— Значит, нам придется граненым штыком, вырывать из пасти самурайского тигра наши исконные земли, но тогда пусть не жалуются! Тогда, они потеряют не только их, но и Корею, и Маньчжурию, и Китай с Бирмой — подвел итог дискуссии генералиссимус. Подойдя к Василевскому, он пожал ему руку и сказал: — Очень надеюсь, товарищ Васильев, что вы сможете свершить задуманное нами малой кровью. Берегите солдат, не нужен нам берег японский, лишь Родина нам дорога.
Глава IV. Лондонский туман — II.
Почти вся Англия оплакивала трагическую смерть сэра Уинстона Черчилля. Кто искренне скорбел о потери "самого выдающегося англичанина 20 века", кто признавал этот пышный титул с оговорками, но также испытывал горечь от внезапной утраты. Кто-то испытывал не скорбь, а прагматический страх, из-за ухода из жизни человека, способного постоять за святые интересы империи. Для многих кончина "железного борова" не была вселенским горем, но они хмурили лоб и стискивали скулы, потому что погиб их соотечественник. Пусть он был плох, но он был англичанином и этим, все было сказано.
По случаю кончины премьер министра, король объявил по всей стране и доминионам семидневный траур, чем приравнял усопшего Черчилля к членам королевской семьи. Подобная честь была неслыханным проявлением уважения, ибо ещё ни один политик Британской империи за все время её существования не был её удостоен.
Согласно традиции, гроб с телом умершего на посту премьер министра должен был быть выставлен для публичных прощаний в его резиденции на Даунинг-стрит 10, однако этого не произошло. По личному настоянию короля тело Черчилля было доставлено в Букингемский дворец. Конечно, для "выдающегося англичанина" куда бы более подобало находиться в Вестминстерском аббатстве или Вестминстерском дворце, самых значимых и почетных для любого британца мест Лондона, но этому помешал Геринг. Его питомцы основательно отутюжили эти памятные места английской столицы, сделав невозможным проведение в них траурных мероприятий.
Некоторые горячие головы парламента, предлагали провести прощание с премьером в полуразрушенном аббатстве, находя в этом своеобразный знак времени.
— Сэр Уинстон погиб на своем посту в борьбе за священные интересы империи и прощание с ним в израненном врагом Вестминстере, это своеобразная честь для него — увлечено шептали они монарху, но король не понял их высоких замыслов. Стоял октябрь месяц и его величество приказал организовать прощание в Букингемском дворце, который меньше других жилищ короля пострадал от авианалетов немцев.
Настояв на проведении траурной церемонии в Букингемском дворце, король Георг VI ничуть не прогадал. Это массивное серое здание, построенное королевой Виктории в честь окончания Крымской войны, для многих людей являлось олицетворением самой Британской империи, незыблемым интересам которой так рьяно служил Черчилль.
В одном из залов дворца, был спешно сооружен прощальный постамент, на который был установлен пышный дубовый гроб, обвитый креповыми лентами. По желанию короля и с согласия членов семьи покойного, покойный премьер был одет в форму британского фельдмаршала. Этот самый высокий чин в британской армии, король удостоил усопшего специальным указом, оформленный задним числом, ибо посмертно звания не присваивались в империи.
Королевские реставраторы основательно потрудились, чтобы новоиспеченный фельдмаршал выглядел как можно достойнее. Утопая во множестве цветов, ради чего были обчищены все уцелевшие лондонские оранжереи, в окружении величественных колонн и королевских портретов, потомок герцога Мальборо величественно возлежал на своем последнем ложе.
Как и подобает фельдмаршалу, принимающему свой последний парад, Уинстон Черчилль имел свою свиту, в виде членов семьи и близких к себе людей. Скромно усевшись по правую руку от усопшего, они внимательно смотрели на лондонцев и гостей столицы, пришедших отдать последние почести своему премьеру. По приказу короля, двери дворца были полностью открыты для любого, кто захотел проститься с усопшим.
Первыми, как и положено свои соболезнования выразили члены королевской семьи, затем члены правительства во главе с министром Иденом и прочие чиновники строго по нисходящему рангу. К огромному разочарованию родных премьера, на прощание пришло очень мало высоких военных чинов. Ссылаясь на различные причины, они не пришли во дворец, пообещав быть на похоронах.
Единственным высоким чином на прощании был фельдмаршал Александер. Несмотря на сильную размолвку с покойным, он посчитал обязательным для себя на это траурное мероприятие.
Было около десяти часов утра, когда все официальные лица уже отдали свой последний долг покойному и во дворец, хлынула толпа простого народа. Следуя традиции, все визитеры были одеты в темную одежду, но даже в ней, они представляли собой занимательное зрелище.
Первое что бросалось в глаза — это-то как сильно обносился гардероб англичан. Причем это явление было характерно как для простых англичан, так и состоятельных жителей столицы. Конечно, они выглядели лучше тех же берлинцев или венцев основательно потрепанных войной, но галантерейная нужда очень чувствовалась в их тщательно заштопанном и не раз перешитом гардеробе.
Наряду с товарным голодом, у британцев присутствовал голод и продуктовый, и он был гораздо сильнее выражен, чем первый. Не только скорбь утраты "несгибаемого и любимого Уини" лежала на лицах людей. По их изрядно осунувшимся лицам и потухшим глазам было видно, что главной заботой людей являлась проблема выживания в эти трудные времена. Эта проблема не отпускала их умы и души ни днем, ни ночью, постоянно терзая людей невеселыми думами.
Однако, что самое страшное было в этой темной ленте, угрюмо проходившей мимо фельдмаршала Мальборо — это отсутствие уверенности в завтрашнем дне. Отдав все силы и средства для одержания победы над Гитлером, нежданно-негаданно империя приобрела нового врага в лице генералиссимуса Сталина. Противника опытного, решительного, обладавшего огромным авторитетом не только у себя в стране, но далеко за её пределами, в том числе и в самой Англии.
Очень многие британцы с неодобрением отнеслись к действиям своего премьера по "защите демократии и справедливости в Европе". И чем дальше двигался этот процесс, тем больше становилось противников по его продолжению.
Если с самого начала военного конфликта с Россией число оптимистов в его благополучное завершение несколько превосходило над числом пессимистов, то к началу сентября картина была зеркально противоположна. После изгнания британских войск из Греции и неудач в Голландии, количество оптимистов уменьшилось на треть, а после того, как премьер министр покинул земную юдоль, упало и вовсе до рекордного двадцати одного процента.
Следуя негласному правилу траурного этикета, никто не говорил о необходимости мирных переговоров с Россией. Однако можно было не сомневаться, что об этом заговорят сразу после завершения траура и не исключено, что в полный голос.
Медленно и неторопливо текла людская река через покои королевского дворца, оставляя темный след на его наборном паркете, вытаптывая и выкрашивая его благородные мраморные плиты. С непокрытыми головами вступали они под его своды, по-военному скупо освещенные электрическим светом, храня скорбное молчание на всем своем пути.
Не было слышно не вздохов, ни приглушенного рыдания, ни тем более разговоров. Англичане оставались верны своим островным традициям. Все было сдержанно, сухо и даже несколько чопорно. Слезы были исключительно на лицах женщин, мужчины мужественно держались, но и здесь пробивалась некая национальная черта. Скорбь и слезы как бы выставлялись напоказ, чтобы присутствующие обязательно увидели и отметили их присутствие у госпожи такой-то и такой-то, во время её прохождения мимо гроба сэра Уинстона. После этого момента, их присутствие на лице было не обязательным.
Глядя на эту траурную сдержанность, любой сторонний наблюдатель мог подумать об англичанах, черт знает, что и он по-своему был бы прав. Уже после прощания с усопшими премьером, когда выйдя на улицу можно было, не стесняясь показать свои чувства, англичане не изменялись ни на йоту. Ни один из тех, кто скорбел об утрате премьера, публично не произнес простые, но весьма правильные слова: — Если бы это было возможным, я лег бы вместо него в гроб.
Единственный кто смог позволить себе проявление подобных человеческих чувств, был маленький мальчик, семи лет отроду. Взятый родителями для приобщения к великому моменту, он с опаской и робостью спросил державшую его за руку мать.
— А разве сэр Уинстон не встанет из гроба и не защитит нас, если нападут русские? — как и положено, в лучших британских традициях, ребенок говорил тихо, но его голос был моментально услышан. Десятки гневных глаз обрушились на ребенка вместе с возмущенным шиканьем. Негодование взрослых столь велико, что мать, державшая малыша за руку, поспешила ретироваться из траурной процессии.
Причина подобной реакции на столь невинный вопрос ребенка, заключалась в том, сам не ведая того, он наступил на больную мозоль всей нации. Англичане действительно серьезно опасались возможности прихода на остров русских солдат и для этого у них были серьезные основания.
Стремительный летний разгром британских войск в Европе и последующие за ними осенние бедствия, сильно пошатнули веру простых граждан метрополии в собственные силы. А когда так внезапно погиб Черчилль, очень большое количество людей, посчитали, что со дня на день, следует ожидать советского вторжения.
Кто и как будет нападать на Англию, их не волновало. Лишившись лидера, империя стала уязвима для удара и значит, противник обязательно этим воспользуется. Так, по крайней мере, они бы сами поступили, окажись на месте Сталина.
Как только стало известно о смерти Черчилля, все военные соединения, находящиеся на острове, были подняты по тревоге. Вся авиация и средства ПВО приготовились к отражению возможного воздушного нападения на главные города Британии. Все береговые наблюдатели и суда береговой охраны, вперили свои бинокли и радары в сторону Европы, пытаясь заметить движение десантных и прочих кораблей к берегам Альбиона.
В графства Кент, Суссекс и Гемпшир энергично перебрасывались дополнительные войска, для отражения высадки любого вида десанта; морского, воздушного и даже десанта плавающих танков. Британская разведка выяснила о наличии подобного вида вооружения в Красной Армии, и королевские силы противотанковой обороны были готовы дать им бой.
Вся королевская конница, вся королевская рать изготовилась дать отпор коварному врагу, но он почему-то не пришел. Словно уподобляясь легендарному Ганнибалу, который после блистательной победы при Каннах, вместо стремительного похода на Рим, отправился зимовать в Капую. Русские не появились ни в день смерти Черчилля, ни через день, ни в один из последующих дней траура.
Растерянные генералы и политики, чтобы не прослыть в глазах своих подчиненных откровенными дураками, были вынуждены прибегнуть к откровенной лжи. В спешном порядке в войска была отправлена секретная директива, которая разъясняла действия командования в лучших традициях доктора Геббельса.
Оказывается английская армия, буквально на сутки опередила советские войска, притаившиеся по ту сторону канала. Своими стремительными действиями, британцы заставили противника отказаться от своих намерений вторгнуться на родную землю. Узнав, сколько войск сосредоточено на южных рубежах острова, Сталин приказал играть отбой, убоявшись разгрома.
— Наполеон не посмел высадить свой десант, испугавшись наших кораблей. Вильгельм и Гитлер не рискнули почесать свои руки о нашу крапиву. Теперь мистер Сталин не захотел попробовать британский виноград, боясь получить оскомину — смело шутили офицеры агитаторы, поднимая настроение боевого состава.
Подобные шутки действовали безотказно. В них не было ни единого слова неправды, так отчего всем, вместе не посмеяться, тогда не так уж и страшно.
Страшных русских казаков покоривших Берлин, Брюссель и Париж, ждали не только в приморских графствах. Их появление ожидали и на Даунинг-стрит 10, наследники "железного борова". Временно наследовавший исполнительную власть заместитель премьера и по совместительству министр иностранных дел Энтони Итон был просто убежден в этом, но по прошествию времени, пелена угара спала с его возбужденного сознания, и наступило отрезвление.
Так и не дождавшись появления русских, новый глава английских консерваторов был вынужден задаться вопросом "что делать дальше". Добровольно уступить власть набравшим силу лейбористам или все же попытаться остаться в кресле премьера? В том, что заместитель лорда-председателя Совета, Клемент Эттли попытается сесть в него, сомневаться не приходилось.
В другое время и при других обстоятельствах, красавец мужчина, прекрасно образованный дипломат и отличный оратор, Иден обязательно бы дал бой, скромному и непритязательному сопернику, каким был Эттли. Но к огромному несчастью для Энтони, ему досталось отвратительное наследство, от которого легче отказаться, чем принять.
И дело заключалось не в его брезгливости, какая брезгливость у людей, занимающихся политикой. Просто у Идена не было той харизмы Черчилля, которая бы убедила простой народ в очередной раз потерпеть, наступления хороших дней. У нового премьера не было ни новой идеи, ни возможности дать англичанам что-либо, для поддержки штанов.
Бедный премьер разрывался на части между трех фронтов; похоронами Черчилля, отражения возможного нападения русских и определения будущего своего кабинета. Слушая одним ухом сводки с побережья, другим — отчеты о подготовки траурной церемонии, Иден решил, что самым разумным шагом в сложившихся обстоятельствах, должно было стать начало мирных переговоров со Сталиным.
Об этом он объявил на экстренном заседании кабинета министров и после голосования, с небольшим перевесом, он получил добро к действию. Иден уже набрасывал черновики своей телеграммы Сталину с предложением о мирных переговорах, как секретарь доложил об одном очень важном и срочном звонке.
— Вам звонит сэр Монтегю, по очень важному делу — произнес секретарь с таким видом почтения, словно на том проводе был сам король или президент Соединенных Штатов.
— Сэр Монтегю? — удивился Иден, совсем не понимая причины звонка управляющего Банком Англии, — вы сказали ему, что я занят?
— Конечно, сэр — заверил премьера секретарь, — но он сказал, что у него дело государственной важности.
— Какое у него может быть дело?! Фунт не рухнул, биржи не закрылись. Что, Америка требует от нас погашение долга по ленд-лизу? — недовольно буркнул Иден и, не скрывая своего раздражения, сняв трубку, и произнес, — Слушаю, вас!
Сказано было с чувством, толком и расстановкой, но на том конце провода не испугались.
— Не надо так грозно рычать, господин Иден, — отозвался Монтегю, — а не то я ненароком испугаюсь и забуду сделать вам предложение, от которого вы не сможете отказаться.
