Рыцарь Грааля

Видаль упал на колени, благодаря Бога за оказанную ему милость.

По дороге к замку он еще раз перебрал в голове мельчайшие подробности явленного ему видения, дабы порадовать рассказом хозяев замка, а также находящихся там дам и рыцарей.

Естественно, что отъезд опять пришлось отложить, но теперь Пейре уже не спешил. Да и зачем, когда сама дама Благосклонность в присутствии Бога Рыцарской Любви предсказала, что Пейре сумеет дать новую, но теперь уже вечную жизнь возлюбленной Гийома де ла Тур. К тому же с момента встречи с посланниками горнего мира он мог смело называть себя посвященным, которому было дано право провозглашать законы мира любви, рассказывая о том, что видел живого Бога и даже говорил с ним.

Отряд вышел из замка Руссильон через неделю после волшебного приключения. На прощание Пейре пообещал вернуться к божественной Соремонде сразу же после того, как при помощи белой лютни ему удастся поднять возлюбленную де да Тура со смертного одра.

— Ах, вы Орфей! Милый Пейре, — воскликнула Соремонда, после того как Видаль посвятил ее в свои планы.

— Вы и поете, как Орфей, и готовы сойти в царство мрачного Аида за Эвридикой, — прощебетала юная сестра Соремонды Маргарита.

— Главное, не закончить бы свою жизнь подобно Орфею, разорванному на части нимфами, — засмеялся Пейре. — Хотя, если этими нимфами будут такие прекрасные дамы, — он поклонился, — на этом условии, я, пожалуй, соглашусь принять смерть.

До Тулузы оставался всего один день пути. Сидя в седле, Пейре старался подобрать мелодию на специально написанное для оживления донны Марианны стихотворение. Пейре был весел и бодр, в его руках пела благородная лютня, на груди дивным блеском сияла украшенная рубинами кольчуга, голову венчала корона поэтов Тулузского турнира. Кроме того, на юноше был изумительно красивый ярко синий плащ, на перчатках поблескивали перстни, а на шее сияла толстая золотая цепь. При этом не стоит забывать, что свита Видаля была преимущественно облачена в белые плащи крестоносцев, на фоне которых Пейре сиял, как солнце на ясном небе.

Когда отряд въезжал в город, на замковой стене менялся караул лучников. В свете заходящего солнца их кольчуги и шлемы сверкали пурпуром и златом. Пейре было засмотрелся на величественное зрелище, когда один из сопровождающих его крестоносцев напомнил ему об отряде, который следовало где-то разместить на ночь.

О чудесной кавалькаде и о гибели влюбленных

Помня о письме Раймона Тулузского и его любезном приглашении, Пейре повел отряд прямо в замок.

В честь посланцев короля Ричарда граф Раймон не пожалел никаких денег. Столы буквально ломились от яств. Оруженосцы и пажи сновали вокруг пирующих, подливая вина и наполняя тарелки.

Раймон посадил Пейре по правую руку от себя, что было уже великой честью. Наевшись и напившись до отвала, граф пожелал послушать трубадуров. Было решено, что Пейре будет петь последним, дабы не смущать других трубадуров, чьи голоса и мастерство сильно уступали Видалю.

В ожидании своей очереди, Пейре пил вино и рассматривал трапезный зал. Гобелены на стенах отражали какую-то, должно быть, известную легенду, сюжета которой Видаль, однако, не знал. Он уже отобрал, что будет петь и рассказывать, и не волновался.

Слуги вносили в зал все новые и новые блюда. Неожиданно внимание Видаля привлекла странная голубоватая искорка, полыхнувшая над блюдом с дымящейся свининой. Огонек вспыхнул и снова погас, но теперь Пейре ясно видел прелестную женскую ручку, на безымянном пальце которой светился огромный топаз.

Как завороженный трубадур наблюдал за тем, как неизвестная ему дама грациозным движением потянулась к блюду с мясом, изящно взяв кусочек тремя пальцами, как это предписывал этикет, при этом топаз снова блеснул.

Между Пейре и таинственной дамой сидел повелитель Тулузы. Эта венценосная помеха мешала трубадуру не то что разглядеть прекрасную донну, а даже увидеть ее.

Напрасно Пейре наклонялся над тарелкой или пытался незаметно отклониться к самой спинке стула, дама оставалась недосягаемой для него. Сходя с ума от желания увидеть завладевшую его сердцем госпожу и, невозможности осуществить это желание, не навлекая на себя беды, Пейре едва дождался, когда граф попросит его спеть.

Оказавшись перед графом и взяв в руки поспешно поданную Хьюго лютню, трубадур, наконец, поднял глаза на поразившую его женщину.

Перед ним была сама графиня, да, собственно, кого он мог увидеть по левую руку от графа?

Да, это была прекрасная жена повелителя Тулузы, которую Пейре видел во время прошлогоднего турнира. Но что же с ней произошло? Роскошные золотые волосы графини были увенчаны диадемой с голубыми топазами. Тонкие, шелковые ткани, из которых было сделано ее сюрко, явно были привезены из стран неверных, кем-нибудь из друзей графа.

Заметив на себе взгляд юноши, донна Констанция подняла на него свои удивительные яркие голубые глаза и бесподобным движением принялась обсасывать жирные пальцы. При этом топаз сверкнул еще раз, поражая трубадура невидимой стрелой Амура.

Пейре ощутил в сердце сладкую боль, но не застонал, а запел.

В этот день он пел особенно хорошо. Сердце не успело еще стукнуть и сорока раз, как голос Пейре заполнил все вокруг. Он летел, проникая и пронизывая эфир, подобно чудесному аромату восточных благовоний. Так что, когда он допел последний куплет, его голос и чудесная музыка еще звучали какое-то время, точно вместе с Пейре пели духи земли, воды, огня и воздуха.

— Ты истинный король трубадуров! — произнес наконец растроганный Раймон, смахнув навернувшуюся слезу.

Пейре низко поклонился графу и вернулся на свое место. Быстрый, словно белка, Хьюго поспешил наполнить его кубок.

— Граф сказал правду, и я присоединяюсь к нему — вы настоящий король поэтов и трубадуров, достойный Пейре Видаль, — графиня подняла во славу рыцаря свой покрытый каменьями кубок. И то же с криками ликования повторили сидящие за столом гости.

— Если бы сегодня граф назвал меня новым королем поэтов, я сделал бы своей королевой вас, о, несравненная, — шепнул графине Пейре, улучив момент, отчего белоснежные щеки донны Констанции покрыл довольный румянец.

Больше они в тот день не разговаривали. А утром, позвав с собой благородных рыцарей и дам, Пейре двинулся исполнять священный долг.

Он решил приехать со столь блестящим эскортом к дому Гийома де ла Тур, так как победа жизни над смертью непременно должна была происходить в присутствие всей знати и трубадуров. Дабы последние могли достойным образом прославить этот подвиг Видаля.

Впереди кавалькады скакали герольды и копейщики, расчищающие дорогу, далее ехали певцы и музыканты, которых Пейре просил поочередно исполнять песни о любви, создавая, таким образом, подобающее случаю настроение.

Сам Пейре в короне и алом плаще с золотыми цветами дрока был в центре. Он громко рассказывал дамам о Боге Любви и о том необыкновенном даре, которым тот наградил его.

Дамы же смотрели на Пейре и видели в нем не посланника небожителей, а самого прекрасного Бога Рыцарской Любви.

При виде великолепной кавалькады, о прибытии которой сообщали герольды, народ вставал на колени, кланялся, кто-то бросал цветы. Шустрые мальчишки бежали рядом, разглядывая величественное зрелище. В толпе то и дело раздавались крики:

— Смотрите это благородный рыцарь Готфруа из Каркассона, выбивший на прошлом турнире из седел шесть славных рыцарей. Ура Готфруа! — юный, едва ли старше самого Пейре, но уже опытный воин Готфруа покраснел от удовольствия.

— Сам Доменико де Мати, хозяин замка Лабор. Редкая в этих краях птица. Не иначе как опять что-то не поделил с младшим братом, вот и прикатил под крылышко к графу Раймону.

— А это — рыцарь в короне и алом плаще на вороном. Не иначе как сиятельный принц.

— Бери выше — это Ричард. Смотри — герб Плантагенетов!

— Да нет — это же сын кожевника Видаля — Пейре. Я же ихний сосед. — Пейре! Посмотри на меня, твоя милость! Это же я, Густав цирюльник!

Пейре повернулся на голос и отсалютовал бывшему соседу, картинно подняв своего коня на дыбы.

По толпе прокатилась волна одобрения, переходящая в восторг. И вскоре все уже кричали: 'Пейре Видаль! Наш Пейре Видаль вернулся! Ура Пейре!!!'

Толпа провожала кавалькаду до самого дома де ла Тура. Там Пейре легко соскочил с коня, взял в руки белую лютню и, прошептав молитву, вошел в раскрытую перед ним его воинами дверь.

Несколько слуг де ла Тура выскочили навстречу Видалю, но тот сразу же велел отвести его к Гийому.

Попытавшиеся возразить непрошенному гостю охранники были схвачены крестоносцами и скрученные лежали на земле. Остальная прислуга либо разбежалась, либо стояла на коленях, в который раз вспоминая оброненную кем-то мудрую мысль: 'Лучше дыра на колене, чем в брюхе'.

В доме де ла Тура Пейре был в первый раз и меньше всего на свете хотел теперь метаться здесь, подобно случайно залетевшему воробью. Эту проблему решил вездесущий Хьюго, который, подняв за шиворот местного поваренка и не удосужившись даже показать ему увесистый кулак, потребовал, чтобы тот незамедлительно отвел его господина к хозяину. Парень шмыгнул носом и, непрерывно кланяясь, повел гостей на второй этаж.

Дом Гийома был выложен из грубого камня и внешне напоминал крепость. Но трубадур сделал все возможное, чтобы это жилище считалось веселым и приятным местом. В конюшне стояли добрые кони, дровяной сарай, несмотря на теплое время года, был полон дров. Небольшая пристройка — псарня выглядела так, словно трубадур рассчитывал на приезд самого короля, перед которым нельзя было ударить в грязь лицом. Высокая деревянная лестница была чистой, белой и казалась только что отструганной. В общем во владениях Гийома все было изящным, простым, удивительно чистым и ухоженным, что не могло не произвести приятного впечатления.

Только на лестнице Пейре начали одолевать сомнения. Почему Гийом не вышел им навстречу? Где он? И что произошло за эти несколько месяцев? В письме управляющего было написано, что трубадур должен был молиться и читать псалтырь в течение одного года. Этот срок уже закончился или, судя по всему, вот-вот должен был закончиться. Если время прошло и Марианна не воскресла, Гийом мог запить, заболеть, мог уехать к отцу или, в конце концов, на дожить на себя руки. И тогда Пейре явился напрасно.

Они поднялись по лестнице и оказались возле двери.

— Там он, — поваренок поежился и отвел глаза. Пейре понимал, что сделал глупость, не расспросив прислугу. Но сзади по пятам ниш рыцари и дамы. Пейре не мог уже отступить. Поэтому он вздохнул и толкнул дверь.

Первое, что увидел Пейре, было ложе, на котором, вытянувшись во весь рост, лежал покойник. Видаль остановился, поспешно крестясь, но сзади уже подпирали люди, и Пейре был вынужден пройти в комнату.

Теперь он явственно видел, что покойник — Гийом. Пейре вышел, оттолкнув зазевавшегося в дверях оруженосца. За его спиной слышался шепот. Видаль вернулся во двор, где до сих пор стояли на коленях слуги и лежала охрана.

— Что здесь произошло? — его голос дрожал. — Что?!

Пейре был в бешенстве.

— Год прошел, — один из лежавших на земле охранников попытался поднять голову, но стоящий над ним воин тут же ткнул ему в спину острием меча.

— Не трогать! — Пейре подскочил и, вырвав из рук воина меч, освободил стражника. Им оказался уже не молодой человек с косым шрамом на левой щеке и спокойными карими глазами. Было видно, что он ничего не боится, а Видаля с его отрядом так и вовсе ни во что не ставит.

— Хозяин хотел оживить донну Марианну, должен был год читать всякую... — он сделал попытку сплюнуть, но передумал.

— Я знаю. И что же?

— Ну, и не ожила, — охранник пожал плечами. — А хозяин... — он замолчал. — Теперь ждем, разрешат ли хоронить на кладбище. Но скорее всего нет.

— Понятно. Где тело доньи Марианны?

— Сожгли. Господин Гийом читал все как было велено, год закончился, донна Марианна не ожила. Тогда он решил пойти к рыцарю, который посоветовал ему читать молитвы, чтобы тот объяснил, что делать дальше, или ответил мечом. Но тут пришел святой отец из церкви Вознесения с братьями и велел сжечь тело доньи Марианны. Но без тела теперь прекрасная мадонна не оживет и в судный день не сможет воскреснуть. Вот он и не выдержал, господин-то мой, и наложил на себя руки. Так что теперь можете считать, они оба в аду — он за самоубийство, она за прелюбодеяние. Все-таки от мужа ушла с хозяином.

Пейре почувствовал, как к его горлу подкатил комок, но он удержал слезы и не своим, глухим голосом задал последний вопрос.

— Кто подсказал Гийому оживлять донну Марианну? Кто этот рыцарь?

— Сэр Рассиньяк, — старый воин отряхнул свое запыленное сюрко и пальцами зачесал назад волосы.

— Кто знает, где найти этого Рассиньяка? Кажется, так звали гасконского дворянина, который был на трубадурском турнире?

— Я знаю, — старый воин смотрел на Пейре так же прямо и открыто, как в начале, но в его глазах теперь появился живой огонек.

— Клянусь честью, я расправлюсь с этим рыцарем. Кто со мной? — Пейре поднял руку с обнаженным мечом. Ответом ему был шквал возмущенных голосов.

Месть рыцарей

Оставив дам под защитой нескольких доблестных рыцарей, мстители вскочили на коней и полетели, ведомые старым воином и Шире. Испуганные жители и собаки бросались врассыпную, прижимаясь к стенам домов. Несколько раз всадники переворачивали прилавки зеленщиков и цветочников. Но упавшие под копыта коней розы уже не радовали взора. В голове у каждого была одна мысль: удастся ли застать коварного Рассиньяка дома и нанести хотя бы несколько ударов, прежде чем кто-нибудь из графских стражников не потребует тащить предателя и негодяя на суд.

Дом Рассиньяка был широк и низок, словно спелая тыква, прежним хозяином этого жилища был богатый винодел, которого в архитектуре дома больше всего интересовал подвал для хранения бочек с вином. Подвал прельстил и коварного рыцаря, промышлявшего похищением жен и детей знатных господ. Частенько Рассиньяк пленял побежденных им во время ночных засад рыцарей, собирал по кабакам пьяных в мякину сынков богатых горожан, а затем держал их в каменном холодном подвале в ожидании выкупа. Женщины и дети, за которых мужья и родители не спешили вносить требуемую сумму, попадали затем в веселые дома или перепродавались вместе с крепкими пригодными для тяжелой работы парнями в рабство.

Продажа пленников в рабство хоть и считалась по тем временам делом весьма паскудным, но для самих пленников быта все же лучше смерти, которая ждала, например, безродную солдатню и неимущих рыцарей и сквайров, угодивших в плен во время боевых действий и не имеющих возможности заплатить за себя. Им сразу же перерезали горло, дабы не кормить за свой счет. Мессен Рассиньяк не любил возить живой товар в земли неверных. Поговаривали, что в былые времена он и сам познал вкус неволи, а спина его сохраняла следы хозяйского бича. За пленниками, тяжелая судьба которых толкала их на невольничьи рынки, приезжал подельщик по непростому ремеслу Рассиньяка, некто Черный Рыцарь, настоящее имя которого никто доподлинно не знал. О нем говорили, будто он давным-давно уже продал свою душу дьяволу и теперь вербует новобранцев в темное воинство нечистого.