Рыцарь Грааля

Подчиняясь всеобщему порыву, Пейре посмотрел на раскрасневшегося и, по всей видимости, довольного Бертрана, победа которого была теперь более чем очевидна,

— Sol oriens! — произнес старый граф, показывая на Бертрана и одновременно кланяясь ему. — Sol oriens — Победа за благородным Бертраном де Борном, виконтом Отфора. И эта победа безусловная, как то, что солнце встает на востоке — Sol oriens!

Бертран картинно раскланялся и вернулся на свое место, провожаемый радостными возгласами и рукоплесканиями.

Пейре поправил одежду, пригладил волосы и, сложив руки, произнес благословенную молитву Деве. Меж тем герольд начал рассказ о славных подвигах благородного итальянского рыцаря Лоренцо де Морсанваля, подготавливая зал, в котором, казалось, продолжали звучать бравурные ритмы де Борна. Постепенно, однако, герольду удалось переломить общий настрой публики или, во всяком случае, добиться относительной тишины. После чего в центр зала вышел высокий итальянец, баллады которого Пейре слышал на предыдущих поэтических поединках.

Морсанваль играл на старинной арфе, и его пение разительно отличалось от призывных сирвент Бертрана. Лоренцо пел балладу о том, как непорочная и благородная во всех отношениях дама провожала в крестовый поход своего рыцаря. Рыдая затем в зарослях невиданных цветов, вздыхая и жалуясь на свою безрадостную судьбу. Утешить прекрасную даму решается сам бог любви Амур, который успокаивает ее и обещает хранить от стрелы, меча и копья доблестного Палладина любви. С тем чтобы тот явился к ней живым, здоровым и увенчанным славой.

Слушая поучительную балладу сеньора Морсанваля, Пейре лихорадочно соображал, что петь самому. Для своего выхода он еще дома вместе с де Орнольяком выбрал перепетую им как-то для матери легенду о влюбленных, разлученных злой судьбой и ожидающих встречи друг с другом в этой или следующей жизни. Но сейчас эта, довольно смелая легенда, словно утрачивала половину своего очарования. Пейре мысленно перебрал в голове имеющийся у него запас песен и остановился на одной, страстной, дерзновенной и почти что кощунственной песне признания в любви рыцаря своей придуманной возлюбленной, чей образ как две капли воды походил на лик Девы Марии в церкви, в которой любил молиться рыцарь.

Когда отшумели аплодисменты и герольды прославили впервые участвующего в турнире и мечтающего о посвящении в рыцари мальчика, похожего на небесного ангела, Пейре вышел в центр зала и, нежно перебирая струны белой лютни, запел. Его голос поднимался все выше и выше, нежно и верно штурмуя небеса, за которыми рыцарю из песни виделся ангельский образ его возлюбленной. Лютня рыдала, звеня тысячью хрустальных колокольчиков-ангелов, голос же Пейре вдруг взвился вверх и истончился до такого звука, от которого у присутствующих побежал мороз по коже, а сердца замерли, как от невиданной прежде ласки.

Колдовской эффект добавил еще тот факт, что солнце, с самого начала предпоследнего турнира поэтов спрятавшееся за тучу, вдруг выбралось из своей небесной тюрьмы и озарило фигуру Пейре, высветив его прекрасные золотые волосы. Это произошло как раз в тот момент, когда умирающий от любви рыцарь узрел, наконец, свою небесную даму и, не выдержав свалившегося на него счастья, отдал Богу душу.

После выступления Пейре зал неистовствовал, не отпуская юношу и требуя, чтобы он продолжил пение. Чего, по правилам турнира, не мог позволить ему даже сам старый граф.

Забегая вперед, хочется сказать, что именно после необыкновенного успеха 'Молитвы рыцаря' завистники начали поговаривать, что юный Видаль с его внешностью и голосом является певцом кастратом. Присутствующие в зале итальянцы наперебой рассказывали, как подобная операция проводится в их землях и какой пользы можно добиться в результате нее. Поэтому сразу же после окончания предпоследнего выступления трубадуров разгоряченные рыцари поймали во дворе замка пятерых мальчишек и, не мудрствуя лукаво, лишили их всего мужеского. После чего означенные юнцы, правда, не запели ангельскими голосами, но один из них после долгого лечения все же выжил и поведал сию горестную повесть гостившим в замке трубадурам, которые не преминули воспользоваться ею для создания своих новых песен на потеху копейщикам да лучникам.

После шумного успеха Бертрана и Видаля вышедшие друг против друга Луи де Орнольяк и Гийом де ла Тур, несмотря на прекрасные песни и блестящее владение инструментом, так и не смогли превзойти в искусстве пения своих предшественников. Тем не менее сирвента 'Утреннего солнца' мессена Орнольяка и 'История Орфея' сера Гийома де ла Тур были сразу же разучены менее удачливыми трубадурами и жонглерами, которые разнесли их затем по всем окрестным замкам.

К слову, 'История Орфея' со всеми ее леденящими душу подробностями приобрела еще большую популярность через пару лет после памятного турнира в городе Тулузе, а еще точнее, после смерти самого Гийома.

Многие считали, что странный трубадур получил откровение свыше. В стихах, которые во время вечерней молитвы были ниспосланы ему его ангелом-хранителем, несчастный де ла Тур должен был прочесть свою собственную скорбную участь. Но, как это частенько случается, трубадур выбил из седла зазевавшегося провидца.

Но не будем скакать впереди лошади. История об этом уже не за горами.

Тулузский же турнир, как это, должно быть, предсказал уже прозорливый читатель, определил трех победителей: яростного Бертрана де Борна, умного де Орнольяка, таинственная фигура которого и по сей день хранит свои секреты, скрываясь в тени более ярких и удачливых рыцарей того времени, и, наконец, нашего героя Пейре Видаля. Стремительное продвижение последнего было встречено всеобщим ликованием и являлось чудом, возможным лишь в благословенных землях Лангедока, где рыцарем становились не только по праву рождения, но и по наличию божественной отметины, имя которой — талант! Да благословит Бог сей край, в котором любовь и искусство побеждало по праву красоты древние устои. Отжившие истины разбивались рыцарской перчаткой, лопаясь, подобно ореховой скорлупе, в которой уже давно не было ничего, кроме собственного праха, где милосердие было выше справедливости и любовь восседала на троне. Славьтесь, Лангедок, Прованс, Гасконь и Перигор, воспетые в бессмертных песнях твоих трубадуров!

О том, как Пейре Видаль лишился всего своего имущества, и о ночной вылазке

Пестрые, веселые толпы высокородной публики вперемешку со слугами, служанками, оруженосцами, дуэньями, менестрелями и прочим охочим до зрелищ сбродом занимали предназначенные для них лучшие места. Пейре улучил мгновение и, перекинув через плечо свою драгоценную лютню, выскочил к конюшням, где нетерпеливо били копытами боевые скакуны и слышался лязг да скрежет новых шлемов и кольчуг, которые оруженосцы помогали надевать своим господам. Взору Видаля предстало изумительное зрелище — прямо посреди скрытого от нескромных взоров зрителей дворика, в бело-розовых подштанниках и белой нательной рубахе, стоял тощий, словно старая кляча Пейриного соседа-водовоза, рыцарь. Его глаза лихорадочно блестели, борода и волосы были всклокочены и стояли дыбом. Нетерпеливо рыцарь переминался с ноги на ногу, ожидая, пока нерасторопный оруженосец снимет с вьючной лошади его боевые доспехи. Сам рыцарь, должно быть, только что прибыл и, не отдыхая и не пытаясь найти более укромного места, решил тотчас же вызвать кого-нибудь на поединок, для чего и стоял теперь раздетым, пыхтя от возбуждения и нетерпения.

Пейре прошелся вдоль стоявших в стойле лошадей, выискивая только что приобретенного де Орнольяком скакуна, но так и не отыскал белолобого. С самыми тяжелыми думами он проследовал до кузницы и, не найдя там ни трубадура ни лошади, вернулся к турнирному полю, где вниманию гостей были предложены потешные бои, прыгуны и поэты, сочиняющие по желанию заказчика письма и любовные записки.

Пейре приметил среди гостей алый плащ де Орнольяка. Учитель беседовал с яростно доказывающим ему что-то Бертраном и молчаливым Гийомом де ла Тур. Не желая мешать разговору, Пейре остановился в двух шагах от троицы и начал ждать. Наконец Бертран хлопнул де Орнольяка по плечу и, отсалютовав присутствующим, быстро сбежал со ступенек.

— На вашем месте, сэр Гийом, я бы несколько раз подумал, прежде чем отправиться с нашим другом в рискованное и, осмелюсь заметить, бессмысленное приключение, — де Орнольяк выглядел раздосадованным.

— Бессмысленные?! Когда это любовь была бессмысленной, досточтимый сэр Луи? — рассмеялся Гийом. — Я появился на этом свете исключительно из-за любви и живу только ради нее!

— Ваше дело. Только, помяните мое слово, — де Орнольяк скривился, — Бертран сегодня уедет к своему королю, крестоносцам, домашним делам, а вы-то, мой ангел, останетесь. И с чем, смею я вас спросить? Впервые судьба столь благоволит к вам. И что же — вместо того, чтобы попытаться произвести впечатление на достойных шевалье, вы отправляетесь с мессеном де Борном на поиски приключений! Которые, кстати, неизвестно чем для вас закончатся. Не рассчитываете ли вы, в самом деле, что Бертран де Борн заберет вас в свой замок в Перигоре? Если так — клянусь честью — вы выдумщик и неисправимый мечтатель!

— Я не настолько глуп, эн Луи, чтобы надеяться на милость де Борна. Да и он не настолько туп, чтобы держать меня в Аутафорте, подле собственной супруги. Кто как не трубадуры знают, чего ожидать от поющей братии. Поэтому я ничего не жду от драгоценного Бертрана, кроме того, что эту ночь его меч будет рядом с моим мечом, и его нож рядом с моим ножом. Небезопасно, мой друг, пробираться по ночам к сокрытым за семью запорами прекрасным феям, но когда рядом спутник... Во всяком случае сегодня на улице Сен Жерни у церкви Святой Екатерины нас не ждет ничего дурного. Кстати, эн Бертран берет с собой с десяток молодцов, со мной же будут двое моих верных оруженосцев, так что можете считать, что мы будем под охраной небольшого отряда и... Лучше оставьте этот тон, улыбнитесь и присоединяйтесь к нам...

Они обнялись и, насвистывая, Гийом неторопливо и вальяжно устремился по направлению, в котором за несколько минут до него удалился Бертран. Поравнявшись с Пейре, трубадур поклонился юноше и, получив ответный поклон, продолжил свой путь.

— Сэр Орнольяк, — Пейре почтительно склонился перед учителем, который весело наблюдал за приготовлениями к турниру. — Я хотел спросить у вас о своем коне и кожаных доспехах, сделанных для меня отцом... Где они, и могу ли я наконец-то надеть их?

— Конь, доспехи... — де Орнольяк, казалось, был раздражен вмешательством Пейре в его мысли. — О чем вы думаете, милый друг? Вам нужно готовиться к посвящению, молиться, искать даму сердца и достойного господина, вы же...

— Я как раз и хочу показать, чего я стою, — Пейре покраснел до корней волос. — Признаться, я был уверен, что принц Рюдель возьмет меня в свою свиту, но этой мечте было угодно остаться мечтой... Поэтому я хотел бы воспользоваться этим шансом, — он кивнул в сторону турнирного поля, — вы же сами учили меня владению турнирным копьем и знаете, что я не подведу вас. Быть может, кто-нибудь из достойных господ пожелает отправить против меня своего оруженосца или копейшика, чтобы я мог сразиться с ним.

— Коня нет, доспехов тоже, — отрезал де Орнольяк, не отрывая соколиных глаз от развешенных гербов.

— Нет коня? Нет доспехов? Но, доблестный сэр, мой отец дал вам денег для того, чтобы вы помогли мне подготовиться к турниру! — Пейре сжал кулаки и двинулся на де Орнольяка, но тот вовремя выбросил вперед кулак, на который юный трубадур налетел, как на тупое турнирное копье.

— Я обещал твоему отцу, щенок, что помогу тебе стать рыцарем. И это свершится, если сейчас ты не вынудишь меня убить тебя на месте, — прошипел он сквозь зубы. — Через несколько часов ты получишь посвящение, конь же, кованая одежда и деньги, пожалованные тебе отцом, пойдут в уплату дружеского совета, который я тебе сейчас намерен дать, — он глотнул слюны и, не переставая буравить юношу глазами, продолжил: — Мой совет — улыбайся, мозгляк, заводи знакомства, устраивай свою жизнь и не лезь под ноги мессену Бертрану! Понял?!

— Понял, — бледный от злобы Пейре не мог больше говорить. Развернувшись, он чуть ли не галопом вылетел с деревянных трибун, сбив с ног нерасторопного слугу и заехав по шее зазевавшемуся лучнику.

Больше часа Пейре не мог избавиться от раздираемой его на части злобы. Теперь он мог мечтать только об одном — вызвать проклятого де Орнольяка на поединок и, выбив его из седла, рассечь на сто маленьких кричащих и молящих о пощаде кусков. Или еще лучше, не убить, а искалечить и заставить затем просить пощады. При этом он, Пейре, должен был возвышаться над поверженным и распростертым на земле телом, как грозная фигура возмездия. Восторженные зрители приветствуют Пейре Видаля — короля трубадуров и короля рыцарского турнира, лучшего воина, которого когда-либо рождала тулузская земля. Да что там Тулуза — вся Франция вместе, с Англией, Италией, Испанией, и... ну кто там еще остался? — не знали героя благороднее и прекраснее, чем Пейре Видаль!

Дрожите, сарацины, прячьтесь, хулители истинной веры, бойтесь справедливого возмездия, грабители и убийцы, потому что уже слышна громовая поступь великого воина, имя которому — Пейре Видаль! Уже слышны медные голоса его труб, уже скачут во все части света доблестные герольды, возвещающие миру о новом порядке, законе добра, любви и справедливости, по которым отныне всем надлежит жить. Потому что заметна рука Господа, воля и милость его! Ибо настали новые времена!..

Пейре вздохнул и огляделся. Поняв, что уже достаточно далеко отошел от турнирного поля, он нырнул в узкую нишу и, облюбовав там порожнюю бочку, перевернул ее кверху дном и уселся сверху, обхватив голову руками. Нужно было подумать, немного побыть одному и подумать над всеми этими событиями, которые, как камнепад, придавили теперь юного трубадура, не давая ему ни охнуть, ни вздохнуть. Взвесить силы и посчитать врагов, которых с каждым ударом сердца, с каждым вздохом густого воздуха турнира становилось у Пейре все больше и больше.

Итак, Луи де Орнольяк, конечно, поступил подлей не придумаешь и его следовало примерно наказать. Для того чтобы наказать де Орнольяка, необходимо вызвать его на поединок. Посвящение в рыцари состоится по окончании рыцарского турнира, а значит, через несколько часов. Может ли эн Луи по каким-то причинам пренебречь вызовом? — Нет! Тысячу раз нет, если не желает быть опозоренным. Итак, он примет вызов и выйдет против Пейре. Но вот только в чем выйдет против него сам Пейре?! Нельзя же, в самом деле, биться с самим Луи де Орнольяком без какой-либо брони?

Следующий вопрос — считать ли врагом и вызывать ли на бой мессена Бертрана? Ведь не далее как вчера гордец из Отфора заехал Пейре в морду. Или, как говорят рыцари, в лицо. Правда, тогда Пейре еще не был рыцарем, а значит, никто из благородных людей, случись им разбирать существо дела, не согласится с тем, что де Борн должен отвечать за оплеуху, отвешенную сыну ремесленника.