадура благороднейшему искусству миннэ. В другое время Пейре с удовольствием послушал бы эту поучительную историю, сейчас же он смотрел на Бертрана и де Орнольяка, гадая о содержимом таинственного письма.

Ситуация становилась все страннее и страннее: вместо того чтобы чинно слушать соперника, Бертран вдруг начал крутить головой, выискивая кого-то среди публики. Затем он бросил свою черную лютню на руки де Орнольяка и сделал попытку покинуть турнирный зал, но, должно быть, вовремя одумался и, шепнув что-то другу и забрав инструмент, вернулся на отведенное ему для ожидания место.

Ларимурр закончил легенду и изящно поклонился собранию. После этого, не дожидаясь окончания хвалебной речи герольда, в центр зала вышел Бертран де Борн. И хотя у Пейре не было возможности хорошо узнать характер знаменитого трубадура, он понял, что в этот момент Бертран меньше всего на свете расположен к песнопениям. Светлые глаза трубадура метали молнии, пальцы дрожали, а на упрямом лбу вспухли вены. Казалось, что весь он, как натянутая тетива лука, секунда, воздух разорвет легкий свист и душа его сорвется с тетивы напряженного сердца и ринется в неизвестность.

Вместо предисловий и игр с залом Бертран сразу же пошел в яростную атаку, целью которой была победа или смерть. Оглушенный, ошеломленный Пейре внимал гению Бертрана, когда кто-то нежно дотронулся до его плеча.

За спиной юноши стоял незнакомый рыцарь в серой кольчуге и шлеме с крестом, нижняя часть которого закрывала его переносицу. Господин был невелик ростом и коренаст, его светло-карие глаза казались почти что янтарными, кроме того, незнакомец был рыж или, скорее, ржав. Пейре вопросительно посмотрел на рыцаря.

— Ваше имя Пейре Видаль? — отчетливо спросил незнакомец, убирая руку с короткими узловатыми пальцами с плеча юноши.

— Да, это мое имя, — Пейре вежливо поклонился, отмечая про себя, что рыцарь опоясан сразу же двумя мечами, кроме того, за поясом и из голенища левого сапога у него торчали рукояти кинжалов. После общения с ножами германца Пейре мог по праву считать себя стреляным воробьем и не согласился бы выйти вместе с этим рыжим даже на один шаг из турнирного зала.

— Я слышал ваше выступление, мой юный друг, и хотел бы предложить вам место трубадура в моем замке, — тихо, но внятно произнес ржавый рыцарь.

— В замке?! — Пейре чувствовал себя на вершине блаженства, — Как мне называть моего повелителя и господина? — спросил он, но тут Бертран умолк, и публика разразилась громом оваций, из-за которой, о горе, он не расслышал произнесенного имени.